Наталья Павлищева - Страшная тайна Ивана Грозного. Русский Ирод
Шилой больше всего переживал за жену, сынишку и мать князя Андрея. На совете стал говорить, что, мол, вернётся за ними князь Курбский или пришлёт кого, тогда надобно и убедить его покаяться в дурных мыслях перед государем. Простит Иван Васильевич, не может не простить...
В прощение верилось мало, как и в то, что Курбский приедет за семьёй сам, а вот весточку передать может... За его двором устроили наблюдение. И не зря.
Васька Шибанов своё дело знал, ужом полз до самого Псково-Печорского монастыря, к Васьяну явился, когда тот и не ждал. Ловкий малый, не все старцы его заметили.
Игумен ещё о побеге князя не ведал, помрачнел, задумался. Потом, когда прочёл послание, совсем рассердился:
— Глупец! Кому он там нужен?!
Шибанов возразить не посмел, вспомнил о том, как обобрали его хозяина в Гельмете, а потом в Армусе, и не спешили облагодетельствовать в Вильно. Но игумен и не собирался с ним спорить, Про деньги и письма ответил грубо:
— Денег не дам, их нет, а если и будут, то на дело пущу! А князь пусть у своего нового государя просит. И за письмами в Юрьев тоже никого посылать не буду, ни к чему людей губить. Хочешь, отправляйся сам!
Васьян разговаривал резко, неприветливо. Уже когда Шибанов собрался уходить, добавил:
— Князь бездумно поступил. Своё отечество бросил, семью на погибель обрёк, имя своё славное обесчестил Коли государь плох, так по-другому надобно.
— Как? — неожиданно для себя спросил Васька.
— А не ведаю! — разозлился игумен. — Да только изменой никогда славы не добудешь! Отныне сколько Русь стоять будет, столько имя князя Курбского будет изменой покрыто!
Знать бы игумену, как он прав! И через несколько столетий, осуждая или пытаясь оправдать и обелить беглого князя, представить едва ли не мучеником совести, потомки всё равно зовут его изменником. Тем более что не пройдёт и полгода после бегства, как бывший знатный воевода Московии князь Андрей Михайлович Курбский в угоду своим новым покровителям поведёт литовские войска против своих бывших соотечественников! А потом будет умолять короля дать ему войска, чтобы одолеть и сжечь Москву! Правильно, подачки новых властей надо отрабатывать. Не всякий раз он будет соглашаться выступать против Руси, но всё же...
Что было бы с Курбским, не сумей он удрать в Литву? Наверное, погиб бы на плахе или на дыбе под пытками, как многие другие достойные сыны, своего времени, История не терпит сослагательного наклонения, что случилось, то случилось. Предал Андрей Михайлович сначала многих и многих, пока ещё был воеводой московским, а потом и саму Московию.
Через несколько лет несогласный с государем Иваном митрополит Филипп не сбежит, не предаст родину, а найдёт в себе силы открыто возразить царю. А ведь это уже будут годы, когда за одно неосторожное слово казнили, не только за протест! И не сможет грозный царь Иван Васильевич ничего поделать с митрополитом! Отправят того в монастырь, позже даже убьют, но духовная победа останется за Филиппом! И поминать Филиппа станут, как святого, а не как изменника, хотя и талантливого...
Не один Курбский тайно бежал, не один он воевал потом против своих соотечественников с оружием в руках, тот же Семён Бельский взял саблю в руки в войске крымского хана. Но никто из них не писал «досадительных» писем Ивану Грозному. Почему Курбский делал это? И почему так странно велась эта переписка? Ведь первое письмо было отправлено по свежим следам, сразу после бегства. И ответ князь напучил тоже сразу, слишком возмутило его послание жестокого царя. И второе Курбский написал тоже сразу, но отправил только спустя 17 лет вместе с третьим. Почему?
Такое ощущение, что каждый из участников переписки словно оправдывался перед визави. Но оправдываются только те, кто чувствует себя виноватым. А ведь даже в написанной позже «Истории...» Курбский, обвиняя московского тирана, снова и снова вынужден объяснять своё собственное поведение — и бегство, и последующие походы на Русь в составе польско-литовского войска. Чуть не плача, виниться, что не смог остановить ограбления и убийства в православных храмах Полоцка...
Сдаётся, что эти двое вполне стоили друг дружки... Только масштаб разный, Курбский несколько помельче.
