Бернар Клавель - Свет озера
— А что, если солдаты огонь увидят?
Бизонтен не сдержался и хохотнул:
— Солдаты? А откуда им здесь взяться? Да здесь в округе на целые десятки лье ни одной живой души нет. Чистая пустыня! Разграблена, сожжена, вырезана! Даже ни одного трупа не осталось. Вот вам и доказательство: даже половину тени волка не увидишь. Вы же отлично знаете, что за эти два года солдаты Ришелье ничего живого во всей округе не оставили.
Подведя Мари поближе к огню, Бизонтен потянул носом. От костра шел приятный дух горелой сосны, но к ней примешивался какой-то более тонкий запах, напомнивший ему что-то, но что — он никак не мог определить. Когда они подошли к ближайшей группе собравшихся, эшевен рассмеялся:
— Хоть у тебя нос подлиннее ястребиного, дружище, и принюхиваешься ты здорово, а не знаешь, чем здесь пахнет.
— А что вы в огонь такое хрякнули?
— Да это вовсе и не огонь, — радостно произнес старик. — Это же вода.
Тут Бизонтен сразу все понял.
— Здрасьте пожалуйста! Железо! Совсем как у нас во Франции в источниках Жиера!
— Вы только посмотрите, — обратился старик к Пьеру и Мари, — сколько он по белому свету пошатался, чужие края знает лучше, чем родные. А тут он прав. От этой воды и несет железом. Ржавчина по воде идет. Подождите, в один прекрасный день она чуть что не красной станет. И вкус особый имеет. Люди-то ее не уважают, но такая вода силу дает.
И, обернувшись к источнику, бегущему позади пылающего костра, добавил:
— А она не холодная. Посмотрите сами, пар над ней идет! Пить ее вполне можно. А знаете, лошади и собаки ее очень любят. Значит, хорошая. В теплое время года сюда скотину из соседних деревень на водопой гоняют.
Он помолчал, вглядываясь в темную тень деревьев, и проговорил упавшим голосом:
— Только теперь эти бедолаги боятся сюда ходить. Еще идти и идти, прежде чем увидишь неразвалившийся дом и хоть одну душу живу.
Его спутники подошли к ручью, попробовали здешнюю воду.
— Ну, что скажете? — спросил эшевен.
Бизонтен, выбиравший подходящую минуту, чтобы сообщить своим попутчикам о Гийоне, пошутил, хоть шутка далась ему нелегко.
— Похуже, чем в Арбуа подают, но зато дешевле.
Ответом ему был дружный смех, но Бизонтен даже не обратил на это внимание. Он стоял не шевелясь и все смотрел на скалу, расколотую мощным напором перекрученных корней сосны, сейчас, присыпанные снежком, они особенно напоминали хитросплетенный клубок змей. А у самой расселины торчала обглоданная сосна, и из-под нее бежала с певучим плеском тоненькая струйка воды.
— Раз деревья эту воду пьют, здесь должен целый лес вырасти, да еще какой густой, — пробормотал Бизонтен.
Но никто его не слушал. Эшевен объяснял Мари:
— Для ребят молоко будет. Только подождать придется. Оно в кувшинах замерзло, прямо как камень.
Пьер, задавший сена лошадям, подошел к Бизонтену и спросил:
— Он правда ушел?
— Правда. Я собирался им всем об этом объявить, да вот жду, когда они утихомирятся.
Племянница эшевена, рослая крепкая блондинка с серьезным выражением лица, приблизилась к Мари:
— А у вас есть какая-нибудь посуда для молока?
— Нету, — робко ответила Мари. — Пойду принесу.
Девушка придержала ее за плечо.
— Не стоит. Мы сейчас всем разольем, и вы отнесете к себе котелок. Так оно не сразу остынет.
По ее строгому лицу пробежала улыбка, но, только когда она уже отошла, Мари, собравшись с силами, пробормотала ей вслед «спасибо». Бизонтен нагнулся к ней и посоветовал:
— Не нужно барышни Ортанс бояться. У нее только вид такой, высокомерный вроде, но сердце у нее доброе. Я, конечно, понимаю, что она не из наших, но вы сами увидите — она вовсе не гордая.
Напившись диковинной воды с привкусом железа и гари, люди собрались вокруг костра и тянули руки к огню. Старуха Малифо помогла Ортанс вывалить в чугунный котелок содержимое кувшина. После первых струек молока в чугунок упала целая льдинка в форме цилиндра. Ортанс придерживала ее рукой и осторожно направляла струю, боясь отморозить пальцы. Накрыв чугунок, они водрузили его на два камня, под которые кузнец подложил горящие поленья.
Мари оглядела лошадей и повозки, потом спросила:
— А где коровы, разве мы их не взяли?
Раздался хохот. Его легко покрыл металлический глас верзилы Сора:
— Ну ты такое выдумала, мамаша! Коровы в повозках! А ты когда-нибудь видела, чтобы коровы гарцевали на лошадях, а?
