Сны Сципиона - Старшинов Александр

После того огромного костра, что я устроил для людей Гасдрубала и Сифака, меня это радовало.

Я не сомневался, что Гасдрубал с остатками армии поспешит в Карфаген. Прежде всего, чтобы успокоить город. А вот что он будет делать дальше…

И все же я получил передышку: у меня теперь появилось немного времени, чтобы взять Утику. Но с осадой опять не заладилось: город продолжал упорно держаться, а я не хотел тратить людские жизни на сомнительное предприятие.

Тем временем в Карфагене суффеты созвали сенат. Обычно этот город не прощал поражений: в другое время Гасдрубала могли бы распять, но сейчас суффетам некого было поставить во главе войска, кроме сына Гискона. К тому же Гасдрубал сумел убедить правителей города, что на самом деле он не потерпел поражения, а столкнулся с поразительным коварством. Ну, надо же — наконец-то римляне обхитрили пунийцев. В эти дни я часто вспоминал детское свое обещание: я обману пунийцев дважды. Ну вот, и обманул — дважды за одну ночь.

Рассеянные мною карфагеняне и нумидийцы собрались снова — Гасдрубал нанял новых солдат и соединил их с беглецами, которых удалось вывести из лагеря. Сифак добавил к тем, кому удалось спастись, новых всадников, что набрал в своих землях. В этот раз он оставил Собонизбу во дворце, справедливо рассудив, что в случае чего удирать одному, без жены и ее прислужниц, будет куда сподручнее. На все приготовления у них ушел всего один месяц. Поразительная скорость! Однако это свидетельствовало об одном — армия собрана наспех, не спаяна и не обучена, а значит, для сложных маневров не пригодна и обратится в бегство при первом же сильном нажиме.

Итак, мне пришлось заняться этой новой карфагенской армией, когда эта разношерстая публика, где новобранцы смешались с ветеранами, где было еще много тех, кто получил ожоги или покалечился во время бегства, вышла против меня биться на Великих равнинах.

Гасдрубал, сын Гискона, был так себе полководец. И мне не пришлось что-то выдумывать особенное, чтобы его разбить. Я решил использовать обычное построение — три линии пехоты в центре, конница по флангам. Гасдрубал выставил против моих легионеров четыре тысячи кельтиберов, которые как раз прибыли в Африку, нанятые вербовщиками в Испании. Не имея возможности продать себя в Испании пунийцам, они решили заработать на крови в Африке и явились как раз вовремя, чтобы принять главный удар римской пехоты в сражении на Великих равнинах. Конница Гасдрубала была рассеяна мною довольно быстро, а вот кельтиберы держались долго — так долго, что стоявшие за ними второй и третий ряды пехоты успели удрать вместе со своими военачальниками.

Каждый из проигравших полководцев отправился к себе домой: Гасдрубал снова в Карфаген умолять сенат вызвать Ганнибала из Италии, Сифак — в Нумидию, собирать новое войско. Но за старым предателем по пятам явились Гай Лелий и Масинисса с армией. Восточная Нумидия тут же признала Масиниссу царем, а западная — чуть позднее после нового поражения Сифака в беспорядочной битве.

Масинисса поскакал к Цитре, столице Нумидии, первым, без римлян, уговорив Лелия отпустить его вперед — мол, нумидийцы охотнее покорятся своему царевичу, нежели римскому легату. Слова его были разумны, и Лелий согласился.

Не учел мой старый друг лишь одного — очарования Собонизбы.

Как-то уже по возвращении в Рим и после моего триумфа мы с Лелием во время обеда завели речь о женской красоте, и Гай поведал, что никогда не видел женщины более притягательной, нежели Собонизба.

— Да, та девушка в Испании, которую привели тебе солдаты, может быть, была намного красивее, — признался Лелий. — Но она смотрела на тебя без всякой нежности, и я не уверен, что она не всадила бы тебе ночью под ребра кинжал.

Я согласно кивнул и не стал его разубеждать.

— А вот Собонизба… — продолжал Лелий. — Ее взгляд обещал каждому нежность. Ее влажные губы всегда были полуоткрыты. Каждое ее движение говорило о вожделении. Мне кажется, ни один мужчина не смог бы устоять перед ее чарами. И если бы Гасдрубал не отдал ее Сифаку, а прислал бы тайком к тебе в лагерь, боюсь, Карфаген не был бы повержен.

