Валерий Волошин - Ленинград — срочно...
— Случилось что, товарищ капитан?
— Пока ничего. Деревенька какая-то или лесничество, шут поймет, — озабоченно проговорил Бондаренко. — Неплохо бы разведать. В расчете есть подходящий для этого хлопец?
— Найдется. Сержант Калашников, ко мне!
— Да не шуми ты, — одернул Бондаренко Ульчева. А спустя минуту, увидев бегущего к ним долговязого сержанта, недовольно заметил: — Ну и каланча. Его же за версту видно! Или вы, товарищ лейтенант, всех по своему росту подбираете?
— Зря вы так, товарищ капитан, — обидчиво проронил лейтенант, — Калашников парень что надо. Понадобится, ящерицей проползет — никто не заметит.
— Ладно. Сержант, пойдете в деревню, — приказал Бондаренко. — Скрытно! Необходимо выяснить, что это за населенный пункт и есть ли там противник. Понятно?
— Так точно!
— Выполняйте!..
Калашников отсутствовал недолго, хотя комбату показалось, что его не было целую вечность. Отправив Уль-чева предупредить бойцов, чтобы те были наготове, он то и дело поглядывал на часы: стрелки словно застыли. Комбат даже поднес часы к уху. «Нет, идут, — услышал он частое тиканье и мысленно себя одернул — Спокойно!»
Подошла Казакова:
— Я успею сменить бинты раненым?
— Только в темпе. Случись что — и ждать будет некогда:
Поводов для волнения у Бондаренко имелось достаточно. Первый раз они наткнулись на фашистский грузовик с автоматчиками прямо на дороге. Тот с поднятым капотом стоял на обочине, в моторе ковырялся толстозадый водитель, рядом, размахивая длинными руками, ругался офицер в нелепой фуражке с высокой тульей, а в кузове горланили, беспечно развалившись на скамьях, солдаты с закатанными по локоть рукавами. Когда «козел» Бондаренко вынырнул из-за поворота, до гитлеровцев оставалось метров двадцать, а то и меньше. Хватаясь за гранаты, лежавшие на сиденье, он крикнул шоферу: — Сворачивай на поле! К лесу гони-и!.. Он знал: машины, следующие за ним, выполнят тот же маневр — такая была договоренность.
Бондаренко увидел, что фашистский офицер, показывая одной рукой на их колонну, другой вытаскивал из кобуры пистолет и что-то кричал. Не медля, комбат швырнул в грузовик две гранаты — благо с «газика» заранее сняли тент. Ухнули взрывы. С полуторки забухали винтовочные выстрелы — не растерялись бойцы расчета.
Комбатовский «козел» и три грузовика подпрыгивали на кочках и мчались к спасительному лесу, когда по ним резанули автоматные очереди. «Петляй, петляй!..» — приговаривал он шоферу, то и дело оглядываясь назад. Один ЗИС, натужно взвывая, несся по прямой. От его фургона отскакивали щепки, он дымился.
— Олух, станцию погубит! — задохнулся от ярости комбат и бросил своему водителю: — Ну-ка, перегороди ему дорогу. Хоть так свернет в сторону!
Шофер, шустрый ефрейтор в заломленной набекрень пилотке, крутанул баранку и остановил автомобиль. Комбат тем временем, привстав, показывал рукой на лес. Отбившийся из общего строя ЗИС на полной скорости объехал легковушку. Бондаренко успел погрозить водителю кулаком, но тот вроде бы и не заметил комбата. Солдат уставился в одну точку и, казалось, ничего не видел вокруг. Рядом с ним, откинув назад голову, в неестественной позе привалился плечом к стеклу старший машины. Бондаренко инстинктивно нагнулся: фашистские автоматчики уже цепью бежали по полю, стреляя на ходу.
— Поехали, поехали, чего стоишь… — заторопил комбат шофера и осекся: ефрейтор был мертв.
— Гады! Сволочи! — процедил сквозь зубы Бондаренко, с трудом отрывая холодеющие пальцы водителя от руля…
На лесную поляну комбат выехал последним. Шины «козла» были спущены, ветровое стекло — разбито. Бойцы по приказу лейтенанта Ульчева уже выпрыгивали из кузова полуторки и рассредоточивались на опушке, занимая удобные позиции. Но гитлеровцы сунуться в лес не решились.
Бондаренко подсчитал потери: двое убитых, четверо раненых — один тяжело. Шофера-ефрейтора и старшего аппаратной наскоро похоронили. Вышла из строя и радиостанция.
— Нам ее не восстановить, — удрученно доложил радист. Комбат приказал найти водителя злополучного ЗИСа.
Подбежал краснощекий, рыжий, с испуганными глазами шофер:
— Красноармеец Заманский по вашему вызову явился! — доложил он елейным голоском, совсем не подходящим к его грузной фигуре.