Жена Бобилло пояснила:
— Даже в повозках им такое путешествие во вред, боюсь, как бы у них молоко не пропало.
При ярких отсветах костров лицо дылды Сора казалось еще костлявее, а взгляд еще мрачнее.
— Чего это она несет, тоже мне! — крикнул он. — По-твоему, нужно было в лесу корни собирать, что ли, чтобы твоих писклят молоком поить! Да и коровы, они твои, что ли?
Жена сапожника отступила на шаг, а ее муж, человек миролюбивый, приобнял ее за плечи. Бизонтен решил было вмешаться, но его опередила старуха Малифо. Размахивая еще не остывшим половником, она подошла поближе к Сора, чья рыжая шевелюра, казалось, вот-вот займется. И бросила ему в лицо:
— А ну-ка помолчи, лодырь. Тебе-то на молоко плевать, ребят у тебя нету. Тебе только выпивка требуется…
Их прервал д’Этернос:
— Замолчите оба, — скомандовал он. — Нечего по пустякам силы тратить. А они вам ух как еще пригодятся.
Воцарилось молчание. Тяжело навалившееся молчание, заполнившее всю узенькую лощину, где весело потрескивал разгоревшийся костер, заглушая жалобное журчание ручейка, сбегавшего к бочагу. Бизонтен совсем было решил заговорить, но тут к нему подошел старик эшевен и спросил:
— Что-то я Гийона не вижу, где же он, в конце концов?
Плотник выступил на шаг вперед.
— И верно, что не видите. Его с нами нет.
— Почему это, заболел, что ли?
По тону его голоса Бизонтен догадался, что старик ничего не понял. И поторопился добавить:
— Он не в повозке. Он в лесу остался… Пускай-ка лучше все меня выслушают, чтобы зря не повторять.
Повернувшись к своим спутникам, эшевен хлопнул в ладоши и крикнул:
— Да замолчите вы хоть на минуту! Бизонтен хочет нам что-то сообщить.
В ответ раздался приглушенный смешок, и подмастерье понял, что все эти люди привыкли ждать от него веселой шутки, недаром он любил позубоскалить. Те, что сидели у костра на корточках, поднялись, те, что, стараясь согреться, перепрыгивали с ноги на ногу, сразу замерли. Бизонтен шагнул вперед, ближе к огню, пламя било ему в лицо, обжигало. Он обвел собравшихся взглядом и не спеша спокойно начал:
— Возчик из Эгльпьера, что прибыл с теми, кто из Лявьейлуа, теперь не с нами. Почему он нас покинул? Сам ничего не знаю. Ежели он попросил меня сообщить вам об этом лишь на первом привале, значит, хотел, чтобы его оставили в покое. Сейчас он в наших бараках ждет, когда наступит рассвет. Мне он сказал только одно — ему, мол, необходимо возвратиться туда, откуда он ушел.
И, чувствуя, что слушатели ждут от него объяснений, Бизонтен добавил:
— Этот человек тайну какую-то в душе хранит. Чувствую я это… Что-то важное собирается сделать…
Он помолчал немного, ища нужные слова, потом добавил:
— Может, ему какое-нибудь поручение дали или он надеется найти близкого человека.
Сора громко фыркнул, не дав ему договорить:
— Еще чего, может, он просто бандит какой, твой возчик… Вот сейчас появится здесь со своей шайкой и все добро наше похватает…
Бизонтен увидел, как вдруг болезненно исказилось лицо Мари. Он обернулся к дылде Сора, желая его обрезать, но его опередил Пьер. Спокойно подошел он к Сора, измерил взглядом этого гиганта, который был на две головы выше его, и твердо, без крика произнес:
— Я запрещаю тебе так говорить. Матье — наш человек. Мы отвечаем за него.
Сора проворчал что-то себе под нос и поплелся к своей повозке. Пьер вернулся к сестре. Он побледнел, но в его юношески честных глазах промелькнула улыбка. Бизонтен распахнул плащ, выпростал руки и, обняв их обоих за плечи, сказал, понизив голос:
— А только для вас он велел мне добавить: «Скажешь им, что я должен был вернуться туда, где я был, прежде чем с ними встретился… Они поймут…»
Пьер и Мари обменялись взглядом, и Бизонтен понял, что это неспроста. Он еще крепче сжал им плечи своими огромными ручищами, потом отошел — пускай поговорят с глазу на глаз. А сам направился к Бенуат, супруге эшевена, она как раз собралась раздавать хлеб. Ей помогала жена Бертье. На каждый ломоть хлеба она клала тоненький кусочек сала, доставая его из глиняной миски, которую так крепко прижимала рукой к груди, что, казалось, вот-вот раздавит. И багровая ее физиономия тоже вся так и блестела, словно она натерла ее салом. Она смеялась во весь свой беззубый рот и, раздавая хлеб с салом, говорила каждому:
