Евгений Салиас - Француз
VI
Однако Рябов не мог надеяться получить согласие купца на этот брак.
— За сына барской барыни, хотя бы и графской, он дочь не отдаст, — говорил Андрей своей возлюбленной.
— Там видно будет, — отзывалась Ольга и глубоко задумывалась…
— Ты будь отважен, — говорила она иногда. — А я на все пойду!..
— Так сказывается, — не верил Андрей.
— Ну вот, придет время — сам увидишь.
И лицо Ольги при этих словах принимало выражение суровое.
…В небольшой квартире в Зарядье, в семье Тихоновых, было весело и радостно. Долго тянулось сватовство и измучило всех.
— Ну что, рад, Макарушка? — восклицал по десяти раз на день Тихон Егорович.
Макар только улыбался, да глаза его сияли.
Отец и сын прежде всего собрались в Басманную с поклоном к благодетелю — благодарить его, потому что, очевидно, Иван Семеныч сам все дело порешил своим властным словом, а не со стороны узнал о согласии Хреновых.
Живов принял старика и крестника, но был угрюм и сумрачен.
Тихоновы на этот раз едва добрались до богача, долго прождав своей очереди.
В большом доме был разный народ, и Живов принимал поочередно каждого отдельно у себя в рабочей горнице, где стоял большущий стол, а на нем лежали целые кипы тетрадей и бумаг.
— Ну, рады! — сказал Живов. — Ну и спаси Бог. Только, по правде сказать, время такое, что не до свадеб да пирований. Ну, да Бог простит.
— А что слышно, Иван Семеныч? — спросил Тихонов.
— Что? Про француза-то? Да так много зараз слышно, что ничего за шумом не распознать. Знаешь, когда тридцать голосов зараз галдят, нешто разберешь, о чем каждый горланит? Так вот и теперь.
— Всяк свое говорит?
— Да, француз тут, француз там. И нигде его нет. Была битва… Не было никакой битвы… Прогнали его в Литву и Польшу обратно… А то, вишь, совсем не то… На наших он все напирает, а наши от него увертываются. Смоленск бросили и сюда уже…
— Как бросили? — вскрикнул Тихонов.
— Да, Смоленск, сказывают, уже в руках супостата… Ну да что об этом! Не наше дело. Наше дело другое. Знай, Тихон Егорович, что я на тебя виды тоже имею. Ты свою свадьбу справляй, а жди, что я тебя вызову и дам тебе порученье. А покуда ты мне добудь и держи наготове дюжины две парней-молодцов. Обещай им, что как я их кликну, то дам работу под твоим началом или вот Макаровым. Им по рублю в день положу. Понял? А атаману их — тебе ли, Макару ли — что хочешь… Ничего не пожалею…
— А какое дело-то будет? — изумляясь, спросил Тихонов.
— Этого я теперь покуда не скажу. Дело простое, но и важное… Христианское дело.
Уходя от Живова, оба Тихоновы порасспросили разношерстный народ, дожидавшийся своей очереди повидать богача… Но ни один из них не знал, зачем, собственно, вызван или послан кем сюда.
Те же, которые уже побывали у Живова, уходили, сказывая, что Иван Семеныч не приказал болтать, о чем речь шла у них.
— Клятву страшенную взял — держать все про себя.
Тихоновы вернулись домой и нашли у себя Исаевну, веселую и довольную. Она гордилась успехом сватовства.
— Ну что хорохоришься! — не утерпел старик Тихонов. — Ведь не ты сварганила, а сам Иван Семенович.
— А кто вас к нему, отец ты мой, прислал? Все я же. Не будь я, ничего бы не было.
Но затем сваха объявила, что была у Хреновых и никак не может понять, что у них творится. Невесты она не видала, а домашние все совсем как в воду опущенные.
— Уж больно, видно, им неохота отдавать девицу за Макара Тихоновича, — объяснила Колобашкина.
Наутро мещанин и его сын, канцелярист, собрались к будущим свойственникам в гости. Оба принарядились во все новое, вымазали волосы деревянным маслом и, перекрестясь на образа, вышли на двор, сопровождаемые мальчуганом Петром, Анной со всеми детьми и прислугой.
От Зарядья к Девичьему был конец не близкий, и они велели себе заложить тележку.
Но прежде чем явиться в гости к Хренову, Тихон Егорович пожелал заехать к своему духовнику, жившему несколько дальше купца, в маленьком церковном домике около церкви Двенадцати апостолов.
Старик священник обрадовался гостям, но был грустен и озабочен.
Сын его Никифор расхворался, лежал в жару и колобродил мыслями, — должно быть, застудился.
Тихонов побывал в горнице больного и нашел его без памяти.
— Ничего, обойдется, — сказал Тихон Егорович.
