Явдат Ильясов - Заклинатель змей
Между тем, — скажите, почему от столь почтенных отцов рождаются столь нелепые сыновья, — Омар проявлял наибольшую склонность именно к математике и к изучению явных и скрытых свойств вещей.
История, право, словесность?
Ах, уважаемый родитель! Они давались Омару без всяких усилий с его стороны. Постигались как-то сами собою. Словно хранились в мозгу от рождения и стоило лишь краем глаза взглянуть в нужную книгу, как сразу пробуждались в памяти.
Зато сколько тайн заключал в себе обыкновенный серый голыш с белыми крапинками. Или весенний тугой росток, пробивающий и разламывающий кладку из таких голышей. И сколько неимоверных тайн могла раскрыть по двум-трем намекам алгебра.
"Искусство алгебры и альмукабалы, — по-книжному сухо скажет он позже в "Трактате о доказательствах", — есть научное искусство, предмет которого составляет абсолютное число и измеримые величины, являющиеся неизвестными, но отнесенные к какой-нибудь известной вещи, по которой их можно определить. Эта вещь есть количество или отношение".
Но в детстве (Что в детстве? Всю жизнь!) Омара увлекала, прямо-таки завораживала до оцепенения, как обезьяну — хитрый узор на шкуре удава, и не столько узор на чешуйчатой шкуре, сколько его могучий проникающий взгляд, не внешняя, числовая, а внутренняя, поэтически-волшебная, суть алгебры. Самая простая формула представлялась ему колдовским заклинанием, способным управлять сонмом могущественных джиннов. Или той самой Архимедовой точкой опоры, с помощью которой можно сдвинуть землю. Да. Наука — искусство. Искусство — наука. Основа у них одна — творческая мысль. Ему и в голову не приходило противопоставлять их, как делали иные губошлепы в медресе. То же и с геометрией. По двум смежным стенам — боковой и задней — и еле заметному выступу далекого портала можно ясно вообразить весь облик здания. Будто просматриваешь его насквозь. Весь мир он видел через призму отчетливых линий — и его до слез обижал, например, неряшливо, коекак, обмазанный угол глинобитной садовой ограды, где угол не угол, а нечто безобразно кривое. Все, что нарушало геометрическую стройность, казалось ему уродливым, отвратительным. И ранило душу.
Однако есть у него и художественное чутье — он способен увидеть, как замечательно вписывается голое, корявое, сучковатое, нелепо скорченное и растопыренное дерево в сочетание правильных плоскостей: стен, башен, ворот, куполов, минаретов.
Что касается звезд и планет, он уже семи лет от роду умел с первого взгляда находить любую.
— Ты среди них — как огородник на своей бахче, — сказал одобрительно шейх Назир.
Удивительный инструмент — астролябия! Безотказный и точный. Не поверишь, что он изобретен женщиной. Да, гречанка Ипатия была поистине чудом природы. Она стоила тысячи мужчин. Не потому ли ее убили?
Спору нет, у шейха немало других способных учеников, но доверяет только Омару. Оказалось, наставник тоже не очень-то охоч до мусульманского права (оно дано раз навсегда, копайся в нем, не копайся, нового ни крохи не измыслишь) — и готов до утра глазеть на звезды. Он научил Омара обращаться с астролябией, квадрантом, определять высоту солнца, высчитывать градусы, разбираться в таблицах.
И хотя считалось, что они занимаются священной историей, богословием и астрологией, чудак-учитель и чудакученик есть и пить забывали, отдаваясь математике и серьезной науке о небесных телах. Да, немало дорожной пыли ушло на посыпку дощечек, где производились расчеты.
Уделялось, правда, внимание и гаданию по звездам. Пригодится! И неизбежно в наш век. Еще Беруни горевал: "Чтобы получить звание астронома, необходимо, хочешь, не хочешь, знать и астрологию".
Возьмем, к примеру, красноватую звезду Альдебаран из Тельца. По природе своей она родственна Мирриху,[3] и действие ее-неблагоприятное. Кто имел неосторожность родиться под этой коварной звездой, пусть боится, злосчастный, не то что грешить — даже чихнуть, не оглянувшись. Иначе ему, собачьему сыну, несдобровать, — смеялись они над людским неразумием. Что за дело звездам до двуногих букашек, бестолково снующих по какой-то ничтожной планете?
…Жутко и радостно бывало звездными ночами на крыше медресе! Небо казалось огромной черно-синей глыбой стекла, осыпанной кристаллами. Звезды час от часу перемещались слева направо, снизу вверх, и справа налево, сверху вниз, вокруг всегда неподвижной Полярной звезды. Омар, сам не свой, дрожал, затерянный в этой прозрачной холодной бездне. Откуда и куда несутся звезды? И почему? И что за ними?
В коране просто: по воле аллаха. И все тут. Но почему же каждое созвездие имеет свои диковинно-затейливые очертания? Здесь видна скорее прихоть случая, чем чья-то разумная воля. Разум — соразмерность. И он расставил бы звезды в определенном порядке, соблюдая точность и повторимость расстояний. Но звезды рассыпаны как попало.
Уже одно это вселяет в душу горечь сомнении.
***
— Хочу спросить, — сказал как-то Омар, когда они вдвоем с шейхом закончили наблюдения за созвездием Близнецов (вот их-то действие вполне благоприятное).
— Спрашивай.
— В коране говорится: аллах сотворил семь небес, одно над другим, и нижнее небо снабдил светилами, поставив их для отражения дьяволов. Так?
— Сура шестьдесят седьмая, стих пятый, — отметил дотошный шейх.
— И еще говорится: бог, создавший небо, может его остановить и низвергнуть на землю. Но Аристотель пишет, что небо никем не создано и не может погибнуть. Оно вечно, без начала и без конца, и нет силы, способной заставить его двигаться не в ту сторону.
— Трактат "О небе".
— Выходит, — господи, помилуй! — аллах… тут ни при чем? Кому верить? Ведь Аристотель жил почти за тысячу лет до пророка.
— Сказано древними: "Все подвергай сомнению. Ибо сомнение — корень познания". И еще сказано: "Пересекай море, но поглядывай на берег", — ответил шейх смущенно. — Как правоверный, ты должен верить корану. Ибо он ниспослан в объяснение всех вещей. Но здравый смысл…
— Вот именно! Здравый смысл. Однако он, — простите, учитель, — не приемлет и вечность с бесконечностью:
Это уму непостижимо. Кто-то из старших пишет: "Из ничего — ничто". Все имеет свое начало. А у Вселенной его нет. Как это понимать?
— Ага! — воскликнул шейх со смехом. — И тебя стукнуло, сын мой? Над этой загадкой много людей ломало голову до нас. Раз уж возник такой вопрос, человек не перестанет пытать: почему? Ответа — нет. Отсюда и всякое сумасбродство.
Горько Омару. Оттого, что этот сверкающий мир, хоть и кажется близким, рукой подать, остается все же недоступным. Что толку, что знаешь название той или иной планеты, звезды? Побывать бы на ней. Увидеть возле, потрогать.
В коране сказано: бог опустил с горных небес на землю огромную лестницу, по которой дух и ангелы восходят к нему. Найти бы ее! Но она — для небожителей. Людей и чертей, говорится в коране, задумавших влезть на небо, встретит яркий зубчато-мелькающий пламень. Так-то. Человек приравнен в священной книге к черту. Может, не зря вопрошал хмельной старичок Мохамед в Баге-Санге: "Во имя бога — это во благо тому, кто верит в бога? Или во зло?"
— Зайдем ко мне, — предложил шейх Назир. — Я дам тебе «Алмагест» Абуль-Вафы Бузджани. Он был из этих мест. Гордись, твой земляк. В этой книге он излагает учение румийца Птолемея о планетах. И еще я тебе дам "Звездный канон" Абу-Рейхана Беруни. Его вещь — посерьезнее. Беруни намекает на вращение Земли. Хотя, правда, еще индус Арьябхата писал пятьсот лет назад, что она вертится вокруг своей оси и вокруг солнца. Читай на досуге, может, найдешь у них ответ на те вопросы, что тебя тревожат. Впрочем, вряд ли. Их самих многое сбивало с толку. С одной стороны — коран, с другой — истинное знание. И бейся, мечись между ними, как можешь. Видел пьянчуг? Пить грех, и хочется пить. Потому — разлад в душе.
Шейх Назир Мохамед Мансур — ученый известный, и Омара удивляло, что не купит он или не снимет себе хороший дом, живет в келье при медресе, как малосостоятельный приезжий ученик. Но зато, наверное, келья у него громадная, светлая, вся в коврах.
…Он чуть не упал, увидев келью шейха! Крохотная комнатушка. На земляном полу ветхий коврик. В одном углу — свернутая постель, в другом — сундучок, должно быть, с книгами. В нише — поднос, щербатые чашкиплошки. И все.
— Ты, конечно, проголодался, — сказал заботливо шейх. — Вот хлеб, вот дыня. Перекусим.
Перекусили. Дыня оказалась сочной, спелой, пахучей.
— У нас в Баге-Санге есть работник. — Омар рассказал о старичке Мохамеде, о его дырявом сарае. — Ну, он человек недалекий, несчастный. А вы-то умный, ученый… — Омар окинул унылым взглядом убогое жилье наставника и стесненно пожал плечами.
— Ум, — вздохнул шейх Назир. — Он удобен в известных пределах. Мало ума — плохо. Много ума — еще хуже. Хорошо человеку среднего ума, которого ровно столько, сколько надо, чтоб человек был доволен собою и жизнью. У него нет сомнений, и он благоденствует. А мы с тобою… Сейчас мы смотрели с тобою на звезды. Вселенная неизмерима. И что перед нею наша нужда и наше благополучие?
