Уилдер Пенфилд - Факел
Гиппократ встал.
— Я должен вернуться в Книд. Я отвезу Эврифону свитки, которые он мне подарил. Это может поддержать его, и он попробует вновь собрать библиотеку.
Подалирий покачал головой.
— Нет, Гиппократ, это опасно. Я еще не сказал тебе самого худшего. Жители Книда убеждены, что книгохранилище поджег ты. Гребцы рассказывали, что они грозят расправиться с тобой.
— Со мной? — тихо спросил Гиппократ. — Говорят, что я поджигатель? Кто это говорит? Кто сказал это первый? Наверное…
— Мне кажется, — продолжал, не слушая, Подалирий, — что нам бы ты мог сказать, как начался пожар.
Пиндар не в силах был больше сдерживаться. Сжав кулаки, он бросился к Подалирию и сказал дрожащим голосом:
— Дурак! Слепой скудоумный глупец. Зачем ты повторяешь эту проклятую ложь? Да еще здесь! Или ты совсем ничего не понимаешь? Хоть бы ты попробовал немножко подумать!
Гиппократ внезапно присел на край ложа, стоявшего у стены.
— Погоди, Пиндар, — сказал он, — не горячись. Я хочу знать все, что говорят. Что еще, Подалирий, ты хотел сообщить мне? Говори же.
— Это все, — ответил Подалирий. — Правда, все. — Он как будто смутился. — Мне очень жаль, если… Но я больше ничего не знаю.
Он никак не мог понять, в чем его вина, и раздумывал, что бы такое приятное сказать Гиппократу.
— Ты, наверное, будешь рад услышать, что у Кефала с женой все наладилось. Он очень счастлив.
— Нет, Подалирий, — остановил его Гиппократ. — Сейчас мне не до них.
Он уронил голову на руки и горько засмеялся. Затем неожиданно выпрямился и посмотрел на своих собеседников — на растерявшегося Подалирия и взбешенного Пиндара.
— Видишь ли, Пиндар, — сказал он, взяв себя в руки и говоря очень медленно, — Подалирий просто хотел узнать, поджигал я книгохранилище или не поджигал.
— Да-да! — воскликнул Подалирий. — Вот именно! Для того чтобы я мог всем говорить, что это ложь! Ведь ты его все-таки не поджигал, я думаю?
Гиппократ снова расхохотался. Смех его постепенно замер на звуке, похожем на рыдание. Прислонившись к стене, он закинул голову и посмотрел на вершину пальмы. Она качалась и дергалась, словно буря уже началась. В мерцающем свете лампы было видно, что лицо его искажено страданием.
— Боги! — воскликнул он. — Почему я смеюсь? Но лучше смеяться, чем проливать слезы, хотя я мог бы оплакивать Клеомеда и жену Ктесиарха, мог бы плакать при мысли о том, что должна сейчас думать обо мне Дафна. — Он снова наклонился вперед. — Нет, Подалирий, я не поджигал книгохранилища, но я знаю, кто это сделал. Одна женщина и человек, который когда-то был ее любовником.
— Кто, кто? — спросил Подалирий. — Кто поджег?
— У меня нет доказательств, — покачал головой Гиппократ. — Говори просто, что я не знаю.
— Хорошо. Я пойду сейчас и опровергну ложь, которую о тебе распространяют, — сказал Подалирий. — Я обойду весь город.
Он ушел так же поспешно, как и появился.
Гиппократ молчал.
— Подалирий ошибся, — сказал Пиндар. — Тимон не вернулся, он остался в Книде. Приехали только Олимпия и Буто и сразу отправились на виллу. Сосандр созвал кое-кого из архонтов и сейчас говорит с ними. Он велел передать тебе, что завтра они намерены собрать Совет Коса, чтобы расследовать это дело.
— Меня завтра здесь не будет, я уйду в Галасарну. Мои друзья… если у меня еще остались друзья… сами должны обнаружить истину, а я не сомневаюсь в том, как это произошло.
После долгого молчания он посмотрел на Пиндара.
— Как кончается клятва врача? «Мне, нерушимо выполняющему клятву, да будет дано счастие в жизни и в искусстве и слава у всех людей на вечные времена». Если же я ее нарушу, «да будет обратное этому». — Он горько улыбнулся. — Оказывается, обратное этому может постигнуть и того, кто не нарушает клятвы.
Пиндар положил руку на плечо учителя, но ничего не сказал. Затем он ушел, оставив Гиппократа одного.
* * *Гиппократ провел бессонную ночь. Разразилась буря, но к утру дождь прекратился, и он отправился в путь совсем рано. Лучше, думал он с горечью, уйти прежде, чем город проснется и встречные будут бросать на тебя негодующие взгляды. Выйдя на большую дорогу, он своим обычным размашистым шагом направился в сторону Галасарны. Что подумают его друзья и знакомые в Афинах, когда о нем начнут сплетничать в тамошних цирюльнях?
