Колин Маккалоу - Песнь о Трое
— Мать моя, оставь меня в покое!
Его голос был настолько невнятен и глух, что мне едва удалось его узнать; я зарыдала, испугавшись за него до ужаса.
— Ахилл, это Брисеида! Брисеида!
— Зачем ты меня мучаешь? — спросил он, обращаясь ко мне. — Почему ты думаешь, будто мне все время нужно напоминать о том, что я иду на смерть? У меня и без тебя хватает горестей — разве тебе мало Ифигении? Оставь меня в покое, оставь меня!
Потом он впал в ступор. Я выбежала из комнаты, чтобы найти Лаодику.
— Ванна хозяина готова? — спросила я, задыхаясь.
Она приняла мою тревогу за предвкушение и принялась меня поддразнивать и щипать.
— Давно пора, глупышка! Да, она готова. Искупай его сама, я занята. Хе-хе!
Я искупала его, хотя он не отличил бы меня от Лаодики. Это дало мне возможность хорошенько его рассмотреть, открыв мне то, что я отказывалась признать: как он был красив и как я желала его. В комнате стоял пар, моя одежда прилипла к моему мокрому от пота телу, и я проклинала себя за глупость. Брисеида присоединилась к остальным. Как и все прочие женщины, Брисеида была влюблена в него. Влюблена в человека, который не любил ни мужчин, ни женщин. В человека, который жил только ради смертельной схватки.
Я намочила ткань в холодной воде и выжала, чтобы протереть ему лицо, встав на стул рядом с ванной. В его глазах появилась тень узнавания. Он поднял руку и положил ее мне на плечо.
— Лаодика?
— Да, господин. Идем, твое ложе готово. Возьми меня за руку.
Его пальцы напряглись; мне не нужно было смотреть на него, чтобы понять: он узнал мой голос. Выскользнув из-под его руки, я взяла со стола сосуд с маслом. Бросив быстрый взгляд на его лицо, я увидела, что он мне улыбается, — эта улыбка почти наделила его обычным ртом и была неожиданно нежной.
— Спасибо, — произнес он.
— Не за что, — ответила я, едва слыша себя из-за биения собственного сердца.
— Как давно ты здесь?
Я не смогла солгать.
— С самого начала.
— Значит, ты все видела.
— Да.
— Теперь у нас нет секретов.
— У нас есть секрет.
И потом, сама не зная как, я оказалась в его объятиях. Он не целовал меня; потом он сказал, что, поскольку у него нет губ, поцелуи не приносят ему удовольствия. Зато какое удовольствие приносило тело! И его, и мое. Во мне не было жилки, которую эти руки не заставили бы петь, словно лиру; я вся растворилась под натиском мощи, имя которой было Ахилл. Я, столько лун голодавшая, не зная, что голодаю, наконец-то познала власть богини. Она не разделила нас и не уничтожила; на крохотный отрезок времени я почувствовала, как богиня движется в нем и во мне.
Он сказал, что любит меня. Он полюбил меня с первого взгляда, ибо увидел во мне Ифигению, хотя я и не была на нее похожа. Потом он рассказал мне ту ужасную историю, умиротворенный, как мне подумалось, впервые с тех пор, как она умерла. А я спрашивала себя, осмелюсь ли я когда-нибудь посмотреть в лицо Патроклу, который из чистой любви пытался его излечить, но потерпел неудачу. Все кусочки головоломки легли на свои места.
Глава двадцатая,
рассказанная Энеем
Я привел в Трою тысячу колесниц и пятнадцать тысяч пехотинцев. Приам спрятал свою неприязнь и уделил мне подобающее внимание, заключил моего бедного помешавшегося отца в свои объятия и оказал Креусе (своей собственной дочери от Гекабы) теплый прием; увидев нашего сына Аскания, он просиял и сравнил его с Гектором. Это польстило мне намного больше, чем если бы он сравнил моего мальчика с Парисом, на которого он действительно был очень похож.
Мои войска были размещены в городе, а я со своей семьей получил собственный маленький дворец в крепости. Когда меня никто не видел, я мрачно улыбался; я правильно поступил, так долго отказывая им в помощи. Приам так жаждал избавиться от ахейских пиявок, которые сосали троянскую кровь, что готов был назвать Дарданию даром богов.
Город изменился. Улицы посерели и были не такими опрятными, как в былые времена; исчезла атмосфера неограниченного достатка и власти, как и золотые гвозди в дверях крепости. Радуясь моему приходу, Антенор рассказал мне, что большая часть троянского золота пошла на покупку наемников у хеттов и ассирийцев, но наемники не появились. Не вернулось и золото.
