История села Мотовилово. Тетрадь № 3 - Иван Васильевич Шмелев
Вдруг на них из ночной темноты нарвался незнакомый человек. Он, взволнованно прокашлявшись, спросил растерянно и неуместно:
– Слушайте-ка, вы не знаете, как тут у вас найти церковь?
– Как не знать! Ее издали видно, она у всех на виду. Вон она! – добродушно и наивно ответил ему Павел.
– А ты случайно не скажешь нам, сколько сейчас время? – в свою очередь поинтересовался он.
– Нет, не скажу, не знаю, я не здешний, – четко отговорился незнакомец и поспешил от них удалиться, скрывшись в снежной мгле.
Вечером из города возвратились отец с матерью. Раздавая ребятишкам покупки, карандаши и тетрадки, они слушали от них торопливые, наперебой, рассказы о новостях. Наговорили столько россказней, что только слушай. Новостей этих порассказали целую уйму – в короб не покладёшь. Санька доложил о странном ночевальщике. Минька о своем дежурстве на улице, а бабушка о подозрительном прохожем и о чужой пропаже.
– Ночевальщик-то, видно, вовсе не прохожий из Архангельской губернии, а какой-нибудь из неподалёкого села. Я его и накормила, и постель на кутнике постлала, а он всю ночь ворочался, потом с каким-то умыслом притаился и после полночи тайком совсем из избы пропал. Я уж тревожно вставала, выходила во двор, проверяла, как бы чего не счистил он.
– Нет, бог милостив, все цело, все на месте. А хвать, на утро слышим-послышим, в Кужадонихе, у Ермолая Захарова корову со двора увели! В лапти обули и через задние ворота увели. Быть это он, наш ночевальщик. Я бы сразу опознала его. Вот какая оказия! – озабоченно сокрушалась она.
– Да, есть люди, прельщаются чужим добром, – сочувственно заметила Любовь Михайловна, – Бог все равно вырвет! Не впрок чужие труды.
– Запоры халатно делают! – укоризненно к нерадетелям к своим хозяйствам высказал свое замечание Василий Ефимович.
– А почём, бишь, хлеб-то на базаре-то? – спросила сына бабушка Евлинья.
– Хлеб не дешёвый. Все в цене держится, не укупишь. Да и вообще-то в городе дороговизна такая во всем, что ни к чему и не подступишься, – с деловитостью пояснил он.
А в семье Ермолая уныние и вздохи о пропаже. У ворот двора скопился народ. Мужики и бабы сочувственно ахали, сострадая, допытывались о подробностях.
– Да, урон немалый. Корова это тебе не кошка.
– А где влезли-то?
– Перепрыгнули через забор в огороде, отодвинули задвижку у задних ворот. Корову обули в лапти, чтоб замести следы, и увели!
В десятый раз рассказывал о подробностях пропажи растревоженный Ермолай.
– А я и слышал, – вступил в разговор сосед Ермолая, Афанасий, – случайно проснулся часа в три ночи, с просонья явственно слышу, что где-то шалят, а где толком понять не могу. Мне поленилось, парни с девками на улице гуляют, да по закоулкам щупаются, а хвать вон оно, куда взыграло.
– А что, если бы пойти по следам, да поискать? – внес кто-то предложение.
– Поди, найди! Ее уж давно, наверное, закололи, да продали или упрятали в закромном месте. Нет, уж видно, что с возу упало, то пропало, – заключил беседу Ермолай, едва сдерживая слезы.
– Кто на чужое зарится, тому бы ни дна, ни покрышки, – с ненавистью к ворам высказался кто-то в толпе, которая мало-помалу стала таять.
Анна Гуляева (Булалейка)
Стоит у прогона на Главной улице небольшая избёнка, смотрит она с любопытством двумя окошками на дорогу, а третьим, боковым, в пробел вдоль улицы, как бы разглядеть и увидеть все и не пропустить ничего, что делается на улице. Живет-проживает в этой избёнке вдова-одиночка Анна Гуляева.
По фамилии ее в селе мало кто называет, а больше всего называют по прозвищу. Была у Анны единственная дочь, да и ту она выдала замуж в семнадцатом году. Мало, когда Анна сидит дома, особенно летом, то и знай, висит у нее на сенной двери ржавый, величиной не покроешь шапкой, замок – безусловный сторож немудрящего Аниного вдовьего добра.
Анна – баба особенного склада, с необыкновенным складом и вкусом. Любит она, например, есть протухшие яйца, покрывшуюся ржавчиной селёдку, из непромытых телячьих, овечьих или свиных требухов, принесённых кем-либо из приближенных, она варит себе суп – ест и нахваливает. Из-за беготни по селу ей иногда даже и поесть-то некогда. Она навадилась вставать и есть среди ночи, когда же ей бабы заметили на это, что «уж ты, Анна, не перед смертью ли так-то делаешь?», она эту привычку бросила.
Попавшую в кринку с молоком мышь она вытаскивала, тщательно очищала ее и выбрасывала в окошко, а в согревшееся и прокисшее молоко она для охлаждения временно помещала лягушку. Любит Анна собирать новости по селу, причём новости она старается заполучить свеженькие, из первых рук.
За собирательство и за распространение новостей, за резвый язык, за неумолчный разговор в селе прозвали ее балалайкой. Некоторые называют ее просто струной, а большинство жителей села именуют ее булалейкой. Прилипло это прозвище к ней, как репей к овечьему хвосту, и прилипло навечно.
Будучи еще девкой, сенокосила она с отцом и матерью в лесу. После обеда, разморенная жарой, она прилегла под кустом на траве отдохнуть, да и уснула. В это время приснился ей сон, что она, натерпевшись от жары и жажды, припала к лесному холодному ручейку и с жадностью стала пить студёную воду. Наяву же ей в приоткрытый во сне рот заползал уж. Во сне, напившись, она вздрогнула и с испугом проснулась: изо рта торчал кончик ужова хвоста. Она немо в ужасе закричала, всполошила отца и мать. Взбудораженные диким криком, они в растерянности сразу не поймут, в чем дело, а когда поняли, пришли в ужас. На крик сбежались люди. Мать Анны была практический человек, она знала, что змею или ужа в таких случаях выманивают и высвобождают из нутра человека
