Валентин Иванов - Повести древних лет
Эх, и любо же весело смотреть на кузнецов, когда они спешат, пока крица горяча, осадить и уплотнить дорогое железо быстрой и могучей ковкой!
По правилу каждую крицу оковывают в шар и разрубают зубилом, чтобы проверить доброту железа.
Тем временем подмастерья торопятся осмотреть каменную кладку стен домницы, продуть и прочистить железными прутами сопла и вновь заправить печь.
Беспрестанной работой, от восхода и до восхода, с домницы берут две крицы.
Из крицы, если ковать, например, одни топоры, их выходит четыре-пять.
В зимние стужи работа на домницах не только чрезмерно тяжела, но и само железо часто не доваривается, а иной раз выходит свиным. Поэтому мастера каждое лето стараются наготовить побольше сырых криц и, пользуясь светлыми ночами, гонят домницы, не давая им отдыха. Зимами же переделывают железо в изделия.
Кажется, можно было бы наготовить железа и отдохнуть. Нет, из лета в лето все больше требуется железных изделий, не напасешься. Как видно, думал Одинец, не ему одному с другими мастерами, но и детям и внукам-правнукам хватит железной работы на веки веков.
3
Едва мастера разрубили крицу, как заслышался необычайный шум голосов. К домницам от Усть-Двинска пришли свои поморяне и притащили двух незнакомых молодых биарминов, которые едва держались на ногах.
— Старшина, старшина где?!
— Здесь старшина. За каким делом прибежали?
Биармин, который был пободрее, объяснил, что их обоих прислал к Одинцу-старшине его друг кузнец Расту. Послал сказать поморскому старшине весть — на море ходят невиданные лодьи. Расту велел с этой вестью бежать морем к Одинцу и нигде совсем не отдыхать. И они оба гребли два восхода солнца, сильно гребли. Потому что никто не видывал таких лодей, самые старые старики-родовичи не слыхали. Таких лодей не бывало.
— А какие же те лодьи?
И хочет объяснить гонец, и нет у него нужных слов для рассказа о невиданной ранее вещи. Он старался, досадовал на свое неумение, злился на Одинца, на поморян, что его не понимали. Биармин стучал по голове кулаком, но слова не шли.
— Ты лодьи сам видел?
— Сам, сам!
Одинец захватил горсть углей и повел биармина в избу к чистому трапезному столу.
Недаром биармины любят коротать длинные зимние ночи перед высокими огнями жировых светилен за причудливой резьбой по твердой кости. Нежданно пригодилось умельство. Глаз биармина был верен и рука послушна, хотя и дрожала от окровавившего ладони весла.
Резчик наострил уголь об уголь, примерился, разделил белую столешницу двумя чертами на три равные части. В верхней он нарисовал длинную низкую лодью с приподнятым и тупым от рыбьей головы носом. На боку лодьи — двенадцать кружочков. Биармин объяснил: каждый кружок — большое весло, лодья машет двенадцатью большими веслами с каждого борта. Таких лодей две, совсем одинаковых, черных.
На второй части стола биармин вырисовал лодью повыше и побольше, с птичьим носом и тоже с двенадцатью кружочками на борту.
А все третье место на белом столе заняла высокая большая лодья со звериной головой. Она была вся как неизвестный злой зверь. Над бортами лодей биармин добавил много точек, как рои мух, — это люди.
— Какие же люди?
Далеко, с берега никто не мог разглядеть. Сами лодьи страшные, на таких люди не плавают. А все же было видно, что там не звери, а люди. И это не морские духи, которые появляются ненадолго и исчезают от заклинаний.
Стало страшно. Как быть, как быть?
Расту велел поскорее сказать старшине Одинцу.
Заренка повела биармина ко двору, накормить и уложить гостя. Второго гонца потащили под руки, он совсем ослабел.
Тем временем погнали новую домницу, работа — она не ждет.
4
Усть-Двинец взволновался. Пришли Карислав с Вечеркой и другие, кто был занят у себя во дворах. Рассматривали умелое биарминовское рисованье — нурманнские лодьи, самые настоящие нурманнские…
Иворушка примчался из дому с куском бересты. На ней нарисована голова с двумя коровьими рогами. Биармину вспомнилось, будто такая не то была, не то не была на ближней низкой лодье.
Одинец вспоминал забытого наглого нурманна Гольдульфа, стрелу в бедре. Вспоминал бегство, от которого вся его жизнь сложилась иной, чем он мыслил, будучи веселым и пылким молодым парнем. Ничего он не мог изменить и не хотел менять. Юность не вернется и ни к чему она сейчас.
