Евгений Сухов - Госпожа трех гаремов
Иван, молча, послушным отроком, внимал речам духовника. «Что ж, может быть, так оно и нужно, коли об том сам Макарий речь заводит».
— И бояре, сын мой, тебе об том же самом скажут. На татар идти надобно! Из полона народ русский освободить, который, словно скот бессловесный, в рабстве томится. А Христос тебе за это воздаст и своим покровительством не оставит, — продолжал напутствовать Макарий. — На вот… целуй святой крест, что в этот же год на Казань пойдешь.
Иван Васильевич размашисто перекрестился и тронул губами золотое распятие.
— Вот так оно, сын мой. Все к добру это делается. За веру православную стоять надо. А я молиться за тебя буду Деве Марии — заступнице земли Русской.
В тот же год, по весне, великий князь и государь всея Руси Иван Васильевич затеял поход на Казань. Провожал его до ворот Спасских сам митрополит Макарий.
— Дети мои, — говорил святейший, — благословляю вас на подвиг великий, на бой с супостатами. Не посрамите клинков своих славных и дела нашего православного. Благословляю вас на битву достойную, как когда-то Сергий Радонежский благословлял пращура нашего Дмитрия Донского на битву с Мамаем, где добыта была слава для земли Русской, а нам спасение. Будьте же достойны этой чести!
Войско слушало митрополита, преклонив колени. Стоял на коленях и Иван Васильевич. Наконец он поднялся, отряхнул налипшую глину.
— Спасибо тебе, Макарий, за слово напутственное. Пойдем мы… С Богом! — перекрестил великий князь спрятанную в железную броню грудь.
Огромное Иваново войско, позванивая железом, покидало Москву, и было в этом звуке что-то щемящее, прощальное. Макарий смахнул с глаз скупую слезу и трижды перекрестил удаляющуюся рать.
— Убереги, Матерь Божия, детей своих от погибели. Дай-то Бог вернуться с честью, — просил старец.
Ханум Ковгоршад
О продвижении войска Ивана Васильевича Сафа-Гирей уже знал. Многочисленные дервиши[20] стучали кривыми палками в дворцовые врата и требовали свидания с самим ханом.
Сафа-Гирей спокойно выслушивал дервишей и отправлял отряды к границам ханства.
В это время в городе началась смута. Казанцы, недовольные ханом, открыто выступали против него на площадях города.
— Сафа-Гирей не любит казанский народ! — раздавалось из толпы. — Он приблизил к себе крымских эмиров, раздал им все земли! До каких пор мы будем терпеть в Казани засилье Гиреев?
— Дайте высказаться мне, служителю Аллаха! — попросил невысокий мулла.
Вокруг сразу же примолкли, все взгляды были устремлены на слегка сутулую фигуру в темном долгополом одеянии.
— Мы слушаем тебя, учитель, — раздались почтительные голоса.
Когда стало тихо совсем, мулла заговорил:
— У нас единый Бог, что в Крымском ханстве, что в Казани. Имя ему вечное… Аллах! Но Сафа-Гирей не знает и не любит народ, которым правит, не знает его обычаев и не имеет сострадания к единоверцам! Крымские эмиры и мурзы наполнили Казанское ханство и ведут себя здесь так, будто они истинные хозяева! А кто же мы?! Гореть же Сафа-Гирею за прегрешения перед единоверцами и Аллахом в аду и корчиться в страшных муках, а вместо кумыса пить ему расплавленное железо! Не должно быть ему места и на земле Казанской!
Толпа взорвалась проклятиями. Из окон своего дворца ханум Ковгоршад видела все, что происходит на площади. Обезумевшую толпу теперь не остановить. Люди выкрикивали проклятия, угрозы в адрес хана, размахивали руками. Потом живой людской поток распался на многие рукава и потянулся по кривым улочкам в сторону дворца казанского правителя.
— Пусть же теперь Сафа-Гирей поймет, что на нашей земле он только гость. Все, что окружает его, принадлежит нам и Аллаху, — заговорила мудрая бике. — Теперь ему только одна дорога — в Крым!
Стоявший рядом Чура Нарыков прильнул к окну и мягко возразил ей:
— Но Сафа-Гирей еще очень силен! Он может выявить всех наших людей и казнить их! А восстание просто раздавить!
Разгневанная толпа все ближе подступала к высоким каменным стенам, за которыми прятался ханский дворец.
На стенах появились посланники ханской воли.
— Хан требует, чтобы вы все разошлись по своим домам! Неповиновение — смерть! — громко крикнул один из них. Но голос его утонул в бранных выкриках.
Из толпы тонко дзинькнула стрела и, сковырнув щепу, врезалась в свежий тес.
— Что они делают, безумцы?! — вскричал сеид Кулшериф. — Сафа-Гирей выпустит на них свое войско!