Всю зиму накануне десятого года войны к нам прибывали посланцы от наших союзников на побережье, обещавших всю подмогу, какую они смогут собрать. На этот раз мы были склонны поверить, что они придут, правители Карии, Лидии, Ликии и все остальные. Ахейцы сровняли побережье с землей от края до края, туда хлынул поток ахейских поселенцев, и у нас не осталось ничего, что стоило бы защищать. Последняя надежда Малой Азии была в том, чтобы объединиться с Троей и сразиться с ахейцами здесь. Победа позволит нам вернуться домой и вышвырнуть незваных гостей вон.
Мы получили ответ ото всех, даже от тех, на кого давно перестали надеяться. Царь Главк пришел с посланием от своего соправителя царя Сарпедона, чтобы известить Приама о том, что они сами собирали по городам оставшиеся войска; из всех некогда густонаселенных государств, от Мизии до далекой Киликии, удалось наскрести двадцать тысяч воинов. Приам рыдал, когда Главк рассказал ему все.
Пентесилея, царица амазонок, обещала десять тысяч конных воинов; Мемнон, кровный родственник Приама, который сидел у ног Хатгусили, царя хеттов, вел пять тысяч хеттских воинов пешими и пять тысяч колесниц. Сорок тысяч троянских воинов уже были в нашем распоряжении; если придут все, кто собирался, то к лету мы намного превзойдем ахейцев числом.
Первыми прибыли Сарпедон с Главком. Его воины были хорошо вооружены, но одного взгляда на их ряды было достаточно, чтобы понять, какой сильный удар Ахилл нанес побережью. Сарпедону пришлось поставить в строй юношей и убеленных сединами мужей, неотесанных крестьян и пастухов, которые мало что понимали в оружии. Но они были полны энергии, а Сарпедон не был глупцом. Он сделает из них воинов.
Мы с Гектором сидели за чашей вина у него во дворце и беседовали все о том же.
— Пятнадцать тысяч твоих пеших воинов, двадцать тысяч тех, кто пришел с побережья, пять тысяч хеттов, десять тысяч конных амазонок и сорок тысяч пеших троянцев плюс десять тысяч боевых колесниц — Эней, у нас получится!
— Сто тысяч… Сколько ахейцев, по твоим подсчетам, выступят против нас?
— Подсчитать трудновато, только если положиться на рассказы рабов, которые сбежали из ахейского лагеря за все эти годы. Один мне особенно нравится, его зовут Деметрий. Египтянин по рождению. Через него и других я узнал, что у Агамемнона осталось пятьдесят тысяч воинов. И всего десять тысяч боевых колесниц.
Я нахмурился.
— Пятьдесят тысяч? Это невозможно.
— Вовсе нет. Когда они пришли, их было восемьдесят. Деметрий сказал мне, что десять тысяч ахейцев стали слишком стары, чтобы сражаться, — Агамемнон никогда не получал пополнения из Эллады, — и их всех отправили на побережье основывать поселения. Пять тысяч умерло от мора два года назад. Десять тысяч воинов Второй армии либо погибли, либо стали калеками, и еще пять тысяч отправились обратно в Элладу от тоски по дому. Таковы мои подсчеты. Не больше пятидесяти тысяч, Эней.
— Тогда мы изрубим их на куски!
— Согласен, — живо отозвался Гектор. — Ты поддержишь меня на собрании, когда я попрошу отца вывести армию за ворота?
— Но у нас еще нет хеттов и амазонок!
— Они нам не нужны.
— Гектор, нам следует принимать в расчет их опыт. Ахейцы закалены в битвах, мы — нет. И их войска понимают, какие великие им достались вожди.
— Я признаю, опыта у нас мало, но я не могу согласиться насчет вождей. Среди нас тоже есть знаменитые воины — ты, например. — Гектор смущенно покашлял. — И Гектор.
— Это не то же самое. Какого мнения дарданцы о Гекторе или троянцы об Энее? И кому за пределами Ликии известно имя Сарпедона, будь он хоть трижды сын Зевса? А возьми имена ахейцев! Агамемнон, Идоменей, Нестор, Ахилл, Аякс, Тевкр, Диомед, Одиссей, Мерион — и еще, и еще! Даже их главный лекарь, Махаон, мастер сражаться! И каждый ахейский воин знает их поименно. Может, он даже знает, кто из вождей что любит есть и какой у него любимый цвет. Нет, Гектор, ахейцы — единый народ, который сражается под началом верховного царя Агамемнона. Мы же — разрозненные племена, мы соперничаем по пустякам и друг другу завидуем.
Гектор посмотрел на меня долгим взглядом, а потом вздохнул:
— Конечно, ты прав. Но в общей битве наша многоязычная армия будет думать только о том, чтобы прогнать ахейцев из Малой Азии. Они сражаются из корысти. Мы сражаемся за свою жизнь.
Я рассмеялся:
— Разве ты вспомнишь о корысти с копьем у горла? Они сражаются за свою жизнь так же, как и мы.
Не отвечая на это, он наполнил чаши.
