Наталья Павлищева - Страшная тайна Ивана Грозного. Русский Ирод
— Меня князь обратно прислал, чтобы письма его достал и передал.
— Эти?! — рука царя сжала листы в комок.
Шибанов, как мог, кивнул.
— А к старцам для чего ходил?!
— Тоже с письмом от князя.
— К измене старцев склонял?!
Шибанов молчал. Иван Васильевич поморщился:
— Взять его! Позже поговорю!
Холопа уволокли. Его босые ступни тащились по полу, оставляя кровавый след, который слуги тут же бросились вытирать.
Дворец притих, было ясно, государь в гневе, а его гневная рука тяжела... До вечера Иван Васильевич о холопе Курбского не вспоминал, но долго сидел в одиночестве снова и снова перечитывая письмо беглого князя. Потом позвал к себе Алексея Басманова. Боярин сам хотел попроситься к государю, да не рискнул.
На Ивана было страшно смотреть, его лицо перекосило, оно состарилось сразу на несколько лет. Голос хрипл дыхание неровное. Басманов только собрался сказан, что не стоит Курбский того, как Иван протянул ему лист:
— Прочитай, в чём князь меня винит!
Басманов, с тревогой глядя на государя, взял лист, на чал читать и словно забыл о присутствии рядом царя Курбский выплеснул на бумагу всё, что копил много лет! Князь корил государя за самовластие, всячески изобличал и даже грозил многими карами! Объявлял о приходе на Русь Антихриста!
Иван Васильевич не отрываясь смотрел на Басманова пока тот читал. Но боярин словно не замечал пристального взгляда государя, он ещё и ещё раз пробегал глазами гневные строки, написанные рукой беглого князя. Ещё не подняв глаз на царя, Басманов поморщился:
— Расхрабрился в Литве-то... В Юрьеве небось сидел как мышь!
— Не сидел! И не как мышь! — взорвался Иван Васильевич. — Не сидел он, он измену готовил! Вишь как бежал? Тайно, в ночи, да только, сказывают, мешок золота с собой увёз, а жену с дитём дома оставил!
Почему-то известие о мешке с золотом Басманова удивило:
— Откуда золото? Он же поместий не продавал, кажется...
— Откуда? — Царь даже замер на полуслове. Вдруг его лицо перекосила презрительная усмешка: — А монахи небось ссудили. Из Печорского монастыря! Недаром холоп к ним шёл. И другое письмо к ним писано!
Иван Васильевич схватил второе письмо, попытался в него вчитаться, но, видно, был уж очень возбуждён, буквы, и так неровно написанные, прыгали перед глазами. Протянул Басманову:
— Прочти!
Боярин перечитал вслух. Те же обвинения, только Васьяна и его старцев Курбский винил в отказе выступить против неправедной власти, предательстве в отношении гонимых, а ещё... за скупость, потому как денег не дают!
— Видать, не дали денег-то... — недоумённо протянул боярин.
— У холопа спросить надо!
На сей раз Шибанова не стали тащить во дворец, напротив, царь с Басмановым отправились в Пыточную.
Шибанов висел на дыбе. Щуплый, с аккуратно расчёсанными реденькими волосёнками дьяк старательно выводил буквицы на большом листе. Был он весь благообразный, чистенький и сытый. Маленькие глазки подслеповато щурились, и то, сидя днями в тёмной Пыточной, станешь плохо видеть... Вид дьяка живо напомнил Ивану Васильевичу Сильвестра, хотя тот и был покрупнее, но такой же чистенький и упитанный.
— Ну, чего наговорил?
Дьяк невысокого росточка всё же умудрился согнуться пополам, стал совсем невиден из-под стола, царь с ус меткой смотрел на него с высоты своего роста.
За дьяка ответил палач:
— Молчит про дело, государь. Только своего хозяина хвалит.
— А хозяин его на смерть лютую послал! — Царь выхватил из огня железный прут и ткнул им в ногу Шибанова. Запахло палёным мясом, из горла холопа невольно вырвался крик. — Знал ведь, что мучить станут!
Несмотря на все пытки, Васька стоял на своём: монахи денег не дали и в поддержке князю отказали. А про Курбского твердил, что тот право имел отъехать в Литву своей волей. Иван взъярился:
— А письма досадительные писать тоже право имел?!
Шибанова предали мучительной смерти, но сломить не смогли. Он остался верен своему князю, как пёс, способный вцепиться в горло медведю, спасая хозяина, и восхвалял Курбского даже на плахе! Его труп был выставлен всем в назидание, но долго не провалялся, боярин Владимир Морозов велел слугам подобрать тело и похоронить.
