Последние саксонцы - Юзеф Игнаций Крашевский
Одного дня после обеда румяная княгиня по своему обыкновению наполовину лежала на канапе, играя с любимой собачкой по кличке Зефир, хоть та из-за жира едва двигалась.
Толочко сидел чуть дальше.
Гетман в удобном кресле собирался к послеообеденной дремоте. Он проделывал это публично, среди ропота разговоров, смеха, хождения, что не мешало ему спать так глубоко, что его иногда из мортиры нельзя было разбудить.
Княгиня раз и другой обратилась к Толочко, а так как был постоянный шум, он едва мог расслышать и отвечать.
– Ротмистр, подойди немного.
Послушный пан Клеменс подошёл.
В эту пору жизни, хоть немолодой и неэлегантный, Толочко ещё свежо и хорошо выглядел.
– Почему вы не женитесь, сударь? – выстрелила княгиня Магдалина в него, точно из пистолета.
Ротмистр сначала смешался.
– Я был женат, княгиня, – сказал он, – я потерял в моей Хелусе верную спутницу, решил брак не возобновлять.
Гетманова рассмеялась.
– Оставили бы в покое этот загробный роман, – отозвалась она, – следует жениться, потому что это закон Божий, чтобы человек не пропадал напрасно.
Толочко на это молчал.
– Я бы, может, и рад, нелегкое это дело. За вдовца неохотно идут панны, а я бы на вдове не хотел жениться. Притом, ездить, искать, в романы пускаться – это не моё дело, а девушку мне никто в дом не привезёт.
– Если бы я знала, – ответила княгиня, – давно бы тебя поженила.
– А я, госпожа княгиня, трудный, – сказал Толочко.
– Чего требуешь от своей будущей? – спросила Гетманова.
– Разумеется, – начал ротмистр, – должна быть красивой и мне понравиться.
– Так, это разумеется, но думаю, что ты не будешь слишком разборчивым, – добавила гетманова.
– Слишком молодую не желаю, – продолжал он дальше, – но и увядшую даму не хочу.
– Зрелую девицу, – рассмеялась княгиня, – ну, наверное, и богатую?
– О, об этом я торговаться не буду, – сказал Толочко, – будет иметь что под подушкой, тем лучше, а нет, не оттолкнёт меня это.
– Ну, и семья хорошая? – спросила княгиня.
– Всё-таки должна быть из хорошего шляхетского дома, – сказал ротмистр, – до панских порогов не продвинусь, но хорошая кровь у меня много значит.
– Ну, а характер и темперамент? – добавила Сапежина в конце.
– Милостивая княгиня, – воскликнул Толочко, – а кто же может льстить себе, что отгадает женский характер или почувствует? На это нужно благословение Божие, чтобы не пасть жертвой.
Он вздохнул.
– Поэтому, – докончил он, – при стольких трудностях не мечтаю о жёнке.
Он погладил лысину, которая уже поблескивала на макушке, хотя вокруг её окружали пышные волосы.
Княгиня долго в него всматривалась.
– Знаешь что, ротмистр, – сказала она, – мы с тобой заключим соглашение, хоть бы под закладом, ты будешь нас как друг сопровождать на Трибунал в Вильно, а я за то, что прервала твой сладкий отдых, обязуюсь найти тебе жену, которая отвечает всем твоим условиям.
Толочко хотел обратить это в шутку:
– Целую ручки вашей княжеской милости, – сказал он, – но я не посмел бы такие хлопоты навязывать, когда их и без того достаточно. Думаю остаться Мальтийским Холостяком.
– Я это не разрешаю, – прервала гетманова. – Veto! Ну, совершим сделку.
Стоявший поблизости Савицкий, Лидский войский, повернулся к Толочко.
– Ты бы должен княгиню на коленях благодарить, а ты еще торгуешься. Из таких прекрасных рук можно жёнку вслепую брать.
– Милостивая княгиня, – вставил ротмистр, – даже из ваших милостивых рук боюсь брать жену. Слишком старым себя чувствую, но готов без всякой компенсации ехать на Трибунал, лишь бы вы мне приказали, а я там на что-нибудь пригодился.
– О, очень! Очень! Очень! – вставила воеводина. – Уже только езжай, остальное найдётся. Поедешь?
– Я слуга вашей княжеском милости! – ответил Толочко.
Княгиня вытянула ему руку, улыбаясь, он пришел ее поцеловать и на этом кончилось.
Приятели Толочко смеялись над ним, потому что он упрямо утверждал, что не женится.
Весь этот послеобеденный шутливый разговор он принимал за простую забаву княгини, которая любила иногда развлекаться разнообразными шутливыми историями. Тем временем назавтра он сразу услышал в разговоре, что княгиня Магдалина уже рассчитывала на его путешествие и несколько раз повторила:
– Раз ты мне, пан ротмистр, обещал, слово сдержишь.
Уже было не в чем сомневаться, он должен быть послушным, потому что ставить против себя гетманову было в сто раз хуже, чем гетмана. Насколько она была влиятельной для приятелей, так для тех, на кого имела зуб, более страшного врага, чем она, не было.
Она вовсе не разбиралась в средствах, когда хотела отомстить и дать почувствовать свою силу.
Толочко сильно забеспокоился, не давая узнать этого по себе. Во-первых, расходы были значительные, которых даже заранее он не мог рассчитать; во-вторых, он должен был потерять достаточно времени, подставляться судьям, а что его ждало в Вильне, никакая человеческая сила предвидеть не могла.
Если когда-нибудь открытие трибунала обещалось, как общая битва, то теперь, когда два сильнейших в княжестве рода должны были за него бороться. Радзивилловское войско, литовские полки гетмана, даже стоящие на границе силы императрицы должны были пойти в Вильно.
Уже готовились военные распоряжения, как перед кровавым разбирательством. Говорили кто и где должен занять позицию, а вероятность битвы предвидели все. У князя-гетмана было несколько тысяч готовых людей. Чарторыйские не своей милицией, потому что та, присоединив к ней Флеминга, не шла в сравнение с Радзивилловской, разбудили готовую силу императрицы.
В Варшаве страшно было слушать, что уже разглашали и рассказывали об этом на королевском дворе.
Гетман Сапега с женой заранее хотел прибыть, утешаясь какой-то надеждой, что может лучше сыграть жалкую роль посредника, чем ксендз-епископ Каменецкий.
Более трусливые умы умоляли, чтобы, не допуская конфликта, придумать какое-нибудь примирение, но кто знал ксендза-канцлера, графа Брюля, а прежде всего князя-воеводу, тот мало верил в перемирие.
В Вильне заранее царил ужас, словно перед нападением неприятеля, и как были такие, что летели на огонь, то другие от него убегали. Разве только что Каменец не укрепляли, но до этого было не долго.
Никто не верил, что ксендз-епископ Каменецкий, которому король поручил вести переговоры о мире, и каштелян Бжостовский, хоть первый был с особенно большими способностями, хитрый и ловкий, смогут что-нибудь сделать. В князе-воеводе Виленском играли страсти, так что его никакой разум удержать не мог.
Приятели его пили для подятия настроения и слушать не хотели.
Решили избегать столкновения с войсками императрицы, даже их, уходящих по Радзивилловским землям, кормить и давать им провиант, но Чарторыйским и их партизанам сопротивляться.
Подливал масло в огонь ксендз-епископ