— Вы что, очумели от страха? — сурово спросил его Бондаренко. — Ведь я предупреждал: следовать за моей машиной, безоговорочно повторяя все ее маневры.
— Так точно, товарищ капитан. Но мне старшой приказал: гони напрямки к лесу! Разве можно ослушаться?
— Старший, говоришь?.. Конечно, с мертвого теперь какой спрос. — Комбат вдруг вскипел: — А то, что я тебе показывал, махал, стоя поперек дороги, — непонятно было?! Такого парня из-за тебя под пули подставил!
Заманский сник.
— Простите великодушно, товарищ капитан. Ей-богу, окромя леса ничего не бачил. Скорше к нему хотелось, станцию спасал… И старшой казав…
— Ничего он уже не мог говорить, — зло оборвал его Бондаренко. — И станцию угробили! За это следовало спросить с тебя по всей строгости военного времени!.. Только у нас теперь каждый водитель на счету.
— Больше не повторится, товарищ капитан. Я… Я ще…
— Перестань якать. Сам сяду с тобой и посмотрю, на что ты способен…
…Потом они еще несколько раз нарывались на фашистов, но все обходилось благополучно. Бондаренко невольно отмечал про себя, что Заманский обладал каким-то необъяснимым чутьем на опасность. То заметит «ненашенский» след колеса и вовремя свернет в лес, уводя за собой остальные машины, и как раз в этот момент проносятся мимо мотоциклисты в темно-зеленых мундирах и в непривычных, похожих на ночные горшки, касках. То услышит раньше него, комбата, «несвойский» гул и уступит дорогу бронетранспортерам с черными крестами на бортах. То первым разглядит издали шлагбаум и гитлеровских солдат…
«И сейчас — надо же! — первым узрел населенный пункт, — удовлетворенно подумал о Заманском капитан. — Хоть и тормознул резковато, но ведь неспроста!.. Где же сержант, что он так долго ходит? — Комбат нетерпеливо глянул на часы: — Тринадцать минут прошло. Еще мало».
Но тут перед ним вырос запыхавшийся Калашников:
— Там хуторок… Никого нет… Можно ехать, товарищ капитан!
— Погоди, быстроногий, давай-ка подробнее рассказывай. За тобой же никто не гонится? — шутливо спросил Бондаренко.
Оказывается, проселочная шоссейка, которая вела в хутор, в конце его раздваивалась: одна дорога соединялась с широкой грунтовкой, а вторая — узкой тропочкой уходила вправо, в лес.
— По ней и надо шуровать, товарищ капитан, — предложил Калашников. — За деревьями ее не видно. Зато мы уж наблюдение установим тики-так, разберемся, что к чему.
— Соображаешь, — одобрил Бондаренко. — Становись на подножку первой машины, рядом с шофером. Будешь показывать…
Когда ЗИСы и полуторка втянулись в хутор и до поворота оставалось метров пятьдесят — семьдесят, неожиданно навстречу им, пыля с пригорка, выкатили вражеские мотоциклисты. Тут и чутье Заманского не помогло, столкнулись нос к носу. Он остановил машину, резко распахнул дверцу, столкнув со ступеньки Калашникова, выскочил и затрусил к стоявшему поблизости срубу. Калашников, спотыкаясь, пробежал по инерции несколько шагов, стаскивая с плеча винтовку, примостился на колено и выстрелил по мотоциклистам. Те в ответ резанули длинной очередью из пулемета, заставив сержанта залечь.
Бондаренко в этот момент, отстреливаясь из пистолета, заорал:
— Ульчев, выходи вперед!
Лейтенант вывел полуторку влево от ЗИСов. Из кузова бойцы открыли огонь. Мотоциклисты развернулись и умчались. Напоследок еще раз полоснули из пулемета. Пули просвистели над головами, забарабанили по дому, за которым затаился Заманский. Толстенное бревно гулко лопнуло. Острая щепка впилась шоферу в щеку, и он заматерился от боли.
— Чего орешь, — прикрикнул комбат. — А ну, мигом в машину! Все отходим в лес! — подал он команду. — Это разведка. Сейчас приведут основные силы. Тогда нам несдобровать. Быстро! Быстро!.. Ульчев и Калашников — прикрывайте!..
Машины взревели моторами. Потом свернули на просеку с глубокими колдобинами, наполненными водой.
Через час Бондаренко приказал остановиться. Обходя группки бойцов, справляясь о самочувствии раненых, вдруг заметил за деревом Калашникова, который пытался прижать Заманского к стволу. Шофер хоть и был массивнее сержанта, но не мог оттолкнуть Калашникова от себя. Щека Заманского распухла, он пискляво тянул:
— Брось, брось, сатана! Брешешь, все брешешь…
— Сержант, немедленно прекратите! — тут же вмешался Бондаренко. — В чем дело?
Калашников отпрянул от Заманского, виновато опустил руки. Набычившись, произнес:
