Тимош и Роксанда - Владислав Анатольевич Бахревский
Молодой Потоцкий удивился просьбе господаря, а князь Дмитрий хоть сегодня же готов был в путь, в Польшу, хлопотать перед сенатом.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
1
— Здравствуй, пан сотник! — отец поднял большие свои руки, которые при неровном свете факела показались Тимошу крыльями.
Обнял отец ласково, по-матерински. Усадил на лавку, сам сел напротив, придвинувшись к сыну веселыми родными глазами.
— Чуешь? Сотник, говорю! Чигиринский.
Тимош и обрадовался, и застеснялся, голову набычил.
— Серебро, все двадцать бочек, закопал там, где ты указал. Лошадей поставил, каких в старых конюшнях Конецпольского, каких по казачьим дворам, покуда новых конюшен не построим. Спросить тебя не мог по дальности твоей. Конюшни я велел строить большие и добрые, как у самого Потоцкого. Кони турецкие, цена им дорогая.
— Молодец! — отец улыбнулся, а Тимош просиял.
— Сундуки с платьем частью в доме оставил, частью закопал под навесом. Двенадцать оставил, двенадцать закопал.
— Как с Тугай-беем ладил, с Федоренко, с казаками?
— Не знаю, чего они скажут, а я скажу — все у нас ладно вышло. С командирством своим я не лез. Правда, когда к Яссам двигались, торопил, наказ твой исполнял, а на войне и казаки, и татары знают, что делать. Врага было немного, наш приход его напугал. Сначала мы разогнали передовой отряд, а потом схитрили. У валашского князя наемники были и сборное войско, из своих валахов и из тех, кто перебежал к нему от господаря Лупу. Чтоб людей не терять, ударили мы по ополчению. Оно не столько от потерь, сколько от страху перед конницей Тугай-бея рассеялось, поломало строй наемникам, и те ушли. Вот и вся война.
— Татары грабили?
— Грабили.
— А наши, казачки?
— Казаков от грабежа Федоренко удержал.
— Один Федоренко?
— Так и я тоже.
— Хорошо, — сказал отец и вдруг нахмурился, полез за пазуху и — бац по столу!
Перед Тимошем лежал изумрудный перстень господаря Лупу.
— Это как же? — изумился Тимош.
— Рассказывай.
Тимош дернул плечами.
— Господарь мне его дал. Позвал меня с пира и говорит: «Передай твоему отцу, что он брат мне, что за скорую помощь почитаю себя в неоплатном долгу, а потому готов исполнить любую волю брата моего. Это он при всех говорил, а когда были с глазу на глаз, велел тебе передать, чтоб хану ты не верил, что он замышляет против тебя многие предательства, и московским боярам чтоб тоже не верил. Они украинский вольный народ хуже поляков на цепь посадят. Когда бокал за вечную дружбу пили, он тебя назвал князем Украины.
— Нет князей на Украине! Я — гетман! — сверкнул глазами отец.
— Не решился я против слова сказать.
— Ну, а про перстень-то что?
— Выпил я кубок, а на дне — вот оный. Господарь Лупу говорит: «Это тебе на дружбу!» Я взял. Да ведь не при всех даден, а как бы украдкой. Когда шли мы обратной дорогой, в дождь попали, а тут большой постоялый двор. Я и кинул перстень корчмарю, чтоб всех напоил.
— Так, — сказал Богдан, поглаживая усы. — За добрые твои дела ты уже награжден. Тебе семнадцати нет, а уже — сотник. За то, что умеешь ладить с людьми, не выпячиваешься где зря, за это тебе тоже будет награда. Но и за дурость получи.
— За какую дурость-то? — спросил Тимош, зыркая на отца исподлобья.
— Знай, что не всегда молчание — золото. Свой кремень не только в себе нужно хранить, но иной раз и треснуть им не грех, чтобы искры сыпались. Нет князей на Украине, были, да выставили мы их, того же Вишневецкого! Это одна дурь. А другая — перстень, царский подарок ни во что поставил при всех.
— А как же он у тебя-то очутился? — спросил Тимош.
— Будешь на моем месте, научишься чудеса творить… А теперь выбирай: кулаком тебя треснуть, палкой или плеткой?
— По скольку раз? — спросил Тимош.
— Три раза для памяти положено.
— Тогда давай и кулаком, и палкой, и кнутом, мало меня, видно, пан Комаровский потчевал.
Пропастями стали глаза Богдана.
Потупил голову.
— Верно, сын! Без битья обойдемся. Возьми на лавке кунтуш, а вот тебе сабля.
Камнями и золотом заблистало великолепное оружие.
Тимош принял саблю, поцеловал отца в плечо.
— Спасибо!
— Завтра королевского посла будем принимать, оденься в дорогое. Жить будешь в моей ставке. Ганжа укажет тебе комнату. Ступай, сынок. К завтрашним делам мне нужно приготовиться. Воевать, оказывается, и не полдела даже.
— А что же дело?
— Дело — жизнь людям устроить. Мир устроить. Вечный. Да чтоб хоть на полногтя справедливости в нем было.
Тимош дослушал отца, пошел к двери, но в дверях резко повернулся. Богдан даже вздрогнул. По вискам хлопца, сбегая на щеки, ползли струйки пота.
— Отец, жени меня, Бога ради!
Хмельницкий медленно поднялся из-за стола, взялся рукой за оселедец.
— Кто же это тебя так поддел? Дочка корчмаря?
— На Роксанде жени.
— На Роксанде? Что за птица?
— Дочь господаря Лупу.
Богдан подбоченился, поднял бровь, поглядел на сына с прищуром.
— А я-то бить тебя собирался. Палку приготовил.
Быстрым, широким движением раскатал на столе сверток карты.
— Иди сюда, Тимош. Поглядим. Вот наша мати Украина, а вот молдавская земля. Не велика, но ведь — княжество. А здесь Валахия. — Повел ладонями по карте. — Здесь я, в Молдавии — ты, а Лупу пусть Валахию возьмет. И крутой разговор с поляками будет закончен раз и навсегда. — Обнял Тимоша. — Ничего, что молчишь. Зато глаза у тебя — орлиные. Будет по-нашему; женю тебя на княжне.
Тимош поклонился отцу, пошел к двери, в дверях обернулся.
— Поляки там толкутся, Вишневецкий да Потоцкий.
— Ступай, отсыпайся с дороги. Ко мне сейчас Выговский придет, скажу ему, чтоб тотчас сочинил грамоту, а поутру гонец уже будет в пути.
2
Юная герцогиня де Круа ввела пани Ирену Деревинскую в библиотеку. Королева сидела в высоком, обтянутом тисненой кожей кресле с изящным томиком в руках.
Пани Ирена Деревинская сделала глубокий поклон.
— Я слушаю вас, — сказала королева спокойным голосом, разглядывая посетительницу бесцеремонно и холодно.
— Ваше величество, я пришла к вам с лучшими побуждениями и с чистым
