Юрий Щеглов - Малюта Скуратов. Вельможный кат
— Пошлем ему в дар несколько шведских доспехов, чтобы убедился воочию в наших славных делах. Прямо так и напиши, — велел он гордо Висковатову. — Вот новые трофеи России! Король немецкий сгрубил нам: мы побили его людей, взяли города, истребили селения. Так казним врагов. Будь нам другом!
В подобные мгновения Малюта видел в государе самого Бога, высшее существо в облике человека, ниспосланного уберечь и укрепить Россию. Иоанн действительно смирил притязания Густава Вазы, а складывающиеся обстоятельства показали, что поляки и ливонцы, не говоря уже о Литве, постоянно старались ослабить Москву. События на юге и разбои хана Девлет-Гирея ставили перед Иоанном почти неразрешимую задачу — вести оборонительную и наступательную войны на два фронта. Россия находилась в плотном огненном кольце. Геополитическая справедливость, о которой так любят толковать на Западе, была на ее стороне. Не немцы, а русские оказались народом без пространства, которое вдобавок методически пытались сузить немирные соседи. Антирусские настроения в варшавском сейме считались признаком прогрессивности и хорошего тона.
— Наш круль в Москве! — твердила буйная шляхта.
— Сильвестр с Адашевым ничего не смыслят в военном деле, — жаловался Иоанн Басманову, — а лезут со своими советами. Что нас ждет, если не покончим с Ливонией? Литва заживет привольно, никого не страшась, Польша никогда не вернет Киев. Новгород и Псков вечно будут находиться под ударом. Если разобьем рыцарей подобно предку достославному, святому Александру Невскому, дышать начнем свободнее. Чтоб Литву теснить, надобно через Нарву вдоль моря на Колывань идти и далее на Ригу. В Дерпте ключи лежат — значит, и Дерпт надо взять. От Дерпта — города нашенского — через Вейсенштейн на Колывань, сиречь Ревель, удобная дорога.
— Двумя потоками можно пойти, — соглашался Басманов. — И затем повернуть к Риге. Ливония слаба, погрязла в роскоши и разврате. Будет наука ордену. Однако, пресветлый государь, рыцари не сдадутся без боя. Братья Фюрстенберги — воины отважные, они накопили огромные богатства, замки и угодья лучшие в Ливонии. Прежде чем их раздавить, надо с Польшей поладить и Литву сдержать.
— А ты как полагаешь? — обращался Иоанн, и не раз, к известному на Руси симпатику Запада князю Андрею Курбскому. — Пойдешь на Колывань и Ригу?
— Расчет твой, пресветлый государь, верный, — соглашался Курбский. — Мы как в заткнутом сосуде. Пробку надо выбить. Великий народ без моря не народ, и добавлю — не великий.
Симпатии симпатиями, а кровь кровью. Кровь ярославских князей в Курбском возобладала над духом и боярской оппозиционностью. Недаром Пушкин в «Борисе Годунове» вложил в уста сына Курбского слова: «Святая Русь, отечество! Я твой! Чужбины прах с презреньем отряхаю//С моих одежд…» И Пушкин считал, что природа должна восторжествовать над политикой и страхом смерти.
Простота мысли Иоанна, четкость ее формулировки, доходчивость и определенность нравились ближайшему окружению. Даже такие люди, как Малюта и Афанасий Вяземский — военный не самых первых степеней, — проникались идеями царя и чувствовали себя участниками событий, а не подневольными холопами, сподвижниками, а не придворными лизоблюдами, воинами, а не преторианцами. Эти ощущения в конце концов и подвели Басманова и Вяземского. Тиран не имеет ни сподвижников, ни даже фаворитов. У него есть только слуги. Слушая, как Иоанн диктует ответ Густаву Вазе, Малюта решил, что, вызвавшись, пойдет с охотниками на ненавистных ливонцев разорять орденские земли.
IVИоанн часто диктовал грамоты Висковатову в присутствии Басманова и Курбского, стараясь тем отстранить от посольских дел Алексея Адашева и попа Сильвестра. Рядом с Басмановым, настроенным к советникам агрессивно, и Курбским, который тогда был скорее другом царя, чем поклонником Сильвестра и Алексея Адашева, ни они, ни никто другой не осмеливались теперь возражать Иоанну. Да и как перечить столь чеканным и гордым фразам, которые как стрелы поражали противника. Все боярские мелкие придирки и сетования превращались в ничто, когда дьяк Висковатов, закончив графическую — не самую трудную — часть, зычным голосом повторял Иоанновы речи, облагороженные и отлитые, как стереотипы, в чеканную форму, следя за выражением лица повелителя, который любил точность и вносил тут же поправку, если обнаруживал недопустимые, по его мнению, исправления. Дрогнут шведы, услышав приговор непреклонного московита. Дьяк Висковатов умел составлять послания, умел завершать их, округляя и смягчая каждую фразу и тем как бы возвышая еще больше текст, исходящий от государя, придавая ему историко-политическую весомость.
— «Твои люди делали ужасные неистовства в Корельской земле нашей, — восклицал Висковатов, повторяя надиктованное Иоанном, — не только жгли, убивали, но и ругались над церквами, снимали кресты, колокола, иконы. Жители новгородские требовали от меня больших полков, московских, татарских, черемисских и других; воеводы мои пылали нетерпением идти к Абову, к Стокгольму: мы удержали их, ибо не любим кровопролития. Все зло произошло оттого, что ты по своей гордости не хотел сноситься с новгородскими наместниками…»
— Тут суть не только в гордости Вазы, — заметил Басманов. — Глупый швед презирал нас, русских, считал, что мы — легкая добыча, исподтишка натравливая крымчаков.
— Это неуместно поминать здесь, — сказал быстро Иоанн. — За надменность свою они понесут кару, однако самому мне негоже про то рассуждать. Как ты думаешь, князь Андрей?
— Новгородский наместник есть князь Глинский, племянник Михаила Львовича, ничем Густаву Вазе в знатности не уступающий. Русский князь не чета шведскому королю. Рюриковичи и Гедиминовичи старее почти всех родов, ныне здравствующих!
Курбский высокомерие природное подкреплял образованностью и знанием истории, открыто соперничая с Иоанновой начитанностью. Царь читал и писал скверно, но зато имел выдающуюся память и слух, улавливающий все нюансы чужой речи.
— Русские князья подобно Густаву Вазе волами не торговали и силой престол не захватывали, — заключил Курбский.
«Не надо бы государю, — мелькнуло у Малюты, — позволять князьку выхваливаться. Он только холоп царский и до той поры князь, пока верно служит». Только милость царя делает князя князем и властелином в собственном уделе. С каждым днем Малюта убеждался в правильности мыслей, внушенных Иоанном. Такого государя поискать надо. Какая мощь! И какой ум! Умом Иоанн завораживал Малюту. Он готов был на все ради государя. Как правит! Каких хитрецов обошел! Сколько непокорных головы на плахе сложили и еще сложат! А Московия между тем крепнет и сияет драгоценным блеском далеко за пределами исконных владений. Нет, за такого государя он, Малюта, в огонь и воду. Не Бог ему судия, а царь. Именно — царь!
Иван Михайлович Висковатов после недолгой дискуссии продолжил чтение:
— «Не хотел сноситься с новгородскими наместниками, знаменитыми боярами великого царства. Если не знаешь, какой Новгород, то спроси у своих купцов: они скажут тебе, что его пригороды более твоего Стокгольма. Оставь надменность, и будем друзьями».
«Оставь надменность, и будем друзьями»! Истинное величие не знает пустой и ложной гордыни. Истинному величию и силе гордыня не нужна. Присутствующие — князья, бояре, воеводы и простые дворяне вроде Малюты, только недавно приблизившиеся к Иоанну и получившие право переступить порог его покоев не в качестве холопов или стражников, замерли, ощущая какой-то неизвестный дотоле подъем в груди. Малюта тогда еще не знал, какую роль в его жизни, вернее, смерти сыграет Вейсенштейн, лежащий на пути из Дерпта в Колывань, не предугадывал и то, какую муку он сам принесет Новгороду и новгородцам, однако — пусть и не отдавая себе отчета в том — он уже уверовал, что пойдет на Ливонию войной и сделает все, чтобы эту войну выиграть. Чтобы выиграть войну, нужны деньги. А где их взять? Кто их даст государю? Но Малюта и здесь не усомнился, что добудет средства для ведения боевых действий во что бы то ни стало. Так, не ведая ничего, что произойдет в будущем, и вместе с тем каким-то звериным чутьем, внезапно и невольно, прозревая это будущее, он слушал Иоанновы слова, обмирая от непереживаемого ранее восторга. Он мог бы есть не на золоте и серебре. Он охотно хлебал бы варево из деревянной плошки. Он подставил плечо государю вовсе не потому, что надеялся на хорошее жалованье, дарованную вотчину и прочие богатства. За совершенно иным он явился сюда, и в том не чета многим — Шуйским, Оболенским, Захарьиным и даже Адашевым, кои кичились собственным бескорыстием, но соблюдали между тем строго карьерные и материальные интересы семьи и своего клана. А клан Адашевых представлял нарождающуюся бюрократию, тесно связанную с военной верхушкой и слоем придворных, которые получили образование и имели правильное, хотя и отличающееся от европейского суждение о функционировании государственной системы в условиях средневекового социума.