Полчаса спустя он уже шел через кипарисовую рощу Аполлона. Взглянув на виллу Тимона, он вдруг увидел, что по саду бежит какая-то девушка в шафрановом хитоне. Он узнал Пенелопу и остановился, поджидая ее.
— Я тебя увидела с крыши дома, Гиппократ, — задыхаясь, объяснила она, — но уже думала, что не смогу тебя догнать. Ты не зайдешь к нам?
Он покачал головой.
— Я тороплюсь к моей бабушке в Галасарну.
— У нас в доме теперь так тоскливо, — сказала она. — Ведь Клеомед погиб. Бедный Клеомед!
— Да, это очень печально, — сказал Гиппократ, — но он умер, как подобает настоящему греку.
Она испуганно оглянулась на виллу.
— Я боюсь матери, а Буто ходит по дому, как большая кошка, смотрит своими глазками и ничего не говорит. И я чувствую… то, что я чувствовала, когда ты меня еще не вылечил. Хорошо бы отец вернулся из Книда сегодня.
— Непременно теперь же утром сходи в Меропис, — сказал Гиппократ. — Повидайся с Пиндаром и расскажи ему все это.
Пенелопа радостно кивнула.
— Это ведь я его высматривала с крыши, когда увидела тебя. Он меня часто навещает. Он такой замечательный!
— Да?
— Конечно. И такой хороший врач!
— Я это запомню, — сказал Гиппократ со слабой улыбкой и зашагал по дороге.
— Погоди! — воскликнула она и бросилась за ним. — Я слышала, какие мерзкие вещи говорят о тебе люди. Я знаю, что это неправда… Так бы их всех и убила! — Она вдруг порывисто обняла его. — Не огорчайся, Гиппократ, все кончится хорошо.
Пройдя несколько стадиев, Гиппократ нагнал старика Энея, который верхом на осле возвращался к себе в Пелею. Гиппократ молча пошел рядом, но Эней понимал, что с ним. Он слышал, в чем обвиняют Гиппократа, и не забыл своего разговора с Дафной. Он умел распознавать правду, не ища доказательств.
— Моя жена, — заметил он, — умерла много лет назад, и с тех пор я живу вон там на горе один.
Гиппократ поднял голову. Высоко над ними, на крутом утесе, над зелено-бурыми склонами горы Оромедон, белел акрополь Пелеи.
— И все же я не знаю настоящего одиночества, — продолжал старик. — Люди все время обращаются ко мне, я разделяю их счастье и знаю их тайны. Долгие годы занятий медициной как-то меняют человека, наверное, они наделяют его каким-то особым философским взглядом. И как бы то ни было, жизнь врача сама по себе счастливая жизнь. Я многого не понимаю из того, что ты задумал изменить в медицине, Гиппократ, но будь уверен, уже в этом ты найдешь свою награду.
Гиппократ поглядел на него и кивнул. Вскоре они достигли перекрестка, где Энею надо было свернуть. Когда они прощались, Эней сказал:
— До свидания, Пирам!
Продолжая путь, Гиппократ недоумевал, почему старик вдруг назвал его Пирамом. Впрочем, старики часто бывают рассеянны, и не известно еще, что принесет старость ему самому.
Когда он обогнул отрог горы Оромедон, перед ним открылась площадка, где он боролся с Клеомедом. Вот и разрушенная стена, у которой они стояли с Дафной, глядя на Галасарну, стояли рядом, совсем рядом. На утесах все так же насмешливо и зло посвистывали горные поползни.
Спускаясь по склону к морю, он думал: «Я буду жить, как старик Эней. Больные будут звать меня к себе, как они зовут его. Я буду делить с ними их печали, а может быть, и их счастье».
Наконец он подошел к дому своей бабушки. Когда он увидел колодец, пустые мехи для воды, корявые стволы олив, на него нахлынули воспоминания и перед его глазами с мучительной ясностью встала Дафна. Она прислонялась вот к этому дереву, и пряди черных волос обрамляли ее лицо. Ее глаза что-то говорили ему, ее губы улыбались. О, если бы она была с ним сейчас!
Повернувшись, он бросился по дорожке к дому и забарабанил в деревянную дверь. Там, внутри, он найдет спасение от своих мыслей! Но ему не открывали, и он оглянулся. Ветви оливковых деревьев, смыкавшиеся над дорожкой, были теперь покрыты густой листвой. А когда он стоял здесь с Дафной, на них были только мохнатые бутоны. С горы налетел порыв ветра, и по темно-зеленому своду побежали серебристые волны.
«Боги медом одарят вас», — так сказала им жена привратника, плюнув себе на грудь, чтобы отвратить беду. Он горько улыбнулся, а Дафна назвала ее пифией!
Кто-то возился с засовами. Вот они медленно отодвинулись, и дверь распахнулась: на пороге стояла сама пифия, подслеповато щурясь из-под седых косм.
— Гиппократ, Гиппократ! — хрипло засмеялась она. — Я так и сказала госпоже, что это ты. Она ждет тебя.
