Давид Малкин - Король Давид
В холодные и дождливые дни слуги приносили в комнату Маахи глиняный котёл с раскалёнными углями.
В Хевроне, как и в других городах, редко у кого была отдельная комната, и жёны Давида вслух завидовали Маахе. Но король объявил, что комната построена по его приказанию, также как и глиняная труба, по которой вода, не задерживаясь на крыше, стекает в выложенную камнями яму на внутреннем дворе. Давид велел поставить в комнату новой жены большой масляный светильник. Король поднимался на крышу и уединялся с Маахой. Часто они беседовали, глядя на затихающий к ночи Хеврон.
Когда у Маахи родился первенец, названный Авшаломом, её отец, князь Талмай, приехал посмотреть на внука. Он долго его разглядывал, потом сказал:
– Вашему Авшалому предстоят великие дела в этой стране. О нём будут вспоминать не в одном поколении.
Князя сопровождал из Гешура обоз с провизией и подарками. На площади перед королевским домом слуги Талмая установили столы и над ними пологи для тени. Там за время пира в честь первого сына, родившегося у Давида после провозглашения его королём, побывали все хевронцы.
Коробочку с учащениями из Гешура Мааха всегда держала при себе. Давид терял голову от запаха её шеи, груди; он не сомневался, что так пахнут синие цветы Гешура, о которых Мааха тихонечко пела, почти не раскрывая рта. Вся их любовь связывалась у него с этими странными напевами и ароматом незнакомых цветов. А он рассказывал Маахе про своё пребывание на севере, сам удивляясь, как ясно помнит лес, где охотились они, молодые Герои, и их командир Йонатан, сын короля Шауля, как собирались у костра, как пламя от еловых веток поднималось к небу, доставая до облаков; как один из Героев, Бная бен-Иояда, голыми руками убил льва; как Йонатан сломал ногу, и они несли его по всему северу на носилках. Мааха слушала, не перебивая. Ей казалось, будто она всё это переживает вместе с Давидом.
Он не заметил, когда стал подниматься к своей гешурянке не только вечерами и не только для любви, но всё чаще для беседы и даже за советом.
В той же комнате на крыше Мааха тушью писала на черепках письма отцу и с каждой оказией переправляла в Гешур.
«…Ты спрашиваешь, какая разница между левитами и коэнами? Те и другие из племени Леви, которому не было выделено надела земли, потому что это племя предназначено для службы их Богу. Коэны ведут свой род прямо от первосвященника Аарона, брата Моисея.
…К нам в дом то и дело приходят посланцы от всех племён, скороходы с приказами, отчётами, посланиями – можно подумать, что Давид уже король всей Страны Израиля.
…Новый командующий Иоав бен-Цруя по прозвищу Рыжий глуповат и груб, дня не может прожить без скандала. В первом же разговоре со мной он сказал: "Наш король – Божий помазанник. Значит, тот, кто идёт одним путём с ним, будет всегда с победой. И нечего тут болтать!"
…Ты пишешь, что Авнер бен-Нер ищет на севере союзников для войны против Давида. Мой муж знает об этих кознях из посланий эфраимских старейшин, но не придаёт им такого значения, как это сделали бы наши соседи в Дамаске или Раббе. То ли он не верит, что иврим могут выступить с оружием против своих, то ли, как всегда, уповает на своего Бога. Я пыталась ему объяснить на примерах других народов, что может случиться, если правитель не нанесёт удар первым. По-моему, он ничего не понял…»
Мааха привыкла к жизни в Иудейской пустыне, к новому климату, к природе, к людям. Гуляя с детьми по Хеврону, она рассказывала им, какие на севере леса и орошаемые ручьями долины, как многолюдны там города и караванные пути, какие там боги и обычаи.
– Земля там красная, – говорила Мааха. – И горы на солнце кажутся красными с малиновыми рёбрами и чёрными зубцами вершин. А тут только холмы. Когда я была маленькой, нам с сестрёнкой разрешали играть с двумя овечками и осликом. Так вот у ослика шёрстка была такого же цвета, как у этих холмов.
И Мааха принималась рассказывать Авшалому и родившейся через год после него Тамар о своём детстве в Гешуре. Малыши слушали и запоминали.
Ещё не окончился сбор маслин, когда Мааха со служанками отправилась покупать масло нового урожая. Путь их лежал за пределы земли племени Йеѓуды, в Гивон, где находились главные давильни Кнаана. Иврим из племени Биньямина – хозяева гивонских давилен – знали какой-то секрет: их вино и масло каждый сезон признавались лучшими и охотно закупались купцами из Финикии и даже из Вавилона.
– Когда у нас в Гешуре снимали восковые крышки с горшочков, привезённых из надела Биньямина, все замирали и нюхали воздух. Я мечтала: увидеть бы, как делают такое душистое масло! – рассказывала Мааха.