Имел ли право князь Курбский укорять во многих смертях царя Ивана Васильевича, если сан обрёк на таковую даже своих родных людей, ведь понимал, что мать, жену и девятилетнего сына казнят за его предательство! Понимал, что литовцы казнят тех ливонских сто ройников Московии, которых он, стремясь выслужиться, выдал польскому королю Сигизмунду. Что погибнут из-за его предательства сотни русских воинов, попав в ловушку, устроенную с его помощью Радзивиллом... Что обрекает на мучительную смерть того же верного Ваську Шибанова... Да и из его новых литовских владений люди быстро побежали во все стороны, потому как, осуждая московского тирана, губящего души безвинных подданных, князь Андрей Михайлович... занялся тем же в масштабах Ковеля. Не один человек проклял за бездумную жестокость и чинимые зверства князя Курбского во вверенном ему Ковеле, даже жалобу в суд подавали на правителя! Но для князя важен только он сам, его обиды, его жизнь. А чужие? Ну кто же из великих считается с чужими? Курбский мнит себя великим...
Васька Шибанов так же ужом прополз и в Юрьев. Знал места, где можно перебраться через крепостную стену незаметно. Но сразу на княжий двор не пошёл, были у Васьки и свои дела. Решил, что подождут княжьи письма.
Полная луна заливала всё вокруг жёлтым светом, очень мешая человеку, кравшемуся к крошечному окошку, затянутому мутным бычьим пузырём. Дождавшись, когда облачко закроет большой яркий круг, он скользнул к стене дома и прислушался. Внутри было тихо, видно, хозяева давно спали. И то, время ночное...
На тихий стук из дома отозвались не сразу, пришлось стукнуть ещё дважды. Человек уже было решил убираться вон, но изнутри наконец отозвались:
— Кто? Кого черти несут в неурочный час?!
— Я... я это, Олена...
В ответ на шёпот ахнули:
— Васька?!
Женщина бросилась отворять дверь, чтобы впустить, видно, желанного гостя. Тот скользнул в сени, всё так же осторожно оглядываясь. Впустившая его хозяйка прижала руки к груди:
— Васенька... а говорили, что ты с князем бежал... с князем Андреем Михайловичем...
Глаза её впились в лицо княжьего слуги, точно собираясь всё выведать одним махом. Тот прижал палец к губам:
— Тише ты! Бежали, да вот пришлось вернуться...
— Вернулись?! Касатики... вот и хорошо, вот и правильно... — запричитала женщина.
Шибанов оборвал её словесный поток:
— Один я! Пустишь ли?
— А как же?! — почти испугалась женщина. — Проходи, проходи, Васенька.
Поторопилась зажечь лучину, метнулась к печи достать горшок с пареной репой и второй с кашей, взяла с полки завёрнутый в чистую холстину хлеб. Васька толкнул рукомой, тот, перевернувшись, воды, однако, не выплеснул. Заметив это, женщина бросилась долить воды, подала чистый рукотёр.
Шибанов всё делал молча, он и сам не знал, что говорить. Молча ел, черпая ложкой кашу, щедро сдобренную хозяйкой конопляным маслицем. Большими кусками откусывал от ломтя хлеб. Всё же Олена добрая хозяйка... Мелькнула мысль забрать её с собой, но Шибанов эту мысль прогнал, ещё неясно, как сами будут. Игумен денег не дал, каково повернёт в Вильно? Коли князь окажется никому не нужен, то и он, холоп, тем более... О том, что сам может кому-то попасться, Шибанов не думал.
Олена сидела, подперев подбородок кулаком и неотрывно глядя на дорогого гостя. Да и гость ли он? После смерти мужа, известного коваля Данилы, Олена приветила княжьего слугу Василия. Тот часто бывал у недоступной для других красавицы, но о женитьбе речи не вёл, ни к чему. У Олены детей не было ни от мужа, ни долго и от Васьки, а вот теперь она могла сообщить Шибанову неожиданную весть. Радостную ли, и сама не знала.
Наконец Васька насытился и поднялся из-за стола Олена испуганно вскинулась — а ну как собрался уходить? Куда же ночью-то? Но Шибанов и не мыслил покидать гостеприимный дом, напротив, он протянул руку и обхватил хозяйку за талию:
— Пойдём-ка спать. Умаялся...
Но спать не пришлось, истосковавшийся по женской ласке Васька долго тискал красавицу, да и она обнимала долгожданного гостя жарко. Только к утру наконец обессилели и он, и она. Олена так и не сказала нужного Василию. Но, решив, что тот останется ещё не на один день, не торопилась.
Солнце уже высветлило край неба, когда Олена поднялась и нехотя принялась одеваться. Васька лежал, уткнувшись лицом в подушку и похрапывая. Олена уже поняла, что любый пробрался в Юрьев тайно, но выдавать его никому не собиралась, наоборот, мыслила, как бы уйти вместе с ним и дитём, которого носила под сердцем.