Иван Васильевич взъярился:
— Я караю, а он смеет поперёк моей воли идти?!
Морозов поплатился за своё самовольство, обвини ли в тайных связях с изменником Курбским и бросили в тюрьму.
Государя не было в Москве, он то отсиживался в Александровской слободе, то вдруг уехал в Можайск. Рядом верные Басмановы — отец и сын, каждый для своего, отец для ума, сын для тела. Алексей Басманов был первым, кому Иван Васильевич читал своё ответное письмо Курбскому.
Боярин поражался тому, насколько задело государя послание беглого князя. По нему, так отправить в печь, и вся недолга, а царь вон как переживает... Князь Андрей себя изменой запятнал так, что с ним не спорить надобно, а отправить кого, чтобы в ночи в Вильно прирезали и голову в Москву привезли. Но Иван Васильевич думал по-другому, он принялся ответствовать! Неужто столь задели государя обвинения беглого воеводы?
Послание Курбскому писали не меньше трёх недель! Оно вышло огромным. Иногда государь забывал, что что-то уже сказано, повторялся, но не обращал на это внимания. Главное, что хотел внушить беглому князю царь, можно было бы уместить на нескольких листах, но тот всё ещё втолковывал и втолковывал!
«Письмо твоё принято и прочитано внимательно. Яд аспида у тебя под языком, и письмо твоё наполнено мёдом слов, но в нём горечь полыни...
...Самодержавства нашего начало от святого Владимира; мы родились и выросли на царстве, своим обладаем, а не чужое похитили; русские самодержцы изначала сами владеют своими царствами, а не бояре и вельможи...
...Жаловать своих холопей мы вольны и казнить их вольны же...»
Чего только не было в этом послании, которое позже Курбский назовёт «широковещательным и многошумящим»!
Курбский корил государя за многие казни и ещё не раз укорит. Иван Васильевич возражал: «...царь — гроза не для добрых, а для злых дел; хочешь не бояться власти — делай добро, а делаешь зло — бойся, ибо царь не зря носит меч, а для кары злых и ободрения добрых». Алексей Басманов едва сдержался, чтобы не спросить, как будет государь определять, что добро, а что зло. Правильно, что не спросил, немного погодя сам поймёт как — как в ту минуту вздумается.
Вселенский царь православия свят не только потому, что благочестив, но потому, что он царь. А потому во всём его правда!
Кроме прочего, государь укорил Курбского и судьбой его верного холопа Васьки Шибанова, который до конца остался верен хозяину! Намёк был откровенный — так бы и самому Курбскому быть верным своему государю!
Дурной пример заразителен. Государю донесли, что отправленный им в войска князь Пётр Горенский тоже попытался бежать в Литву! Но на сей раз воеводы оказались более расторопны, погоня настигла князя уже в литовских пределах. В цепях его привезли в Москву. Приговор Ивана Васильевича был строг: изменника не щадить повесить!
Государь скрипел зубами и метался по опочивальне:
— Предатели! Изменники! Никому верить нельзя!
Ему возражали оба Басмановых, старший с укоризной, младший чуть капризно. Обиженно хмурился Григорий Лукьянович Скуратов, всё ближе подбиравшийся к Ивану Васильевичу, смотревший в глаза снизу вверх, точно как верный пёс на хозяина. Но и на них косился царь, в его душе прочно поселилось недоверие, то, которое будет стоить жизни многим и многим!
Князь Курбский хотя и быстро получил послание Ива на Васильевича, и ответить попытался сразу, но второе письмо почему-то не отправил. Оно пролежало больше пятнадцати лет, дожидаясь третьего письма князя-изменника.
Конечно, у Курбского было слишком много дел, чтобы спешить с ответом. Чем он занимался? Всё тем же — предательством!
Король Сигизмунд слово сдержал — пожаловал беглому князю на вечные времена Ковельское имение. Оно одно вполне могло недурно содержать своего владетеля, потому как состояло из самого Ковеля, двух местечек и 28 сел с хорошо развитой торговлей и собственными железными рудниками! Кроме того, князь счёл себя свободным не только от присяги московскому государю, но и от русской семьи и... снова женился!
Из бежавших с Курбским из Юрьева рядом остался только один из холопов, Шибанова он отправил на верную гибель, а Степана убил сам. Но вокруг вмиг собрались те, кому с королевскими милостями повезло много меньше. Стрелецкий голова Тимоха Тетерин, тоже счастливо улизнувший из монастыря, куда был пострижен, которого сам Андрей Михайлович звал зловерным единомышленником, завистливо вздыхал: экий сообразительный этот Курбский, загодя выговорил себе такое благоволение!
