Давид Бек - Раффи
— Врет он, все врет, собака!.. Знаю я, где его деньги!..
Она заплакала и со слезами стала рассказывать, как она по целым дням голодает, а когда муж возвращается из лавки домой и она спрашивает, почему он не принес хлеба, отвечает: «Забыл», и если она не отстает, поколачивает ее.
— Помолчи, Эстер, говорю тебе, помолчи, — беспрерывно повторял рассерженный супруг.
— Не буду молчать, вот где ты у меня! — она показала на свое горло.
— Врет, ага, никогда я не бил ее. Пусть отсохнет у меня рука, если я хоть раз ударил ее!
— Не бил? Да ведь только сегодня избил! Сейчас покажу!.. — с угрозой сказала она, подошла к князю и показала синяки на своей прекрасной шее. Потом, совершенно забывшись, быстро расстегнула ворот, обнажила спину, на которой тоже виднелись следы побоев. Князь был в полном восторге, увидев под грязным отрепьем столь восхитительное тело.
Гарун страшно разгневался, и зрачки его чуть косящих глаз скрылись под веками. Он повторял в уме: «Погоди, вот уйдет этот человек, и я к твоим синякам добавлю новые…»
Эстер словно угадала его мысли и, как всякое слабое существо, при виде сильного человека постаралась найти в нем защиту:
— Ты ведь отрубишь ему голову, если он еще раз побьет меня, правда? — спросила она, глядя на князя своими прекрасными печальными глазами.
Степаносу было очень неприятно оказаться судьей в семейных делах, но отчаяние молодой женщины, ее жалкое положение и жестокость престарелого супруга тронули его, и он пообещал:
— Отрублю…
Старый еврей ужаснулся.
— Ради бога, Эстер, — заголосил он, — да провалиться мне, да я больше пальцем тебя не трону! Будут у тебя масло, плов, мед…
Эстер обрадовалась и с чарующей улыбкой, в которой сквозили почтительность и благодарность, подошла к князю, взяла его руку и прижала к губам. Поступок не показался мужу странным: в тех краях было в обычае целовать мужчине руку в знак уважения.
Гарун не лгал, говоря, что женился не по своей воле. Деньги полностью захватили в плен его сердце, и там не оставалось места для женщин. Шестидесятипятилетним стариком он женился на шестнадцатилетней Эстер. Сейчас ей было двадцать, а сам он уже совершенно состарился. Ревнивый старик поручил надзор за женой своей сестре, которая глаз не спускала с невестки. В этот вечер золовка ушла к дочери. Будь она дома, Эстер бы и на нее пожаловалась, старуха не давала ей житья, не позволяла разговаривать с мужчинами, выходить из дому одной. Молодая женщина была очень несчастна, не видела светлого дня. Прекрасная юная иудейка страшно мучилась в руках двух стариков и это оставило след на ее печальном, бледном лице.
Было уже далеко за полночь. Теперь Гаруна тревожило не бесстыдство жены, а мысль, что делать с непрошеным гостем. Оставить его у себя он не мог, а в этот поздний час указать на дверь было бы не только неловко, но и противно обычаям гостеприимства этих мест. Но тогда чем накормить гостя? Хотя была пятница, а по пятницам в доме каждого еврея заранее готовится еда на весь субботний день, у них хоть шаром покати. Значит, оставив князя, он дал бы тому возможность убедиться в справедливости жалоб Эстер на то, что самый богатый еврей города держит жену впроголодь.
Поэтому он очень обрадовался, когда князь велел передать слугам, чтобы приготовили коней.
— Разве мой дом недостоин того, чтобы ты провел в нем ночь? — с притворной любезностью спросил Гарун. — Куда пойдете в такой поздний час?
— Я не могу остаться, — отвечал Степанос.
— Останься, прошу тебя… — произнесла Эстер с мольбой, которая могла бы тронуть сердце любого мужчины.
Гарун так громко прошептал жене на ухо, что князь расслышал:
— Не понимаешь, глупая, что дом и хлеб еврея нечисты для христианина?!
— Я приготовлю ему чистую постель, — сказала женщина громко, хотя муж обращался к ней шепотом.
— Спасибо, Эстер, — ответил князь Степанос. — Жаль, что я не смогу остаться, важное дело вынуждает меня спешить. Однако обещаю, когда приеду за печатями, переночую у вас.
Гарун не стал дожидаться вторичного напоминания Степаноса и вышел во двор сказать слугам, чтобы приготовили коней. Улучив минуту, Эстер подошла к князю, взяла его руку и прижала к горячим губам:
— Мне так много хотелось тебе сказать… Очень много… Жаль, что ты не остаешься…
На глазах у бедной женщины блеснули слезы.
Снаружи послышался предупреждающий кашель супруга. Женщина отошла от Степаноса.
— Слышишь, Гарун, печати должны быть готовы ровно через месяц!
— Слышу, ага, пе беспокойся. Когда Гарун берется за работу, он ее делает в срок.
— Прощай, Эстер!
Супруги вышли проводить гостей. Едва всадники немного отъехали, Гарун сказал жене:
— Уж я расправлюсь с тобой утром…
— Позвать князя, позвать? — пригрозила она.
— Нет, нет, не надо… Не зови, ради бога!..
— Вот то-то же, смотри…
IV
Пока еврей занят печатями, я расскажу вам одну историю.
Во времена Сефевидов, когда на востоке окрепли афганцы, а часть южных земель Персии отошла к османам, на западе страны, особенно в Атрпатакане[16], власть шахов крайне ослабла. Тогда ханы восстали и создали мелкие независимые княжества. Восстал и хан Фатали из провинции Баргюшат в Пайтакаране (ныне Карадаг). Дворянин из захудалого рода, Фатали-хан всю жизнь занимался разбоем и набегами. Покорив всех турецких беков Баргюшата, он не только стал единовластным правителем этой провинции, но помышлял уже о захвате всего Кафанского края. Этот хищник, который раньше с шайкой разбойников грабил караваны на большой дороге, стал теперь собирать крупные банды и опустошать соседние земли.
Стоял один из летних месяцев.
Фатали-хан покинул горячее плато Кафана и вместе со своим пастушьим племенем чалаби[17] перебрался на прохладные лесистые взгорья Пайтакарана[18], намереваясь провести там лето.
Была ночь. Густой мрак окутывал пастушьи палатки, только в шатрах, составлявших ханский гарем, светилось несколько разноцветных фонарей. Тихими, неслышными шагами оттуда вышли двое, укутанные в просторные накидки. Один шел впереди, другой сзади. Они немного отошли от шатров и растворились в темноте.
— Дай мне руку, госпожа, — сказал первый, по-видимому, мужчина, — дорога тебе незнакома, ты то и дело спотыкаешься.
— Спасибо, Ахмед, я сама, — отвечал печальный женский голос, — ты только показывай, куда идти.
Узкая тропинка, по которой они шли, местами терялась в зарослях кустарника. Колючие шипы рвали путникам одежду, царапали кожу, но они, казалось, ничего не чувствовали и продолжали идти вперед. Они прошли несколько расселин, миновали несколько спусков и подъемов и
