Нина Молева - Софья Алексеевна
— Ваши желания, ваше величество, будут исполнены со всяческим тщанием и точностью.
— Верю, верю, Иван Богданович. Недаром тебя батюшка покойный выше всех мастеров живописных ценил. Да вот не сказал тебе: под трапезной в Симонове подвалы преогромные для ценностей всяких и продуктов кладовой служить должны, а башня-смотрильня на древних палатах отстраиваться будет. Палаты те жильем служили, пусть так и останутся. Может, пригодятся.
— Не проще ли, ваше величество, древности снести: строителям не в пример легче будет?
— Может, и легче, да порядок у нас в Москве иной. Ты уж изволь к нему привыкать: на старых основаниях строить, да и стен зря не рушить. Кирпич один да сваи чего стоят, а о работе да времени и говорить нечего. У нас так говорят: что город, то норов. Московские князья и вовсе всегда скопидомством славились, оттого и богатыми, не в пример иноземным, остались.
13 июля (1679), на день Собора Архангела Гавриила и память преподобного Стефана Савваита и мученика Серапиона, приносил патриарху именинный пирог от князя Михаила Яковлевича Черкасского человек его, и патриарх послал князю Михаилу во благословение образ Успения Богородицы, а человека его благословил образом Богородичным.
— Нет, нет, Аринушка, царевна-сестрица, не помирай! Не помирай, голубушка, меня одну не оставляй! Что я без тебя — одна как перст. Ты мне всем была, отцом-матерью, подруженькой дорогой, покровом в трудный час, солнышком ясным в радошный. Господи, что же это? Аринушка, Аринушка, очнись, Бога ради! Это я, я сестра твоя Татьяна — неужто не узнаешь? Сейчас дохтур придет, поможет тебе. Потерпи, потерпи, голубушка. Слышишь ли меня, светик мой ненаглядный? Ничего-то я в жизни не видела. Радость ли, горе ли — все с тобой делила. Не пришло к нам счастье, сестрица. Не судьба, значит, так хоть бы жизнь в покое дожить. Бок о бок. Глаза в глаза глядючи.
— Сестрица…
— Очнулась! Очнулась, в себя пришла! Господи, может, обойдется. Сейчас, сейчас дохтур…
— Не надо дохтура… Конец мой пришел…
— Не говори, не говори так, родимая. Обойдется все. Еще поживем мы с тобой, белому свету порадуемся!
— Кончаюсь я, сестрица… Марфу… Марфушку…
— Марфушку видеть хочешь? Сейчас пошлю за ней. Девки, за царевной Марфой Алексеевной бегите! Быстро у меня! Не беспокойся, Аринушка, на крыльях твоя крестница прилетит.
— Духовника…
— Да полно, сестрица! Нешто можно так сразу. Не с чего!
— Духовника… не опоздать бы…
— Коли хочешь, и он придет. Дай я тебе подушку поправлю, вишь, сбилась как. Ты лежи, лежи, не шевелись, мы с девками мигом все устроим.
— Не суетись, сестрица… Дай последние слова сказать…
— Господи, Господи, и что ты такое говоришь! Слушаю я тебя, слушаю, сестрица-царевна.
— Деньги, что я брала из Новодевичьего, верни… должна я им… пятнадцать рублев… пятнадцать рублев отдай…
— Отдам, отдам, Аринушка.
— Своих не трожь… серьги мои лаловые… они возьмут…
— Вот и дохтур пришел. Сейчас, Аринушка, сейчас тебе полегчает. Дохтур все может, дохтур…
— Ваше высочество, мое искусство бессильно. Это конец.
— Тише! Тише! Твое искусство бессильно, я сама у Бога ей жизнь вымолю. Прочь, прочь, ненавистный!
— О чем вы там… Слугам деньги… деньги раздай…
— Все сделаю, Аринушка!
— Никого… не забудь… чтобы каждому…
— Да как можно! Ты лучше водички холодненькой испей, Аринушка. Давай вместе молитву ко Пресвятой Богородице прочтем, как, бывалоча, каждое утро читывали. Помнишь, помнишь, родимая: «…Отжени от мене, смиренного и окаянного раба Твоего, уныние, забвение, неразумение, нерадение и вся скверная, лукавая и хульная помышления от окаянного моего сердца и от помраченного моего…». Что же ты, сестрица?
— Утро отошло… ночь… ночь наступает…
— Нету, нету ночи никакой, Аринушка. Лучше дальше, дальше давай: «и погаси пламень страстей моих, яко нищ есмь и окаянен. И избави мя от многих и лютых воспоминаний и предприятий, и от всех действ злых свободи меня…».
— От многих и лютых воспоминаний… воспоминаний…
— Видишь, видишь, Аринушка, сама заговорила! Да вот и крестница твоя любимая.
— Царевна-тетушка, крестная матушка, что это?
