Охота на Церковь - Наталья Валерьевна Иртенина
– Операция, товарищи, является государственной тайной со всеми вытекающими. Ни жене, ни теще, ни родной матери проболтаться вы не имеете права. А с цифрами ознакомлен ваш непосредственный начальник товарищ Кольцов. В его голове они и должны остаться. Малейшее разглашение – и виновные пойдут под трибунал.
– А эти десять или даже больше в день, – обеспокоенно заговорил сержант Горшков. – Это же физически невозможно. На допрос одного арестованного уходит не меньше двух часов.
– Следствие, товарищи, вы будете вести ускоренно и в упрощенном порядке. Вина арестованного обосновывается показаниями двух-трех свидетелей, а в случае затруднений со свидетелями – одной-двумя агентурными сводками. Особо предупреждаю, что следственные дела на одиночек будут отныне считаться результатом плохой работы. Один человек не может самостоятельно проводить антисоветскую деятельность, он обязан иметь вокруг себя группу единомышленников, организацию. Таким образом, изобличение преступной деятельности одного члена группы, включая его собственное признание, автоматически переносится в следственные дела всех остальных участников антисоветской организации. Ну вот, товарищи, в общих чертах, так обстоит дело. О методике вскрытия больших организаций и подпольных сетей мы с вами еще будем сегодня говорить. Пока что я бы хотел передать слово товарищу Кострынину. Геннадий Иванович – начальник седьмого отделения четвертого отдела Управления госбезопасности по Горьковской области.
Липкин сложил свои бумаги в стопку и тщательно подровнял ее.
– Седьмое отделение, товарищи, как вы знаете, занимается церковниками. – Старший лейтенант Кострынин, широкоплечий и приземистый, похожий на кадку, голос имел соответствующий – гулкий, как из бочки. – Ваш район стоит на первом месте в области по засоренности всякого рода попами, монахами и монашками, ссыльными и бродячими «святыми отцами». Наша с вами задача – большевистскими темпами искоренить их. По нашим данным, на территории Горьковской области действует контрреволюционная диверсионно-террористическая церковная организация фашистского толка. Возглавлял ее горьковский митрополит Феофан (Туляков), арестованный нами на днях. С ним сейчас проводится работа. С его секретарем – епископом Похвалинским тоже. Нити этой организации уходят в Москву, к самому митрополиту Сергию, главарю недобитой патриаршей Церкви. Отделения организации, по нашим сведениям, созданы во всех районах области. Раскрытие и уничтожение этой церковной повстанческой армии, товарищи, является частью массовой операции, о которой рассказал лейтенант Липкин. Но имейте в виду, что попов надо тащить не по троцкистско-шпионской и не по эсеро-кулацкой линии, а по монархическо-фашистской. Перед совещанием я ознакомился с оперативными данными по вашему райотделу. За последний год у вас было арестовано только два церковника. И то одного взяли по делу московской антисоветской группы попов. Это, конечно, лучше, чем ничего. Но продолжать привязывать попа Аристархова к молодежной троцкистской организации считаю в текущей ситуации неверным тактическим ходом. По комсомольцам, как я понимаю, дело передано в Горький.
– Так точно, товарищ Кострынин, – подтвердил Кольцов.
– Ну так берите этого попа за все мягкие места и выбивайте из него показания по муромскому церковно-фашистскому подполью. Пускай назовет хоть полдюжины имен. Этого будет достаточно для дальнейшего хода следствия. Главное, он должен назвать имена своих ближайших начальников, которые его завербовали и от кого он получал указания на диверсионную деятельность. Поручите это, Прохор Никитич, опытному сотруднику.
– Сделаем, товарищ старший лейтенант. Считаю, сержант Малютин справится с этой задачей.
– Но… – приготовился было возражать Горшков.
– А вы, сержант…
– Горшков, – подсказал Кострынину Кольцов.
– У вас, сержант Горшков, тоже будет отличная возможность проявить себя в деле, – закончил старший лейтенант.
– Итак, товарищи чекисты, я продолжу, – опять взял слово Липкин.
Оперативное совещание длилось до глубокого вечера.
Со следующего утра жизнь в райотделе НКВД забурлила. Наркомвнудельцы зарылись в агентурные материалы, картотеки социально чуждого элемента, оперативные разработки. Паспортисткам, машинисткам и обслуживающему персоналу пришлось перебираться с насиженных мест, освобождая комнаты под оперативно-следственную работу. Помещения переоборудовали для потока арестованных. Завхоз сбивался с ног, выписывая накладные на десятки килограмм бумаги, литры чернил, электрические лампы, дополнительные сейфы и пиломатериалы. В подвале и тюремном крыле здания охранников и конвойных тоже потеснили: площадь нужна была для антисоветского элемента. Слесари ставили новые железные двери, врезали замки, плотники сколачивали нары. Комендант ужасно ругался и кричал, что в его тюрьме не поместится больше полутора сотен арестантов, даже если их набить в камеры, как селедку в бочки. Имевшиеся в наличии заключенные, чутьем угадывая приближение чего-то страшного и гибельного, перестукивались через стены камер тюремной азбукой.
Только один человек во всем здании райотдела посреди зловещего кипения суеты оставался спокоен и безучастен к грядущим переменам. Из разорванных на полосы двух носовых платков с помощью взятой взаймы у другого заключенного иголки и надерганных из белья ниток отец Алексей шил себе епитрахиль. Без этого предмета облачения священник не может исповедовать, а в общей камере обреталось несколько человек, желавших облегчить душу покаянием. Кто служит Богу, тот и в тюрьме не оставит своего дела. «Что нам принадлежит, то от нас не убежит, – бормотал отец Алексей, неловко укалывая пальцы иглой. – Господи, помилуй и благослови мя, грешного!»
15
– Вот не пойму, Вань. Ты дурак или вправду троцкист?
– Дурак я, Макар. Иван-дурак. – Прищепа усмехнулся. – Дураком в наше время быть для совести спокойнее, чем умным.
– Не, Вань, не сходится, – размышлял Старухин, прилепив к нижней губе папиросу. – Дурак такое дело не раскрыл бы. Дурак убийц не поймал бы. Ты же сообразил, что если они в бега подались, то ждать их нужно на станции в Муроме…
– И в Добрятине, и в Навашине, и в Теше. Они могли вынырнуть на любой станции. Тут, Макар, дело случая и везения, а не ума.
– Не скажи. Просто твои колхозные бандиты оказались дурнями. А ты себе на уме. Но вот сейчас ты сидишь передо мной дурак дураком. Требуешь освободить арестованных нами по этому делу кулацких охвостьев, заведомых врагов советской власти, контрреволюционную сволочь. И это заставляет меня сомневаться в твоей советской честности, Иван Созонович.
– Требую, потому что мужики сидят в тюрьме не за свою вину, и семьи их несут незаслуженный позор. Я тебе настоящих убийц на блюдечке принес, так отпустите невиновных! – Прищепа горячился. – Это что, так трудно понять?
Старухин покачал головой и загасил окурок в пепельнице.
– Невиновных, муха-цокотуха? Совсем ты, Ваня, нюх потерял. Старый пес без чутья и хватки… никому не нужен. Спроси себя: стал бы невиновный, преданный советской власти человек держать в доме двадцать граммофонных пластинок с церковным пением и с «Боже, царя храни»? А царский портрет в полной сохранности на чердаке? И еще спроси себя: почему в сарае у невиновного при обыске найдены винтовочные патроны?.. Молчишь. Потому что знаешь ответ. Ты же не дурак,
