Умереть на рассвете - Евгений Васильевич Шалашов
Осмотр избы Иван начал с горницы. Осторожно потянул на себя дверь, замер, развернувшись боком — не ровен час пальнут! Но выстрела не было, и, подождав немного, вошел внутрь.
В узкой — на одно окно и вытянутой, как пенал, летней половине, но с печкой, стояли кровать и сундук. Осмотревшись, насколько позволял свет из маленького окошка, Иван потрогал постель. Вроде теплая. Заглянув вниз, обнаружил, что там прячется толстоморденькая девка, в задравшейся до пупа рубахе. Потащил ее на себя. Истошно вопя, деваха попыталась залезть обратно, но Николаев, перехватывая девчонку, бросил ее на постель лицом вниз и крепко прижал — одной рукой за спину, а другой за крепкую, как репка, задницу!
— Ну-ко, красавица, лежи тихонько, да не ори, — приговаривал Иван, ослабив хватку. Только отпустил руку, как девка попыталась соскользнуть на пол — еле успел поймать!
— Ах ты, засранка! — выругался Николаев, отвешивая ей увесистый шлепок по заднице. Толстушка завыла в голос, а Иван, разохотившись, шлепнул еще раз.
— Баская краля! — раздался с порога восторженный голос. — Дядь Ваня, а с нами поделишься?
В дверях стояли братья Ухановы. Парни, разинув рты, уставились на голую задницу, только что слюну не роняли. Николаев, усмехнувшись (было на что посмотреть-то, было…), одернул на девке подол рубахи, скрыв от чужих глаз пышную прелесть.
— У! — в один голос разочарованно выдохнули братья, а атаман, чтобы не смущать подчиненных, подобрал с пола одеяло, укрыл им девчонку с головой, строго спросил: — Ну, бойцы, разыскали чё-нить?
— Так много чего, — растерянно сглотнул слюну Тимоха, пытаясь прожечь взглядом дырку в одеяле. — Зерно есть, мука разная, сало, мануфактура — сукна целый тюк, ситец, еще чего-то, железа кованого пуда три. Еще табаку мешок, крупы. Сахару одного пять головок!
— Ванька мерина тутошнего запряг, — добавил Генаха. — Спрашивает, не стоит еще жеребца взять?
— Пущай запрягает, — решил Иван. — В трех санях больше увезем. Ну, чего ждем?
Тимоха, пятясь, как рак, кивнул, а Генаха, уже повернувшийся, чтобы уйти, спросил:
— Батька, а ты ее будешь тогось, да? Или сразу убьешь? Давай ты ее вначале, а потом мы. А убьем потом. Свистни нам, как закончишь.
— Грузить идите! — повторил Иван, подпустив в голос железа и братьев, как ветром сдуло. Обернувшись к девке, спросил: — Ну, кончила реветь?
— М-м-м, — стуча зубами от страха, закивала девчонка, а потом, икнув, попросила: — Дяденька, не трожьте меня… Мамка ругаться станет, что меня замуж потом никто не возьмет!
— Вона! Неужто девка еще? — удивился Иван.
— Ага, — застеснялась девчонка и, опуская глаза, призналась: — Меня мамка на игрища не пущала, велела девство беречь…
— Ну, мало ли чего мамки велят, — ухмыльнулся Николаев. Всех мамки стращали, да не все честь смолоду сберегли. Ничего, все замуж вышли, деток нарожали. Марфа-то его тож не девкой была, когда он ей пузо сделал… Ну, это все быльем поросло!
— Я и сама хочу жениху честной достаться! — гордо заявила девчонка, шмыгнув носом.
— Ну, коли хочешь честной достаться, достанешься, никто не тронет, — пообещал Иван. — Только скажи — где мамка деньги да золотишко хранила?
— Ой, не знаю! — замотала девчонка головой, натягивая одеяло.
— Ну, тогда не обессудь, — замогильным голосом сказал Николаев и сунул руку под одеяло, нашаривая сокровенное…
— Ой, дяденька, все скажу! — зарыдала девка. — В голбце мамка деньги хранит, под кадушкой.
До Николаева не сразу дошло, что голбец — это подпол, где хранят картошку.
— Обманешь, сначала сам ссильничаю, а потом парням отдам, всем сразу.
Братья Ухановы, таскавшие мешки и тюки, как трудолюбивые муравьи, замерли, когда Иван провел девчонку в избу.
— Чего встали? Работать надо, а не на девок зыркать! — прикрикнул на них Иван, подталкивая вперед пленницу.
Пока девка откидывала крышку и, стыдливо прикрывая рукой ворот рубахи, спустилась вниз, Николаев зажег керосиновую лампу ("Ишь, богатеи!") и полез следом.
Спустившись следом, осветил подпол.
— Едрит твою! — не смог сдержать возгласа удивления.
Там, где добрые люди хранят картошку и прочие припасы, хозяева устроили настоящий склад: солдатские шинели — новые и прожженные, шубы, побитые молью, бабские городские жакетки, новенькие хомуты и подержанные седелки, хромовые сапоги и растоптанные башмаки, бутыли — не то с керосином, не то с маслом, какие-то мешки, коробки. В одном углу свалены ржавые топоры и ухваты. Похоже, хозяин ничем не брезговал, волок домой все. Правильно сделали, что расстреляли за бандитизм!
— Это все батюшка мой накопил, приданое мое, — со сдержанной гордостью сказала девка и кивнула на кадушку, стоящую в самом углу. — Там.
С усилием оторвав кадушку от земли, Николаев увидел под ней яму, где угнездилась кожаная сумка. В ней были "катеньки" и "петеньки", "керенки" и "колокольчики", невесть как попавшие в Череповецкую губернию, не говоря уже о "совзнаках"[13]. По прежним временам богатство, а нынче только сортиры оклеивать. Это что, из-за старых бумажек он своего сослуживца застрелил?
— Девонька, а где золотишко? — поинтересовался Иван, подавляя ярость.
— Да все там! Посмотри получше, под сумкой.
Точно, из-под осыпавшейся земли выглядывал край глиняного горшка… Когда Иван снял крышку, руки затряслись — горшок был набит золотыми червонцами и серебряными рублями! Вот точно пофартило!
— Не убивайте меня, дяденька, — тихонечко проскулила девчонка. — Хотите, я девство свое отдам? Все отдам, только не убивайте!
Что скрывать, девка была хороша! В ином случае попользовался бы, раз сама предлагает. Иван, подавив желание, стиснул зубы. Он еще в Питере перестал считать себя борцом за правое дело (какой он борец, грабитель и убийца, вот кто!), но насильником становиться не желал. Девке нынче и так досталось. Мать убили, саму ограбили. Пусть хоть девство свое сбережет.
— Сиди пока здесь. Вон, много всего тут теплого — укройся. Услышишь, как мы уедем, можешь вылезать.
Девка часто-часто закивала, еще не веря, что осталась живой и невредимой.
Прихватив с собой горшок с богатствами, Иван вылез наверх. Закрыв за собой крышку люка, демонстративно постучал по ней каблуком. Братья Ухановы, таскавшие вещи, встрепенулись.
— Девку не трогать! — строго приказал
