Колин Маккалоу - Песнь о Трое
Не отвечая на это, он наполнил чаши.
— Значит, ты будешь просить позволения вывести армию за ворота?
— Да, — сказал Гектор. — Сегодня. Я смотрю на эти стены и вижу в них клетку, мой дом стал моей тюрьмой!
— Иногда нас губит именно то, что нам всего дороже.
Он невесело улыбнулся:
— Какой же ты странный, Эней! Неужели ты ни во что не веришь? Ничего не любишь?
— Я верю в себя и люблю себя, — сказал я ему и сам себе.
Приам колебался, здравый смысл в нем боролся со страстным желанием прогнать ахейцев. Но в конце концов он прислушался к Антенору, а не к Гектору.
— Не делай этого, мой господин! — умолял Антенор. — Сражение с ахейцами раньше времени погубит все наши надежды. Дождись Мемнона с хеттами и царицу амазонок! Если бы у Агамемнона не было Ахилла с его мирмидонянами, все могло бы быть по-другому, но они у него есть, и мой страх перед ними велик. Со дня своего рождения мирмидонянин живет только для битвы. Самое его тело отлито из бронзы, сердце высечено из камня, он также упорен духом, как муравей, по имени которого он назван! Без амазонских всадниц, готовых сразиться с мирмидонянами, твой авангард будет изрезан на куски. Подожди, мой господин!
Приам решил подождать. Внешне Гектор принял отцовский вердикт философски, но я слишком хорошо его знал. Именно с Ахиллом он жаждал сразиться больше всего, но его победил страх отца перед этим мужем.
Ахилл… Я вспоминал нашу с ним встречу на подступах к Лирнессу и задавался вопросом, какой муж лучше, Ахилл или Гектор. Оба примерно одного роста и стати, оба — доблестные воины. Но где-то в глубине души я чувствовал, что Гектор обречен. По-моему, добродетель слишком переоценивают, а Гектор был образцом добродетели. Меня же обуревали другие страсти.
Когда я вышел из тронного зала, он был охвачен тревогой. Из-за того покрытого вековой пылью пророчества, предрекавшего, что однажды я стану правителем Трои, Приам отдалился от меня и моего народа. Несмотря на всю его любезность после моего прибытия, скрытое презрение никуда не делось. Только моя армия обеспечила мне радушный прием. Но разве я мог пережить пятьдесят сыновей? Только если Троя проиграет войну, тогда не исключено, что Агамемнон предпочтет посадить на трон меня. Прекрасный выбор для того, в чьих жилах течет та же кровь, что в жилах Приама.
Я вошел в большой двор и принялся мерить его шагами, ненавидя Приама и жалея Трою. Потом я почувствовал, что за мной кто-то наблюдает, спрятавшись в тени. У меня похолодело в затылке. Приам меня ненавидит. Сможет ли он прогневить богов, убив кровного родственника?
Решив, что сможет, я вытащил кинжал и прокрался за убранный цветами алтарь Зевса Геркея. Подобравшись к наблюдателю на расстояние вытянутой руки, я прыгнул, зажал ему рот рукой и приставил к горлу клинок. Но мягкие губы, прижатые к моей ладони, не принадлежали мужу, как и нагая грудь под моим кинжалом. Я отпустил ее.
— Ты принял меня за убийцу? — Она тяжело дышала.
— Прятаться глупо, Елена.
На ступенях алтаря я нашел лампион и зажег его от вечного огня, потом поднял его повыше и посмотрел на нее долгим взглядом. С тех пор как я видел ее в последний раз, прошло восемь лет. Невероятно! Ей должно быть уже тридцать два. Но свет лампиона ей льстил; позже, при дневном свете, я увидел следы времени в тонких морщинках вокруг ее глаз, в слегка опустившихся грудях.
Боги, как красива она была! Елена, Елена Троянская и Амиклийская. Елена Пиявка. В ее позе была грация Артемиды Охотницы, а лицо хранило всю нежность черт и распутную привлекательность Афродиты. Елена, Елена, Елена… Только теперь, взглянув на нее, я понял, сколько ночей ее образ будоражил меня, сколько раз в моих снах она развязывала свой украшенный самоцветами пояс и позволяла юбкам упасть вокруг своих ног, словно выточенных из слоновой кости. Елена была Афродитой, родившейся от смертной женщины, в Елене я узнавал формы и выражение матери-богини, которую я никогда не видел и знал только по бреду отца, сведенного с ума любовной связью с богиней любви.
Елена была воплощением всех чувств, Пандорой, которая с улыбкой хранила свои секреты, порабощенная и поработительница; она была любовь и земля, влага и воздух, огонь и лед, от которого лопались мужские вены. Она манила своими чарами, смертельными и таинственными, она дразнила своей улыбкой.