Кулшериф попробовал образумить разбушевавшуюся толпу. По крутой долгой лестнице поднялся он на высокий минарет. Внизу колыхалось и шумело людское море. Сеид прижмурил подслеповатые глаза, посмотрел вниз и заговорил:
— Братья мои, единоверцы! Выслушайте меня.
Кулшерифа заметили, и скоро вокруг величественной мечети воцарилась тишина. Сеид старался говорить громко, его должны услышать все.
— Это я вам говорю, один из потомков Мухаммеда! Опомнитесь, братья мои! Что же вы делаете?! Вы поступаете неразумно и на радость проклятым гяурам! Вот кто будет ликовать над нашим несчастьем! Вспомните слова из Великой книги, имя которой Коран! Самой правдивой и самой главной книги на земле! Коран говорит о верующих, которые выполняют завет Аллаха и не нарушают обещания, о людях, которые терпели, стремясь к лику своего господина и простаивая молитву. Только для них сады вечности! И ангелы войдут к ним через дверь и скажут: «Мир вам за то, что вы терпели!» Так говорит Коран, так будьте же, люди, терпеливы до конца и снисходительны к ошибкам чужим, и вы дойдете и до своих ошибок. Заклинаю вас Аллахом, ибо нет ни на земле, ни на небе другого Бога, кроме него! Отступите же от стен дома господина вашего хана Сафа-Гирея! Дайте же мир его дому!
На некоторое время внизу сделалось тихо. Все замерло.
Впалые щеки сеида омочили слезы. Он плакал и не стеснялся своей слабости. На площади чувствовалось замешательство. Ведь словами сеида говорит сам Аллах.
— Сафа-Гирея! Сафа-Гирея! — закричали вдруг внизу.
Сеид еще некоторое время оставался на минарете, а потом, забытый всеми, стал спускаться вниз. Казанцам был нужен только хан.
Отряд крымских уланов уже собрался во дворце, и холеные чуткие кони беспокойно переступали с ноги на ногу. Всадники легким похлопыванием по холке пытались успокоить животных. Не время еще, не время… А ханский дворец уже был взят в плен, и людское море, колыхающееся внизу, требовало немедленной расправы.
Сотник, стоявший рядом с ханом, видел, как Сафа-Гирей все более менялся в лице. Разве может он простить такое унижение, это не в его характере! Эмиры расставались с головами и за меньшие прегрешения.
— Народ хочет меня видеть?.. Что ж, я выйду к нему, — наконец произнес Сафа-Гирей.
— Ты должен себя беречь, великий хан, — попробовал удержать его сотник.
— Я выйду к ним! — повысил голос правитель Казани. — Иначе меня могут счесть за труса.
Сафа-Гирей поднялся на стену, быстро пошел по длинным деревянным галереям. Через узкие бойницы он рассмотрел на площади неспокойный казанский народ.
«Быть изгнанным из Казани дважды… Нет! Во имя Аллаха милостивого, милосердного!»
Он распрямился во весь рост, и вся Казань увидела хана, как и прежде, всемогущего, не знающего сомнений. Толпа вновь затихла. И в этом затишье Сафа-Гирей уловил уважение к своему ханскому титулу и к крови чингизидов, которая бурлила в его жилах.
— Казанцы! Народ мой! — заговорил Сафа. — Ответьте мне, чем я обидел вас?! Я ли не был вам братом и отцом?! Я ли не был вам справедливым судьей и слугой?! — Хан возвел руки к небу. Он чувствовал, что его слова достигают цели. Нужно еще одно усилие, и народ поймет его. — Я был вам опорой от проклятых гяуров, которые тянут свои нечестивые руки к нашим землям! Так что же случилось? Я вас спрашиваю?!
Собравшийся на площади народ взволнованно загудел. Ведь прав хан, добра он им желает, веру в Аллаха от посягательств неверных хранит.
— Грешны мы перед тобой, Сафа-Гирей! — раздался с площади одинокий голос.
Еще мгновение — и народ разразится воплями раскаяния.
Но тут по площади пробежал ропот: «Сама Ковгоршад говорит!» Единственная оставшаяся в живых из славного рода Улу-Мухаммеда.
— Братья мои! Враг Сафа-Гирей вам и всему ханству нашему! Вспомните, не по его ли приказу были убиты отцы и братья наши! Не он ли обложил вас непомерными налогами, не при нем ли казанец стал чувствовать себя чужим в собственном дворе?! А земли ваши разве не он отдал на откуп крымским мурзам?! А кому достаются лучшие пастбища?!
Вокруг Ковгоршад почтительно расступались. Грязные халаты дервишей не должны касаться святого одеяния самой Ковгоршад.
— Уходи прочь, Сафа-Гирей, с нашей земли! Казанцы, разве хан любит нашу землю так, как любим ее мы? — простирала она руки к собравшимся. — Лучшие наши сыновья и братья погибли не на поле брани, а под саблями палачей!