Поморянский старшина ушел далеко, глядит на бересту с нурманнским шлемом, не видит.
— Чего голову мучить? — сказал Вечерко. — То нурманны, никто более.
Одинец не слышал.
Бегом явилась взволнованная Заренка.
Она помнит материнские рассказы о родном селе, сожженном и разграбленном нурманнами. Не удалось бы Заренкину деду уйти от злых людей — быть Светланке не женой Изяслава, а нурманнской рабыней.
Женщина встала перед мужем, скрестила на груди руки и, как никогда не бывало, зло и многословно спросила:
— Что же ты? О чем задумался? Голову повесил!.. Нурманны пришли. Ты забыл, они по морям не с добром ходят, проклятые морские волки. Кто того не знает? Ныне они добрались к нам. Ты что, испугался?
Одинец очнулся. Он может ответить жене, что только однажды в жизни узнал страх — когда над ним нависло рабство в возмездие за убийство иноземного гостя. Может честно сказать, что больше никогда и ничего не пугался. Не испугался ведь он и не согнулся, когда она ушла к Доброге. У него один нестыдный страх — ее, Заренки, лишиться. Одна тягота — жена не любит. Но Одинец смолчал, не обиделся.
Он встал, смело обнял Заренку, притянул к себе по-хозяйски, легко, как ребенка, приподнял и прямо глянул в гневно-строгие очи любимой:
— Не бойся.
Глава третья
1
Человеку, который сам не ищет зла другому, свойственно до последнего часа утешать себя мыслями, что беда не случится. И вправду, не приплыли ли нурманны с простой торговлей, почему бы и нет? Но слишком хорошо знали новгородцы нурманнскую повадку легко мешать грабеж с торговлей и быть смирным лишь там, где они видели силу.
Прошло четверть дня после прибытия тревожных гонцов Расту. Влево от двинских устьев, на закат солнца, и вправо, на его восход, побежали в быстрых кожаных лодках гонцы с вестью для всего населения побережья:
«По нашему морю плавают чужие злые люди нурманны в особенных черных лодьях. Им нельзя ни в чем верить, и от них нужно прятаться».
Гонцы везли и настоятельный наказ:
«Всем мужчинам брать лучшее оружие и спешить в Усть-Двинец, где все люди будут вместе обороняться от нурманнов».
И к колмогорянам послал Одинец вестников, не забыл и летних рыболовов на двинских берегах, и биарминов на глубинных оленьих пастбищах.
На биарминовских стойбищах никак не брали в толк, что это за такие люди и лодьи, которых вдруг испугались братья биарминов, железные люди? Если у гонца был с собой рисунок на бересте, то, разглядывая его, соглашались:
— Верно, лодьи нехорошие, злые.
Биармины выходили на море и, прикрывая руками глаза от яркого блеска, впервые со дня рождения, с опаской глядели на царство Йомалы.
Злая касатка прорежет воду острым плавником, и нет ее. На глади пусто. А в небе? Там высоко и светло, там тает поздней льдинкой белое лебединое крыло, облачко. Спокойно все, мирно.
Оленьи пастухи не понимали, как же это им вдруг бросить оленей? Этого никогда не бывало. Коль поблизости находился друг-поморянин, железный человек, направлялись к нему посудить не спеша, общим умом: непонятно что-то… А поморянин уже собирался, немедля торопился к Усть-Двинцу.
Его пример действовал лучше слов. Ведь правда, не зря зовет добрый человек, старшина Одинец. Зовет — нужно его послушаться.
Отец брал с собой младших сыновей, оставляя семью на старшего:
— Ты во всем будешь, как я. Строго за всем гляди, заботься о всех одинаково, с тебя род спросит.
Биармины захватывали с собой испытанное охотницкое зверовое оружие. Запасались старыми легкими стрелами и новыми тяжелыми, изготовленными по новгородским образцам для волка, медведя, росомахи, дикого оленя. Брали метательные костяные копья и железные рогатины для боя в упор. Не забывали железные топоры и ножи, но захватывали и тяжелые оленьи рога, надежно крепленные жилами к можжевеловым рукояткам.
А старых дубин с моржовыми зубами или камнями не было, их уже побросали.
Биармины не боялись. Их больше всего влекло любопытство и нежданное развлечение, хотелось взглянуть на то, чего испугались храбрые железные люди. И они повторяли новое странное слово:
— Нур-манн, нурманн…
2