— Благословить… благословить тебя… хочу… образ…
— А дохтур как же? Для чего его нет?
— Тише, тише, Марфушка, отступился он.
— Царевна-тетушка, как же это ты. Поговорить бы нам с тобой — сколько на душе наболело. Все со дня на день перекладывала. Огорчать тебя, родимая, не хотела…
— Благословить… ты мне… как дочь… благословить… а я… где несть… ни печали… ни воздыхания…
— Тетенька!..
— Но жизнь бесконечная…
6 января (1680), на Святое Богоявление и Крещение Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа, происходил крестный ход на воду, в котором шел царь Федор Алексеевич со всеми боярами и служилыми людьми.
— Не уговорила, сестрица-царевна, государя-братца нас в Крестный ход взять. Как хочешь, Марфа Алексеевна, а год от года все дальше от нас Федор Алексеевич становится. Почему бы, кажется, царевен не взять. Что из того, что народу бы показалися! Ездим же на богомолье — спасибо, все Подмосковье, почитай, объехали, в Ярославле, Владимире побывали, Суздаль видели, а тут на Москву-реку нельзя. Бабы со всего города сбежалися, а царевнам нельзя! Уж на что Екатерина Алексеевна наша к братцу вхожа, да и той от ворот поворот. Сказывала, разгневался даже, ногой притопнул, чтоб не досаждала. Вот ведь как!
— Его власть, его и воля, Софьюшка. Взрослеет братец, нрав свой и начинает показывать. Я было отца Симеона просить хотела, да неможется ему что-то, из кельи не выходит.
— Полно тебе отца Симеона поминать. Государь-братец об учителе любимом, поди, забыть успел. У него на уме как вырядиться понаряднее да на народе пройтись. Верно мамка сказала: стал петушок прихорашиваться, гляди, курочек созывать станет. Оглянуться не успеем, как Федор Алексеевич царицу во дворец приведет. Одна утеха, Наталье тогда к нему путь навсегда закроется. Помехой ему станет.
— Ты лучше о том, Софьюшка, подумай, как бы сестрицам родным помехой государю не стать. Оно нам-то важнее.
— А что ни делай, как ни думай, все равно о нас споткнется. Сама увидишь. Ему б избавиться от нас, а уж как — предлог найдется, сердцем чую, найдется.
— Что это Фекла так долго не идет.
— Ты что, ее на воду послала?
— Кого же еще, Софьюшка. Уж она-то все доглядит, обо всем расспросит. Может, и к брату заглянет.
— Тогда чего ж удивляться. Федор Алексеевич празднества такие, ой, как любит. Людей посмотреть да себя показать в самом что ни на есть праздничном облачении. Шубу ему новую строили, чуть не каждый день в Мастерскую палату заглядывать изволил. О каждой пуговице отдельно, кажись, толковал.
— Что поделаешь, царевна-сестрица, у каждого своя слабость.
— Так мужик же он — не баба!
— Что уж ты так сурово-то судить собралась. Князю Василью Голицыну щегольство его прощаешь, а братцу родимому нет?
— Так Федор еще мальчишка, в ум не вошел.
— А князь Василий дедом заделался, скажешь, ум потерял. Только ведь и прадеда нашего Федора Никитича, пока патриархом не стал, великим щеголем на Москве почитали. На то и царский двор, чтобы одеваться, коли на людях бываешь.
— Вот-вот, когда на людях бываешь. Только нам одним путь в люди закрыт. А как же, скажи, Марфушка, иноземные принцессы да королевны открыто живут и даже не при дворе — сами дворы имеют.
— Какая ж загадка. У каждой свои владения земельные от рождения, своя доля. На ней, что принц, что принцесса, сами хозяйничать вольны, а у нас один государь всему голова да хозяин. Так и мы, выходит, вроде крепостных — волю его творить должны. Куда ж без имущества-то денешься!
— Вон оно что, а я не думала никогда.
— А ты еще и о другом подумай. Заморская принцесса замуж выходит непременно с приданым, так ведь?
— Так. Да и наших, было время, рухлядью снабжали.
— Так и есть, рухлядью, да и когда это было. А у них, коли король какой на герцогской дочке, баронской или какой еще женится, все равно за ней приданое берет, и приданое это королевским дочерям переходит. Пусть не королевство, а все на своем остаются. Да еще король супруге подарки разные делает землями — их тоже дочерям отдают. Да и королевам закона нету за одних королей замуж выходить. Можно за вельможу любого. Вот жизней-то своих они и не губят.
— Не знаешь, плохо. Узнаешь, того горше делается. На нашем веку здесь ничего не переменится.
— Не торопись, не торопись отчаиваться-то, Софьюшка. Жизнь одна, на нее рукой не махнешь. Другой Господь тебе не пошлет. Э, да вон Фекла наконец-то прибрела. Нагляделась, поди, наслушалась? Ты дух-то поначалу переведи.
