Валерий Замыслов - Ярослав Мудрый. Историческая дилогия
А Березиня занималась в горенке рукоделием. Она вышивала отцу ворот льняной рубахи, что была по колено длиной. Березиня, как и любая славянка, верила, что рубаха должна не только согревать, но и отгонять силы зла, а душу удерживать в теле. А посему, когда она кроила ворот, то вырезанный лоскут непременно протаскивала внутрь будущего одеяния: движение внутрь обозначало сохранение, накопление жизненных сил, наружу — затрату, потерю. Последнего Березиня всячески старалась избегать, дабы не навлечь на отца беду.
Следовало обезопасить все необходимые отверстия, имевшиеся в готовой одежде: ворот, подол, рукава. Оберегом служила вышивка, содержавшая всевозможные священные изображения.
Славянская рубаха не имела отложных воротников. Разрез ворота Березиня делала прямым — посередине груди, но бывал он и косым, справа или слева. Застегивался ворот на костяную или деревянную пуговицу.
Ворот был особенно «магическим». Ведь именно через него в случае смерти вылетала душа. Желая по возможности этому помешать, ворот обильно и оснащался охранительной вышивкой.[180]
Рукава рубахи были длинные и широкие и у запястья схватывались тесьмой, причем рукава были много длиннее руки, в распущенном виде они доставали земли, а поскольку у древних славян все праздники носили религиозный характер, нарядные одежды одевались не только для красоты — это были одновременно и ритуальные облачения.
Ременный пояс с самой древней поры был одним из важнейших для мужского престижа — женщины не носили их никогда. Взрослый мужчина в любой момент мог стать воином, а именно пояс считался едва ли не главным знаком воинского достоинства.
В Западной Европе полноправного рыцаря называли «опоясанным», пояс входил в рыцарские атрибуты наравне со шпорами. А на Руси бытовало выражение «лишить пояса», что значило лишить воинского звания. Любопытно, что позже его применяли не только к провинившимся воинам, но и к священникам, которых лишали сана.
Мужчины привязывали к поясам множество подручных предметов: ножи в ножнах, кресала, ключи.
Когда хоронили умершего, пояс обычно расстегивался, чтобы не мешать душе окончательно покинуть тело и отправиться в загробное путешествие. Если не сделать этого, мертвый, считалось, не обретал покоя и мог, чего доброго, повадиться вставать по ночам.
Ярослав поднялся с лавки и негромко кашлянул.
— Ты уже вернулась, маменька? — послышался из полуоткрытой двери горенки голос Березини.
И вновь у Ярослава учащенно забилось сердце. Девушка одна, значит, никто, не помешает их разговору.
Ярослав переступил порог горенки и задушевно произнес:
— Счастлив, видеть тебя, Березиня. Во здравии ли ты?
У девушки от неожиданности выпал моток пряжи. Она поднялась из-за прялки, поклонилась и дрогнувшим голосом молвила:
— Во здравии, князь Ярослав Владимирыч.
Березиня стояла в одной полотняной сорочке. В ее больших лучистых глазах не ощущалось никакого испуга, напротив, они излучали тепло и неприкрытую радость.
— А где ж твои родители?
— Тятенька ушел с артелью лес рубить, а маменька на реку подалась — белье полоскать.
После этого наступило непродолжительное молчание. Ярослав неотрывно смотрел на Березиню, на ее чудесные, волнистые волосы, прекрасное, взволнованное лицо, на ее нежную шею, видневшуюся в вырезе сорочки, и его охватило такое сладостное, неистребимое чувство, что он шагнул к Березине и молвил:
— Лада ты моя, лада!
Березиня, затрепетав, утонула в его ласковых словах, а он положил свои горячие руки на ее изящные плечи и всё говорил, говорил:
— Ладушка, моя любимая ладушка…
Березиня не оттолкнула, тая от его возбуждающих слов. И тогда Ярослав прижался к ней всем телом, и нежно прильнул к ее шее губами. А затем их губы слились в жарком, опьяняющем поцелуе. Обоих охватила неудержимая, всепоглощающая страсть. Они забыли обо всем на свете…
Когда хозяйка вошла в избу, то услышала из горенки упоительные мужские слова:
— Услада ты моя…
Устинья остановилась у порога горенки и оторопела. Князь Ярослав находился на постели и ласкал Березиню. Срам-то, какой!
Устинья хлопнула дверью, выскочила из избы и помчалась к супругу, ибо лес рядом. Влюбленные, услышав стук, поспешно облачились.
Березиня первая вышла из горенки и увидела груду мокрого белья на лавке. Вот теперь ее обуял страх.
— Маменька заходила. Никак за отцом кинулась. О, святые боги, спасите нас!
— Спокойно, ладушка, спокойно.
Прошка бежал с разгневанным лицом. В руке его был топор. Если князь взял Березиню силой, то он, Прошка, убьет его.
Но путь в избу ему преградил Заботка.
— Остынь, мужик, и брось топор.
— Не твоя забота! — кипятился Прошка. — Прочь от крыльца!
Но меченоша, дюжий, крутоплечий, выхватил из нарядных кожаных ножен меч.
— Остынь, сказываю! Еще шаг — и я отсеку твою неразумную голову.
Прошке тоже смелости не занимать. Хрипло выдавил:
— Лиходей твой князь. Не жить ему.
Заботка, не вкладывая меча в ножны, высказал:
— Дерзок ты, Прошка. Не забывай, на кого руку хочешь поднять. Князь тебя щедротами осыпал, а ты на него с топором.
— Щедротами, — ехидно ощерился Прошка. — Да я избу спалю к дьяволу, коль твой князь мою дочь ославил!
Из избы на крыльцо вышел Ярослав. Прошка стиснул в руке топор.
Глава 17
СВЕТОВИД
Еще два месяца назад, старейшина Урак собрал волхвов и ратовников.
— Вблизи Ростова нам не жить. У Ярослава всюду свои доглядчики. Силы же наши незначительны. Боги сказали мне, что надо уходить к своим братьям.
— В Медвежий угол? — спросил один из пожилых волхвов.
— Да! — твердо воскликнул Урак. — Когда-то я навещал главного жреца племени, Сиворга. Мы поклялись перед богами Световида и Велеса, что в случае беды можем сплотиться. Беда нагрянула. Иноверец Ярослав выбил нас из Ростова и разгромил Велесово дворище. На этом скверный христианин не остановится. Мне доподлинно известно, что он намерен сжечь капище Световида. Надо предупредить жреца Сиворга, чтоб готовился к войне. У него большое племя. Медвежий угол богат оружием, челнами и всякой снедью. Скоро Сиворг соберет обильный урожай с нив племени и приступит к празднеству Световида. Самая пора прибыть в Медвежий Угол.[181]
И волхвы, и ратовники охотно согласились.
— Как с Сиворгу пойдем? — вопросил один из ратовников.
— Конно. Берегом Которосли, — решил Урак.
Выбрались к подножию высокого, заросшего лесом утеса через два привала. В селище загремели бубны.
— Жрец Сиворг поднимает воев. Чай, о Ярославе подумали. Как бы стрелы не начали пускать, — молвил, ближайший к старейшине ратовник, кой был начальным человеком над оружными людьми.
— Чепуху несешь, Илюта. Ярослав с малым войском на селище не полезет.
— И как же нам головы сберечь?
— Слезай с коня и лезь в бурьян, — усмехнулся старейшина.
Урак выехал на видное место и вскинул вверх копье с рыжей лисьей шапкой. То был условный знак.
Удары в бубны затихли.
Когда поднялись на кручу, Урак едва признал селище. Если раньше все посельники жили в землянках, то теперь над ними возвышались срубы на добрые полсажени, крытые сверху дерном. Их было столь много, что они виднелись по всему Медвежьему углу.
— Большое селище, — молвил Илюта.
Урак уже знал, что обитатели селища живут семьями, по пять-шесть человек. Прикинув число полуземлянок, Урак довольно подумал:
«Медвежий угол голыми руками не возьмешь. Сиворг, никак, сотен пять воинов может выставить. Сильных воинов! Вон и кузни с домницами виднеются. А где ковали, там и оружье».
По селищу бегали босоногие, чумазые ребятишки в длинных холщовых рубашонках, с любопытством разглядывая пришлых людей. В руках некоторых из них были небольшие луки, а за спинами — висели на кожаных ремешках колчаны со стрелами. Один из мальчонок приложил к луку стрелу и натянул тетиву, целясь в одного из ратовников.
— А ну не балуй! — прикрикнул Урак, заметив, что наконечник был настоящий, из железа.
Отметил: Сиворг даже мальцов приучает к войне. А вот ни одного мужчины не видно. Не спрятались же они в свои жилища. Да и Сиворг почему-то его не встречает. И кого? Бывшего князя Ростовской земли.
Урака никто князем и не назначал (все направления шли из Киева), но он сам себя почитал князьком, не взирая на то, что волхвы и язычники называли его старейшиной ростовского племени.
Урак, не скрывая досады, поджал губы. Мог бы Сиворг и встретить. Ведь он, Урак, совсем недавно целым городом правил. Зазнался жрец, знать проведал, что Ростовом ныне владеет князь Ярослав.