Молоденькая и хорошенькая внучка священника, пятнадцатилетняя Люба, тотчас распорядилась было угощеньем, но гости отказались наотрез от всего, ибо спешили к Хреновым. А там предстояло им уже обязательное угощенье.
— Я только поблагодарить завернул, — сказал Тихонов, — за разрешение. Да сказать еще, что ты, батюшка, жаловался на нужду недавно. Ну, вот обвенчаешь Макара — разживешься. Я тебе тридцать рублей новенькими ассигнациями отвалю…
— Чтобы я с тебя более положенных трех рублей взял! Никогда вовеки! — отозвался священник и стоял на своем.
Прощаясь с духовником, Тихонов снова сказал:
— Поразмысли, отец Иван! Согласися! Не обижай сына и внучку.
Но священник, улыбаясь, только махнул рукой. Тихоновы переехали поле поперек и остановились перед домом Хреновых.
Разумеется, их ждали, приняли почетно, но как-то диковинно. В доме будто что-то творилось, а невеста явилась тревожная и бледная.
Действительно, в доме неладно было. Утром Ермолай Прокофьич приказал высечь трех человек из прислуги, так как решил начать пороть снизу и дойти через сына и невестку до дочерей.
Посидев в гостиной, все вышли в сад и немного разбрелись. Софья пошла около жениха, умышленно отстала от всех и, прервав разговор о деревьях, о разнице между липой и березой, вдруг сказала:
— Послушайте, Макар Тихонович, известно ли вам, что меня за вас силком выдают?
— Почему же? — спросил Макар, будто не поняв.
— Я спрашиваю: известно ли это вам, что я не хочу за вас идти, что меня отец принуждает, угрожает даже срамно наказывать?
— То есть были такие речи, Софья Ермолаевна, и долго уж очень возжались мы. Глафира Исаевна совсем стала было сокрушаться, и даже полагаю, что, кабы родитель мой не отправился к Ивану Семеновичу… знаете, богач московский?.. Если бы родитель не пошел к моему крестному этому с поклоном, то ничего бы и не вышло и теперь бы мы все путались.
— Вы отвечайте мне на то, что я у вас спрашиваю! — настойчиво произнесла Софья. — Вы знаете, стало быть, что меня за вас отдают силком, что я бы за вас ни за что не пошла?
— Почему же-с?
— Вы не боитесь жениться на мне?
— Как можно-с… Напротив того, всей душой…
— Вы не боитесь, что я через несколько дней после нашего венчания убегу от вас?
— Что вы? Христос с вами! — вскрикнул и будто подпрыгнул на ходу Макар.
— Да, я не шучу! Скажите, неужто вы не опасаетесь, что как только будет возможность, так я убегу из дому — и вы меня нигде не найдете! А по тем временам, какие теперь в Москве будут, когда вся армия наша будет по Москве расположена и всякая сумятица будет, разве можно жену убежавшую где-либо разыскать?
— Да что это вы говорите, Софья Ермолаевна! Положим, что девицы часто этак рассуждают, когда их замуж выдают, но все-таки лучше бы вам этого не сказывать… Нехорошо и не приличествует! Нам надо, как жениху с невестой, сладкие речи вести, а не этакие.
— Боже ты мой, какой человек! — воскликнула Софья вслух.
Она давно знала, раз или два уже повидавши Макара, что он человек очень недалекий, попросту глуповатый, но она и не воображала, что он прост до такой степени. С каждым словом теперь он казался ей глупее и глупее.
Тихонов-отец позвал сына, и они оба тотчас уехали.
Первое посещение должно было, по обычаю, быть коротким.
В тот же день в сумерки, когда все собрались чай пить, Софьи не было. Мать первая заметила ее отсутствие.
— Что же Софьюшка не идет? Небось в постельке плачет! — обратилась она к Ольге.
— Вишь, кривлянье еще какое! — сказал Хренов. — Поди зови!..
Дочь поднялась и вышла, а Ермолай Прокофьич задумался. Ему показалось, что у младшей дочери лицо очень нехорошее, — стало быть, она тревожится из-за сестры. Видно, и впрямь круто приходится Софье.
И Хренов решил, что если старшая дочь не придет чай пить, то он пойдет в ее комнату и поговорит с ней мягче, будет убеждать ее, что Макар Тихонов вовсе уж не такой плохой жених. Мало ли что может быть? По службе большой чин получит когда-нибудь. Во всяком случае, она будет дворянкой, а не купчихой. При помощи и покровительстве такого человека, как Живов, Макар может легко в люди выйти. Самое мудреное Живов уже доставил крестнику — казенное место и чин. На пороге показалась Ольга, бледная, и что-то выговорила, но так робко и тихо, что никто не расслышал.
— Чего? — спросил Хренов.
Дочь снова заговорила, но слов разобрать было невозможно, настолько голос ее упал и дрожал.
