Степан Злобин - Степан Разин. Книга первая
— Ишь воры! — выбранился старик.
— Кто воры?
— Черноярские стрельцы… и пушкари тоже воры: балуют! Чего-то порох из пушек запалом попятится?! На то он и порох, чтобы в ядро бить, а не назад. И пуля тоже: куды повернешь мушкет, туды и летит — хоть в воеводские окна… У нас как-то было во Пскове…
— Глянь-ка, в степи народ! — перебил молодой.
Гурьба человек в тридцать брела с закатной стороны к городу. Солнце, садясь, отбрасывало от ног их длинные тени, словно они шли на ходулях.
— Так, мужики! — отмахнулся старик. — Ну, ври, что ли, дальше, — нетерпеливо поощрил он, досадуя на то, что рассказчик отвлекся, — сон вроде проходит.
— …А сам он плывет передом на царском струге чистого золота, а за ним еще триста стругов. Окружили его в протоке Волги стрельцы, обманом взошли на струг, а он обернулся рыбой — да в Волгу. И поминай его Яковом!
— И рыбой может? Ну хва-ат! — одобрил старик.
— Он всяко может! — восторженно продолжал молодой. — Обернется птицей, черным дроздом, возьмет разрывную траву в клюв и летит в тюрьму. Цепи с колодников снимет, колодки собьет, замки все отворит и улетит…
— А потом сторожей кнутами секут, что колодников распустили! Кому смех, а кому и слезы…
— А что тебе сторожа дались?
— А тебе-то, знать, воры любезней, кои сидят в тюрьме?
— А тебе сторожа?!
— В сторожах-то свой брат — стрельцы.
— И в колодниках тоже стрельцы почасту. Каков голова — а то и стрельцы из тюрьмы не выходят.
— Кто праведно службу несет, тот не сядет!
— Сам не сядет — посадят. Жалованье годами не платят, а то и торговать не велят… Что за закон, чтобы стрельцам не сидеть у лавок?!
— Тебя не спросили — законы писать!
— Да кто его пишет, закон-то? В других городах все стрельцы торгуют, а наш голова свои законы чинит: старым стрельцам торговать, а новоприборным не мочно… Пошто? Голодуем! Впору и вправду сбежать в казаки.
— А ты не воруй, Андрюшка! Ты крест целовал. Перво в словах воруешь, потом учнешь и на деле. Перво голову хаешь, а там и царя учнешь хаять…
— От головы до царя ты знаешь, сколь верст? — с насмешкой спросил молодой.
В церкви возле воротной башни ударили ко всенощной. Оба стрельца сняли шапки и перекрестились. Внизу под башней гремели ключи — запирали на ночь городские ворота. Колокольный звон поплыл густым гулом по степи. Жара вдруг спала. Подул ветерок. Солнце присело на дальний холм и стало спускаться. Слышно было, как к караульной избе подъехал казачий ночной караул.
— И нам скоро смена, — сказал старый стрелец.
— Эй там, воротные! — крикнули из, небольшой толпы оборванцев, через широкую степь прибредшей к подножию башни.
— Аиньки, детки! — отозвался старик с башни.
— Отворяй, козлиная борода: вишь, бояре прилезли! — крикнули снизу.
— Что за люди? По какому делу? — начальственно спросил стрелец.
— А люд мы отменный, всякому городу надобный. Люди рабочие, до дела охочие, каменщики да плотники.
— Пошто прилезли?
— То, козлиная борода, не твоего ума. Про то воеводы ведают. Ты прытче беги к голове Ивану Кузьмичу да повести его, что пришли работные люди по городовому делу.
— Опосле заката впуску нет. Не сдохнете до утра в степи! — огрызнулся старый.
— У людей-то всенощная, а мы, знать, зверье, что нам впуску нет?! — крикнули снизу.
— А ты язык окрести, язычник! Старому человеку хальное молвишь, да я же тебе и прытко скачи!.. Посиди под стеной, про козлиную бороду поразмысли.
— Да ты не серчай, дедушка, — послышался снизу другой голос. — Он смехом, без злобы сказал! Он у нас, как скоморох, веселый!
— Скоморохи нам без нужды! У нас люд крещеный! — упорствовал старый стрелец.
— Дедко, ты его одного не впускай. А нам пошто пропадать за чужую дурость? Ночью в степи наедут ногайцы да уведут в полон. И так пять ночей как осиновый лист дрожали. Мы не своею волей пришли — по воеводскому указу.
Старый стрелец обернулся к младшему.
— Сбегай к Иван Кузьмичу, повести, — послал он товарища.
Он знал, что крепостной снаряд Гурьева Яицкого города обветшал, понимал крепостную службу и сообразил, что плотники в городе надобны.
— Он, чай, в церкви, — откликнулся молодой.
Старик махнул рукой.
— Куды ему в церковь! Три дня у казачьего есаула, у Федора Власыча, бражничает. Добежишь — и тебе поднесут за службу…
Младший стрелец не заставил себя ждать.
— Послал я товарища к голове, — сказал старый стрелец пришельцам.
Они уселись в виду башни за городским рвом, развязали котомки, достали хлеб, лук, чеснок и закусывали. Видно было, что шли издалека и долго не отдыхали.
Гасли лучи заката. Старик слышал снизу, из церкви, пение. Изредка ветерок доносил до него запах ладана.
По ступеням снизу послышалось шарканье ног. На башню поднялись хозяин города стрелецкий голова Яцын и казацкий есаул Сукнин. За ними шел молодой стрелец.
— Эй! Что за люди? — выкрикнул голова.
— По твоему прошению, сударь Иван Кузьмич! — закричали внизу. — Послал нас астраханский воевода окольничий князь Хилков городской снаряд чинить. А доселе чинили мы в Черном Яру, а там ныне все справно. Воевода смотрел, велел нам вина поставить…
— Ладно, ночуйте там, где сидите. Утре впущу, — решительно заключил голова.
— Помилуй, сударь! — взмолились работные люди. — Ведь завтра петров день, а у нас два Петра да целых три Павла. Пусти свечку богу поставить!..
— От греха пустить бы, Иван Кузьмич, — подсказал Сукнин. — А то, неравно, нападут немирные люди в степи, уведут работных, а нам снаряд чинить надо. Надолбу пни ногой — полетит к чертям!
— Эй, сколь вас внизу?
— Смилуйся, воевода боярин! Мене трех дюжин людишек. Хлебом не объедим и всего вина в кабаке не выпьем!
Яцын брякнул ключами.
— Старой, впусти сам, а как смена придет, то ключи принеси ко мне. Я у Федора буду. А работных поставить к посадским людям в дома.
Голова и Сукнин пошли вниз.
Заскрипели тяжелые, кованого железа ворота, отворились вторые ворота у надолб. Старик стоял у моста, в сумерках пропуская счетом работных людей в город. Первым прошел высокий, чернобородый, широкоплечий мужик в красной рубахе и с топором. Он поглядел на стрельца и усмехнулся. Воротный принял усмешку в обиду.
— Но-но-о! Проходи! — сурово рыкнул он, изобразив воинственный вид и тряхнув ратовище своего бердыша.
— Эй, ворона! Старосту нашего не замай! — окрикнул шедший вторым здоровущий лапотник.
Старик хотел отпустить ему бранное слово, как вдруг третий плотник, русобородый кудрявый мужик, со смехом обнял его.
— Дядя Максим! Псковской земляк! — радостно крикнул он. — Ты ли?!
— Постой ты, постой!.. Ты кто таков, человек? — барахтаясь в сильных объятьях, забормотал старик. — Ты кто, человек?
— Истомы хромого Иванку помнишь? — спросил кудрявый.
— Привел господь! Семнадцать годов тут служу, никого земляков не ветрел! — умиленно сказал старик. — Да что ты, да что ты, Вань?! — вдруг испуганно забормотал он, заметив, что дюжий земляк тянет ему назад локти.
— Молчи, старик! Губить тебя не хочу, — тихо сказал русобородый плотник.
Он засунул в рот старому сальную тряпку…
За воротами в сгущающемся сумраке степи раздался пронзительный свист, и тотчас послышались крики многих людей, как на пожаре; залились встревоженным лаем, почуяв чужих, городские собаки… А через ворота еще и еще шли и шли нескончаемые «черноярские плотники». Из вечерней мути, где-то еще за городскими воротами, прорвалось тонкое и задорное ржанье горячего молодого жеребчика, другой откликнулся ему низким грудным криком совсем у ворот. Забряцала сбруя. И вот конные сотни лавой стали вливаться в ворота и потекли по улицам.
Над городом тонко завыл набат. Под сводом ворот лязгнули и блеснули сумеречным приглушенным отблеском сабли конников. Коротко перекликнулось несколько голосов, отдавая и принимая приказы, а где-то на дальних улицах уже ударили пищальные выстрелы и завязалась рукопашная драка.
Федор Сукнин, только в последнюю ночь получив ответное письмо Разина, не успел подготовить стрельцов к приему донских гостей. Озабоченный тем, чтобы споить стрелецкого голову Яцына прежде всенощной, когда должны были подойти к городским воротам «черноярские плотники», он не мог сам отлучиться от дому. Левка же Неделин, ездивший к Разину, взял на себя сговор только с казаками, с местными рыбаками и с посадскими. Он успел позаботиться о том, чтобы казаки воротного караула не вмешивались, когда в ворота пойдет войско, да еще чтобы у домов стрелецких сотников и пятидесятников и у церквей, где идет церковная служба, тотчас стали казацкие караулы и никуда не пускали стрелецких начальных людей.
Когда разинцы входили в город, вышедший случайно из церкви стрелецкий пятидесятник Пичуга успел ударить в набат. Ничего не понимая, послушные только зову набата, стрельцы бежали к назначенным, привычным местам на городских стенах, на бегу высекая искры и заслоняя от ветра полами кафтанов огни разгоревшихся смоляных факелов. Спотыкаясь и толкаясь, они взбирались по лестницам на стены, разбегались по бойницам. И только тогда, когда половина их была уже у бойниц, стрельцы поняли, что враг проник в город, занял ворота и что боем охвачены улицы, площади и дома… Стрельцов сковал ужас. К тому же при них не было никого из начальных людей, никто их не вел, никто ничего не приказывал.
