Волки Дикого поля - Алексей Павлович Пройдаков
– Верую, – смиренно отвечал князь Даниил.
…Но киевский и черниговский князья не «уверовали». С Мстиславом Галицким у них вышел полный раздор по поводу неправедности такого поступка.
– А ежели они вовсе не собирались воевать с нами? – кричал Мстислав Романович. – А теперь у них не стало другого выхода.
– Вот те раз! – удивился князь галицкий. – А мы для чего в степи идём? Не воевать ли их? Побьём всех до смерти – и кто скажет нам в упрёк?
– Мы идём оградить наши рубежи от вторжения, – заметил Мстислав Черниговский.
– Лукавите, князья, – ехидно заметил Мстислав Удатный. – Все вы за добычей идёте, а не брани для. Ну побили монголишек, что из того? Половцы побили, а они наши союзники. Коли так мыслите, что ж не остановили? А ведь могли…
– Бог тебе судья, – твёрдо отвечал Мстислав Киевский. – Но ты поступил неверно. И если случится какая большая беда, вина ляжет на тебя и всех твоих потомков, Мстислав Удатный! Казнить послов – дело не князя русского, а дикаря подлого!
– Вот как ты заговорил?! – насупился тот. – Ну-ну… поглядим… Поздно судить да рядить.
– Не будет единства меж нами, покуда ты своевольство творишь.
– Сам слажу! И без вас – жалобщиков…
В конце цветеня-апреля сбор войск русичей у Заруба завершился. Объединённые силы двинулись вниз по Днепру, в крайне разобщённом состоянии их предводителей.
Порубленные тела «десяти мужей» были свалены в лодку и переправлены на левый берег.
Их обнаружил монгольский дозор.
Гнев Субедея
О свершённом злодеянии Субедею сообщил Ганибек, это его воины обнаружили тела подло убитых посольских. Бесстрашный тысячник буквально вполз в шатёр своего военачальника, повесив пояс на шею.
– Значит, случилось всё-таки, – внутренне содрогнувшись от предчувствия, сказал Субедей. – Поднимись на ноги, доблестный Ганибек.
Ганибек повиновался, по его щекам текли слёзы.
– Прости, непобедимый, я принёс тебе чёрную весть…
Субедей выслушал молча, ни один мускул на его лице не дрогнул. Он жестом велел тысячнику выйти, да так и застыл посредине шатра, онемев на какое-то время, потом с визгом упал словно подкошенный. Долго бесился и выл, стучал кулаками по пыльной кошме, пока не затих.
Волевой и жестокий полководец, один из «четырёх цепных псов Чингиз-хана», оплакивал старого боевого товарища Баатачулуна и молодого Очира, которого ценил и хотел возвысить.
Потом стал молиться великому богу войны Сульдэ и богине огня Галай.
– Мы очень далеко от дома, – бормотал он, словно в забытьи, – мы очень далеко от золотой юрты нашего грозного повелителя. Мы – одни, а врагов великое множество. Если ты скажешь, что нам надо умереть во славу страшного имени монголов, я прикажу всем и они умрут. Но мы хотим победить, это станет самым лучшим концом нашего похода. И повелитель будет нами гордиться, и монгольские улигеры (народные сказители) сложат про нас героические песни. А урусуты с кипчаками – эти подлые племена – будут нас проклинать, оплакивая своих мужей и сыновей. И это хорошо, когда враг тебя проклинает, значит, он побеждён. Скажи мне свою волю… Я точно знаю, они поступили неправедно, убив наших мирных посланцев. Ещё скажу, что зря они презирают нас, не зная совсем…
Из шатра на солнечный свет вышел притихший и просветлённый, видимо, общение с высшими силами пошло на пользу.
Велел позвать Джебе-нойона.
– Урусуты отказались от мира, кипчаки им дороже. Нас они презирают. Это их право. Но они убили наших послов, тем самым нарушив законы Ясы. И мы обязаны ответить.
– Урусуты двинулись вниз по Днепру, – ответил нойон. – Наверное, хотят выйти в наши тылы.
– Пускай выходят. Мы всё равно разобьём их…
– Прикажи сейчас послать хотя бы тысячу, чтобы пощипать этих убийц и хвастунов, пусть в бою покажут свою ловкость и умение владеть мечом! – воскликнул Джебе.
– Опять ты торопишься, – охладил его пылкость опытный полководец. – Всему своё время, мы отомстим за всё сразу. Они все ответят… А сегодня мы будем пить кумыс и есть кипчакских быков в память наших павших багатуров.
Он немного помолчал, вращая налитыми кровью глазами и тяжело дыша.
– А чтобы урусуты и кипчаки окончательно поверили в наш страх перед их большим воинством, нашу неуверенность, я через несколько дней пошлю к ним ещё одно посольство.
– Субедей, ты что, с ума сошёл?! – воскликнул Джебе. – Ты старше, опытнее, но… я против, я не позволю.
Он редко называл старшего товарища по имени, в исключительных случаях говорил с ним как равный по положению, сейчас это могло означать только высшую степень удивления.
– Нас и так не очень много, а посылать ещё один десяток опытных воинов на верную гибель – это… Ты ведь понимаешь, что неправильно это?!
Субедей только улыбался и молчал. Дождавшись, когда Джебе выговорится, прошептал таинственно:
– Ты, нойон, ничего не понимаешь… Пусть они потеряют голову от восторга перед близкой победой над нами. Пусть отложат мечи и латы в сторону, пусть объедаются мясом, обпиваются вином и брагой, пусть окончательно потеряют всякую воинскую бдительность. А мы их будем вести туда, куда удобно нам, и разобьём их в мелкий сушёный навоз. Глупцы! Глупцы…
Три Мстислава
Широкий и величавый Днепр на многие вёрсты был покрыт лодьями, державшими путь к порогам.
Вдоль берега двигались пешцы и конные дружинники с развёрнутыми знамёнами.
Настроение у всех было отменным, каждый думал о славе, которую стяжает, и о добыче, которую посулили князья и воеводы.
Городские ополченцы – кузнецы и хлебопеки, гончары и седельники, плотники и бочары – тоже грезили о неслыханном для себя прибытке. И хотя воевать никто из них не умел, надеялись, что сумеют забрать у противника всё, что придётся по нраву. Враг коварен и жесток, но слаб и нерешителен…
Всем было весело и легко. Казалось, тревожился и переживал только бывший гурганджский невольник Невзор, потому что знал монголов.
По причине этого ему не верилось, что нынешний воинский поход может быть лёгкой прогулкой.
Пытался поговорить с князем Мстиславом Удатным, тот и слушать не стал, пригрозил высечь.
Нрав его суров, может наградить без меры, может наказать безмерно.
Сомневается и ссорится с другими князьями – значит, в себе что-то нехорошее припас.
Ранее в Киеве просился сходить на Подол, где находился отчий дом, – не дозволил. В общем, не отпускал ни на шаг.
«Ушёл из одного рабства, угодил в другое».
Мстислав Мстиславич стоял на носу лодьи и смотрел вперёд.
Что ждёт у порогов? Придут ли галицкие