— Я бы не устоял? — Моя улыбка была как никогда ироничной.

— Ты-то уж точно!

— А ты? — спросил я со смехом.

— О, я… Я бы согласился на что угодно. По счастью, эта женщина не пыталась меня очаровать.

Как было уже сказано, Собонизба в этот раз не сопровождала Сифака в походе, оставалась в царском дворце в Цитре. Она вышла навстречу Масиниссе, пала перед ним на колени и в слезах начала умолять, чтобы царевич не отдавал ее римлянам как жену поверженного царя, ибо она, дочь карфагенского аристократа, не переживет плена и позора. Масинисса должен ее спасти ради их давней встречи и расторгнутого отцом обручения. Нумидиец помнил ее еще девочкой, а увидел зрелой роскошной женщиной. Женщиной, которая одним взглядом, одной фразой могла покорить мужчину. Очарованный карфагенянкой Масинисса в тот же день решил устроить свадьбу и жениться на ней.

Тем временем Лелий прислал мне в лагерь пленных во главе с Сифаком. Солдаты высыпали из палаток подивиться славной добыче. В самом деле, что за перемена судьбы — когда-то я рисковал жизнью, чтобы встретиться с этим человеком и заключить с ним союз, а теперь он предстал предо мною в оковах, жалкий, с трясущимися губами, с растрепанными седыми лохмами, в одежде, пускай и дорогой, но неряшливой и грязной.

Несколько дней спустя весть о браке Масиниссы с царицей дошла до моего лагеря.

Пленный царь пришел в такую ярость, что выл зверем и катался по земле. Потом, встав предо мной на колени, порвал на себе одежды и заявил, что его околдовала эта чума, забрала его разум, он говорил ее языком, шептал ее слова и в союз с Карфагеном вступил против своей воли. Эта женщина сумеет наверняка и моего юного союзника сделать снова врагом Рима, заставит царевича, когда наступит час, изменить и ударить мне в тыл во время битвы.

Сифака держали в оковах, и он как будто с этим смирился, но только заходила речь о его супруге, как тут же начинал рваться из железа, калечась до крови, — ничто его не волновало, кроме этой женщины. Он раз за разом повторял, что она, едва увидев Масиниссу, прыгнула к мальчишке на брачное ложе, клялась перед божествами Сифака и отдалась на ложе прежнего мужа новому во дворце в Цитре. Он бормотал об этом непрерывно, и пока говорил, глаза наливались кровью, с губ срывались капли слюны, старик делался почти что больным. И я охотно верил, что царице ничего не стоит склонить молодого Масиниссу на сторону Карфагена. Поэтому я написал Лелию и потребовал привезти царицу в мой лагерь как пленницу.

В ответ я получил послание, что карфагенская красавица умерла.

— Однако Масинисса сумел отказаться от этой женщины, — напомнил я Лелию в том нашем разговоре. — И если он не отправил ее мне, то предал смерти, устранив угрозу.

Лелий усмехнулся.

— Это он так сказал.

— Неужели он сумел ее где-то укрыть и она жива?

Я вдруг представил, что она все еще живет где-то среди кочевых племен, ночует в шатре, а днем поднимается на ближайший холм, выглядывая, не приедет ли к ней ее ненаглядный царевич (вернее, ныне царь). И если ей удастся переманить Масиниссу, под рукой которого теперь находилась вся Нумидия, на сторону Карфагена…

— Нет, Риму нечего бояться, — заметил Лелий, как будто угадав мои мысли. — Она умерла. Но не из рук Масиниссы взяла она яд.

— Я не просил ее травить, всего лишь потребовал от Ну-мидийца, чтобы он передал ее в руки Рима как законную добычу.

— Ну да, а потом она бы прошла вместе с Сифаком в триумфе за твоей колесницей. Назад в Африку она бы не вернулась, осталась в Риме.

— Если она была так неотразима, как ты говоришь, то склонила бы унылого Катона на сторону Карфагена, — пошутил я.

— Полагаю, сначала она бы склонила тебя. И сенаторы хором обвиняли бы тебя в предательстве. Ведь она только поначалу не хотела ехать в твой лагерь, а потом согласилась и даже упрашивала Масиниссу, чтобы он отдал ее тебе как залог прочного союза Нумидии с Римом.