Она положила мне на плечо руку с отполированными ногтями, блестящими, словно внутренняя поверхность морской раковины.
— Эней, ты в Трое уже четыре луны, но я встретила тебя только сегодня.
Взбешенный, я с отвращением сбросил ее руку.
— Зачем мне искать с тобой встреч? Чем это поможет моей дружбе с Приамом, если меня увидят пресмыкающимся перед великой шлюхой?
Она выслушала это спокойно, опустив глаза. Потом черные ресницы поднялись, и ее зеленые глаза серьезно глянули на меня.
— Ты все сказал правильно, — заявила она, усаживаясь на стул и расправляя сборки и складки юбки, от которых шел тихий звон. — В глазах мужчины, — сдержанно продолжала она, — женщина — это вещь. Часть имущества. Он может обращаться с ней так, как захочет, не боясь кары. Жены — покорные создания. Наш голос не имеет силы, ведь нам отказано в способности логически мыслить. Мы рожаем мужей, но об этом редко кто помнит.
Я зевнул.
— Жалость к себе плохо вяжется с тобой.
— Ты мне нравишься, — она улыбнулась, — ибо ты тоже поглощен своими страстями. И ты похож на меня.
— Похож на тебя?
— О да. Я — игрушка Афродиты. Ты — ее сын.
Она пришла в мои объятия со всей страстью, ее ласки кружили мне голову; я поднял ее на руки и пронес по молчаливым коридорам в свою комнату. Нас никто не видел. Полагаю, об этом позаботилась моя мать-лиса.
Даже когда глубина ее страсти до основания потрясла все мое существо, в ней осталась какая-то часть, даже не подозревавшая о своем существовании, заповедный, тайный уголок. В муках удовольствия я был с ней на равных, но, выпивая мой дух до дна, она хранила свой крепко запертым в тайнике, и у меня не было никакой надежды подобрать к нему ключ.
Глава двадцать первая,
рассказанная Агамемноном
Армия давно была готова принять бой, но Приам не выходил за ворота. Прекратились даже вылазки троянцев, которые прежде постоянно держали нас в напряжении; мои воины мучались неизвестностью и бездействием. Обсуждать было нечего, и я не созывал совета, пока не появился Одиссей.
— Мой господин, ты сможешь сегодня в полдень созвать совет?
— Зачем? Говорить не о чем.
— Ты хочешь узнать, как выманить Приама?
— Одиссей, что ты задумал?
Он сверкнул на меня насмешливым взглядом.
— Мой господин! Как ты можешь просить меня открыть мой секрет тебе одному? Это все равно что просить бессмертия!
— Отлично. Тогда совет в полдень.
— Еще одно одолжение, мой господин…
— Какое? — осторожно поинтересовался я.
Он улыбался мне своей неотразимой улыбкой, которую использовал, чтобы получить то, что хотел. Я смягчился; я ничего не мог поделать, когда Одиссей мне так улыбался. Кто-то должен был его любить.
— Не общий совет. Только избранные.
— Это твой совет, выбирай кого хочешь. Назови мне имена.
— Нестор, Идоменей, Менелай, Диомед и Ахилл.
— А Калхант?
— Калхант мне не нужен.
— Мне хотелось бы знать, почему он тебе так не нравится, Одиссей. Если бы он был предателем, мы бы уже давно об этом узнали. Но перед каждым важным советом ты настаиваешь, чтобы его там не было. Раз сами боги призвали его в свои свидетели, он мог бы передать наши секреты троянцам бессчетное количество раз, но никогда этого не делал.
— У нас есть секреты, Агамемнон, которые известны ему так же мало, как тебе. Я считаю, он ждет такого секрета, какой будет достоин его предательства для тех, кому принадлежит его сердце.
Я раздраженно пожевал губами.
— Хорошо, без Калханта.
— И ты не должен говорить ему об этом совете. Более того, я хочу, чтобы после того, как мы все соберемся, двери и окна были забиты досками и вокруг расставили стражников на таком расстоянии, чтобы они могли дотронуться друг до друга.
— Одиссей! А не слишком ли?
Он хитро улыбнулся:
— Мне ужасно не хочется выставлять Калханта шутом, господин, поэтому нам нужно покончить с этим делом за десятый год.
Пять мужей, названных Одиссеем, пришли на общий совет и очень удивились, когда поняли, что, кроме них, никого больше не будет.
— Почему не позвали Мериона? — немного раздраженно спросил Идоменей.
— И почему нет Аякса? — резко поинтересовался Ахилл.
Я прочистил горло; они расселись.
— Одиссей попросил меня собрать вас. Только вас пятерых, его и меня. Вы слышите шум — это стража забивает окна, что говорит о том, какое секретное дело нам предстоит. Я требую, чтобы вы все поклялись: то, что будет здесь сказано, вы не повторите даже во сне.