Её с двумя служанками и охранником включили в маленький караван, которым командовал всезнающий человек с бледной кожей и голубыми жилками на висках – Адорам из Двира. Ему было поручено закупить свежих маслин и пополнить запасы масла из нового урожая. С Адорамом Давид отправил в Гивон подарки местным левитам-хранителям Скинии[4] и медного жертвенника, изготовленного иврим после выхода из Египта. Постоянно находился при Маахе и обученный грамоте слуга из Гешура: она диктовала ему письма и хозяйственные заметки, как привыкла делать в доме отца.
Мааха с любопытством разглядывала земли Биньямина и Йеѓуды, по которым проходила дорога, такая непохожая на шумные торговые тракты Побережья и Восточного Кнаана. Города и большие селения встречались здесь редко, охрану караванов на малолюдных дорогах составляли всего по несколько солдат, да и те дремали на осликах, держа на коленях кто копьё, кто заряженный лук. Осёл Маахи был разукрашен цветными лентами и увешан бубенцами. Погонщики сидели на верблюдах, которые по их окрику опускались на колени и безропотно позволяли грузить на себя поклажу. Но это были хитрые животные, и им, как и верблюдам праотца Авраама, перед тем, как идти мимо чужих полей, надевали намордники, чтобы не пожирали чужой урожай.
Стоял Восьмой месяц, нежаркий, но очень солнечный в этом году. Дождь уже показал свою силу и всполошил иудеев. Крестьяне спешили очистить вырубленные в скалах ямы и к зиме приспособить их под хранилища для воды.
Возле Бейт-Лехема сделали привал, ели и смотрели на дорогу. Вот на ней показался ослик. В кожаных мешках, подвязанных к его бокам, конечно, лежали такие же сухие тёмно-синие продолговатые маслины, как те, что наполнили осенние рощи по всей Стране Израиля. А вот другой ослик прошагал в обратном направлении. Мальчишка-погонщик мог бы и не хвастаться перед отдыхающими на траве иудеями сокровищем в своих кувшинах: ещё до того, как длинноухая голова показалась из-за холма, Мааха и её спутники, втянув ноздрями воздух, узнали и то, что гивонские давильни совсем недалеко, и то, что роса и дожди выпадали в этом году вовремя и обильно. Маслины в такое лето – мясистые, тяжёлые и пахнут травой.
Пройдёт неделя-другая, и свежим маслом будут наполнены каменные чаны в королевских хранилищах и кувшины в погребах крестьян. Оливковое масло из Страны Израиля лекари добавляют в пищу тем, кто страдает желудком, смазывают им ожоги и загноившиеся веки. Если его залить в лампады, фитили будут гореть долго и без копоти. А после всех отжимов в каменных прессах косточки маслин со шкурками кидают в домашний очаг, и они в последний раз служат людям, давая тепло и свет.
Ослик повёз кувшины дальше, погонщики встрепенулись и начали поднимать верблюдов, громко расхваливая Адорама за его решение купить масло не на базаре, а прямо у хозяина давильни.
Сразу за поворотом они увидели присыпанный белым песком участок земли. Рядом с ним вращал жернова ходящий по кругу осёл. Тряпка, которой ему завязали глаза, придавала ослиной морде такое лихое выражение, что сидящие на земле в ожидании своей очереди к давильне крестьяне показывали на него и смеялись, поглаживая тёплые горки маслин, высыпанных поближе к жерновам.
Солнечные дни напоминали о близких осенних праздниках. Очередь коротала время в неспешных разговорах.
Главная часть давильни располагалась внизу – в скале, где были выдолблены желоба, по которым подводилась вода, и стекало в каменный бассейн тяжёлое, красновато-жёлтое масло. Слуги хозяина давильни подтаскивали корзины с оливками и ссыпали их на выложенную черепками площадку возле трудяги-осла, затем поливали ягоды водой, очищая от пыли и колючек, и подталкивали горку к жерновам. Юноша и две девушки в белых рубахах, зачерпывали масло кувшинами из бассейна и относили крестьянам. Те рассчитывались с хозяином, закрепляли верёвками поклажу на осликах, пополняли запасы воды, но не торопились с отъездом, опять садились на траву и подкреплялись перед обратной дорогой.
Возле самой давильни слуги сметали отжимки и косточки и отгоняли бродящих повсюду коз.
Хозяин, вполглаза наблюдая за слугами, разговаривал с крестьянами. Неподалёку дымило несколько «табунов» – маленьких печей, которые топились такими же оливковыми косточками. На внутренней стороне стенок табунов женщины выпекали лепёшки, относили их туда, где сидели крестьяне, и складывали на перевёрнутый вверх дном медный таз. Рядом с золотистыми, слегка запачканными золой горячими лепёшками стояли каменные миски со свежим маслом и глиняные – с оливками, присыпанными специями. Тут же лежали ароматные листья цатры, обжаренные в кунжуте. Набрав горсть ягод в одну руку, крестьянин другой обмакивали кусок лепёшки в масло, потом проводили им по листьям цатры и отправляли в рот, успевая выплюнуть косточки, похвалить зимний урожай и ответить собеседнику.
