Бернард Корнуэлл - Азенкур
Оставалось лишь застегнуть кожаный подшлемник. Повертев в руках шлем, сэр Джон вернул его Картрайту.
— Снимите забрало, — велел он.
— Но…
— Снимите!
Однажды на лионском турнире сэр Джон в мечевом бою ухитрился ударом опустить забрало противника, закрыв ему обзор, отчего враг стал легкой добычей. «Завтра, — подумал командующий, — любому англичанину нельзя рисковать даже малостью».
— Враг, без сомнения, располагает арбалетами, — почтительно напомнил Картрайт.
— Снимайте.
Сняв забрало, Картрайт с легким поклоном вручил шлем сэру Джону — командующий наденет его позже, и Картрайт пристегнет пряжки шлема к оплечьям. Пока же сборы закончились.
Дождь все лил. Где-то во тьме заржала лошадь, ударил гром. Командующий взял в руки пурпурно-белый шелковый шарф — дар жены — и, коснувшись его губами, продел шелковую полосу в узкую щель между кирасой и нашейником. Обматывать шарф вокруг шеи, как делали другие, он не любил: однажды, ухватившись за шарф своего противника, он сумел стащить того с седла и убить. А завтра, если кому-то удастся зацепить пурпурно-белую полосу, она легко выскользнет, и сэр Джон останется невредим. Нельзя рисковать даже малостью.
Сэр Джон согнул и разогнул руки, убеждаясь, что доспехи подогнаны как нужно, и невесело улыбнулся.
— Благодарю вас, Картрайт.
Оружейник склонил голову и произнес слова, которые повторял с самого первого дня, когда ему пришлось надевать на господина доспехи:
— Сэр Джон, вы облачены для битвы.
Впрочем, к битве сейчас облачались и тридцать тысяч французов.
* * *— Тебе надо уходить, — сказал Хук Мелисанде. — Нынче же ночью. Бери все наши деньги и что еще можешь унести — и уходи.
— Куда?
— Постарайся найти отца.
Они сидели в английском лагере, раскинутом в низине к югу от плато. В деревенских домишках расположились лорды, оттуда до Хука временами доносился стук молотов по стали — оружейники последними штрихами подправляли дорогостоящие латы. В нескончаемом шуме дождя звук ударов казался резче обычного. К востоку от деревни сгрудились повозки, на их колесах плясали отсветы немногих костров, уцелевших под ливнем. Из низины французов было не разглядеть, но их близкое присутствие выдавал свет костров, тускло отражающийся от низких туч. Внезапно тучи озарились разветвленной молнией, ударившей в восточную часть леса, мгновением позже раскатился гром, словно выстрел чудовищной пушки.
— Я решила остаться с тобой, — упрямо проговорила Мелисанда.
— Мы идем на смерть.
— Нет, — не очень уверенно возразила она.
— Ты ведь разговаривала с отцом Кристофером, — жестко продолжал Хук. — А он беседовал с герольдами. Он говорит, у французов тридцатитысячное войско. А нас всего шесть тысяч.
Мелисанда прильнула к Хуку теснее, пытаясь поглубже спрятаться под укрывающий их плащ. Дуб, к которому они прижимались спиной, от дождя почти не спасал.
— Мелисанда была замужем за королем Иерусалима, — прошептала она.
Хук не ответил: пусть выскажет все, что ей хочется.
— А когда король умер, — продолжала девушка, — все вокруг хотели, чтобы вдова ушла в монастырь и провела жизнь в молитвах. А она отказалась! Стала королевой — и еще какой!
— Ты моя королева. — Комплимент вышел неуклюжим, Мелисанда оставила его без внимания.
— В монастыре у меня была подруга. Старше меня. Намного. Сестра Беатриса. Она советовала мне уйти. Говорила, что у меня должна быть своя жизнь. Я не верила. А потом пришел ты. И теперь я поступлю так же, как королева Мелисанда. Сделаю то, что мне хочется. — По ее телу прошла дрожь. — Я останусь с тобой.
— Я лучник, — невесело выговорил Хук. — Просто лучник.
— Нет! Ты винтенар. А завтра, может, станешь сентенаром — кто знает? И когда-нибудь тебе пожалуют земли. У нас будет своя земля.
— Завтра день святого Криспиниана, — ответил Хук после безуспешной попытки вообразить себя землевладельцем.
— И он тебя не забыл! Завтра он будет с тобой! — уверенно заявила Мелисанда.
Хук надеялся, что так и случится.
— Сделай мне одолжение, — попросил он. — Надень налатник, что дал тебе отец.
Девушка помолчала, затем Хук почувствовал, как она кивнула.
— Хорошо, — пообещала она.
Из темноты раздался голос Томаса Эвелголда.
— Хук! Бери своих и ступай в дозор, пора! — Сентенар помолчал, ожидая ответа. Мелисанда прижалась к мужу. — Хук! — снова окликнул Эвелголд.
— Иду!
— Мы еще увидимся до того, как… — Голос Мелисанды прервался.
— Мы еще увидимся, — ответил Хук и поцеловал жену. Укрыв ее плащом, он еще раз крикнул Эвелголду: — Иду!
Лучников будить не пришлось: под проливным дождем, да еще в грозу с громом, никто не спал. Недовольно ворча, стрелки потянулись вслед за Хуком на пологий склон, поднимающийся к распаханному плато, и там долгое время блуждали, пытаясь найти дозорных, которых им полагалось сменить. Наконец в ста шагах от вкопанных в землю заостренных кольев Хук обнаружил Уолтера Мэгота и его лучников.
— Скажи, что оставил для меня большой костер и горшок похлебки, — вместо приветствия крикнул Мэгот.
— Похлебка гуще некуда: ячневая крупа, говядина и пастернак. И пара репок в придачу.
— Французов временами слышно, — доложил Мэгот. — Коней выгуливают. Если приблизятся — пойте, отойдут дальше.
Хук вгляделся в северную сторону плато. Несмотря на дождь, французские костры горели ярко, их пламя мелькало на тронутой дождевой рябью поверхности воды, заполнявшей борозды от плуга. Отблески того же огня освещали французов, выведших коней в поле.
— Готовят коней к утру, — предположил Хук.
— Хотят на нас напасть, погляди ты, — отозвался Мэгот. — Прямо с утра. Все эти крепкие парни на крепких конях.
— Значит, молись, чтобы ливень перестал.
— Боже, пусть дождь кончится! — жарко взмолился Мэгот. Под дождем тетива неминуемо промокнет и обвиснет, ослабив луки. — Не мерзни, Ник, — пожелал напоследок Мэгот и повел свой отряд к лагерю, где их ждал уют не намного больший, чем в открытом поле.
Хук сидел, съежившись под проливным дождем и ветром. Прорезавшая небо молния ударила в равнину позади вражеского лагеря, в ее внезапном свете Хук увидел французские палатки и знамена. Слишком много палаток и знамен, слишком много воинов для одной битвы. Где-то заржал конь — один из сотен, которых выгуливали сейчас по полю. Когда слуги с конями приближались, Хук слышал чавкающий звук от копыт, вязнущих в грязи. Пару раз французы подходили слишком близко, но после оклика Хука сворачивали прочь. Время от времени дождь слабел, шум делался тише, и из вражеского лагеря до Хука доносились хохот и пение. У англичан было тихо. Хук знал, что в обоих лагерях многие не уснут — из-за ливня или из-за ожидания битвы. При мысли о том, что предстоит на рассвете, Хук содрогнулся. «Будь с нами», — взмолился он святому Криспиниану и тут же вспомнил суассонский собор и священника, который сказал, что возносимые за других молитвы более действенны. Тогда Хук помолился о том, чтобы Мелисанда и отец Кристофер пережили безумие наступающего дня.
Резкая белая молния пронзила тьму, над головой ударил раскат грома, дождь разразился с новой силой — плотный и злобный, затмивший даже огни французских костров.
— Кто идет? — вдруг крикнул Том Скарлет.
— Свои! — откликнулся голос.
Новая вспышка молнии осветила латника в кольчуге и ножных латах, идущего со стороны английского лагеря. При свете молнии Хук успел заметить, что накидки на латнике нет, а голова закрыта вместо шлема широкополой кожаной шляпой.
— Кто такой? — требовательно спросил Хук.
— Суон, — назвался пришедший. — Джон Суон. Вы из чьего отряда?
— Сэра Джона Корнуолла, — ответил Хук.
— Будь все наши бойцы такими же, как сэр Джон, французам осталось бы только сбежать! — В грохоте ливня Суону приходилось напрягать голос почти до крика.
Никто из лучников не ответил.
— Луки натянуты? — спросил пришедший.
— В такую погоду, господин? Нет, конечно! — ответил Хук.
— А если дождь будет лить и утром?
Хук пожал плечами.
— Укоротим тетиву и будем стрелять, но бечева растянется.
— А там и порвется, — добавил Уилл из Дейла.
— Потому что растреплется, — пояснил Том Скарлет.
— И что нас ждет утром? — спросил Суон.
Он присел ближе к лучникам, которых присутствие чужака явно стесняло.
— Вам лучше знать, господин, — отозвался Хук.
— А вы сами как думаете? — не отступал Суон.
Повисла неловкая тишина: никто из лучников не собирался делиться опасениями. Из французского лагеря донесся взрыв хохота и радостные клики.
— Французы к утру напьются, — продолжил Суон. — А мы встретим их трезвыми.
