Умереть на рассвете - Евгений Васильевич Шалашов
Когда в предрассветных сумерках показался добротный дом, в два жилья, окруженный сараями, Николаев толкнул Генаху: "Вставай, боец, жратву проспишь!", но тот, перевернулся на другой бок, вяло послав атамана подальше. Хмыкнув, Иван натянул вожжи, останавливая кобылу.
Побудка была короткой и жестокой: Николаев, без разговоров схватил одного, потом и второго братца за ноги и сбросил их наземь, а когда те возмущенно завопили, успокоил скупыми оплеухами, от которых у обоих Ухановых из глаз посыпались искры. Умник Муковозов, не дожидаясь своей очереди, вскочил сам.
— Ты чё дерешься, дядь Ваня? — всхлипнул Генаха, прикладывая снег к покрасневшему уху.
— Сказано было — подъем, значит, подъем, — невозмутимо ответствовал Иван, вытаскивая из-под облучка завтрак — косушку[12] самогонки и хлеб с салом: — Каждому по паре глотков и закусить!
Братья, забыв об обиде, схватили бутылку и основательно приложились. Муковозов поскромничал — скривил нос, хотел отказаться. Правильный был мужик, не хотел пить с утра, но Иван показал ему кулак. От пары глотков никто не опьянеет, но кураж поймать нужно.
— Ох, хорошо, — помотал головой Тимоха и деловито спросил: — Сразу валить будем?
— Сразу не надо, — встрял Муковозов. — Вначале поспрошать надо — где добро хранят. Будем слушать, что батька скажет.
— Батька? — не понял Тимоха, а потом, переглянувшись с братом, радостно заключил: — А дядька Ваня у нас и впрямь как батька Махно!
Николаев закашлялся, от смущения поправил усы. Батьку, хоть и враг он Советской власти, в Красной Армии уважали. А как не уважать, если его армия из крестьян состояла, а крестьянам батька волю давал? И белым гадам Нестор Иванович давал прикурить!
Иван осмотрел свое "войско". Ну, до армии батьки Махно им, как до Китая раком. И его, если по уму, гнать надо из атаманов! Нужно бы вначале узнать, сколько людей на хуторе, есть ли оружие, отвязывают ли на ночь собак? И чего он об этом не подумал? Хм, а ведь понятно, почему. Он до сих пор мыслил как исполнитель, командир взвода, ну, от силы — роты, а захват села или деревни должны планировать те, кто по должности выше — комполка или комбат хотя бы… И в Питере за него думали Ленька и комиссар, а он только исполнял. Теперь все по-другому сложилось. Его отделение (маловато для отделения, но хоть так) — самостоятельная боевая единица, придется самому мозгами шевелить. Хотя, чего там думать, действовать надо. Баба с одним работником — это не белогвардейский форпост. А если и больше, то круговую оборону не займут, пулеметы не выставят. Не будут батраки за чужое добро головы класть.
— Значит, сейчас подходим. Что скомандую — то и делать, — строго сказал Николаев. — Скажу упасть — упадете, скажу стрелять — стреляйте. Слушать меня как Господа Бога, а не послушаетесь, башку оторву. Поняли?
Генка затряс обрезом, Тимоха топором. Муковозов только кивнул.
Забора нет, зато кобель есть. Ближе подойдем, начнет орать.
— Псину успокойте — нечего зазря гавкать… — кивнул Ухановым на кобеля. — Только не стреляйте пока.
Истошный лай сменился предсмертным визгом. Жалко собаку, но что поделать.
Как и думали — двери открывались наружу, плечом не выломать. Ухановы принялись вырубать петли. Николаев, внимательно прислушивающийся к шуму изнутри дома, прикрикнул:
— А ну-ка, в стороны!
Братья, усвоившие, что с батькой не спорят, отпрянули. И вовремя — из-за дверей раздался выстрел, просадивший насквозь доски!
— Из винтаря бьют! — уважительно сказал Иван, посмотрев на дыру. — Из обреза, — уточнил он и кивнул парням — рубите дальше!
Когда дверь зашаталась, Тимоха, как велено, ухватил створку, повалил ее, сам падая навзничь, а Муковозов и Генаха, встав с двух сторон сбоку, выпалили из обрезов в черноту, озарив двумя вспышками темные фигуры, сразу сломавшиеся попалам.
Когда Николаев вбежал внутрь, обнаружил, что на мосту, соединяющем жилую часть дома с повитью, лежат двое — мужик и баба. У хозяйки хутора, сжимавшей в руках обрез (ай да баба!), разворочено лицо, мужику с колуном заряд попал в живот… Выстрелы двух обрезов, заряженных крупной дробью — страшное дело! Оба еще живы. Выбив носком сапога оружие, сразу же оказавшееся в цепких ручонках ранее безоружного Тимохи Уханова, Иван обернулся к запыхавшимся братьям:
— Добейте, чтобы не мучились…
Слева от сеней была жилая часть — зимняя и летняя избы, справа чулан. Не услышав, а почувствовав какое-то шевеление, Иван гаркнул:
— Кто там есть? Выходи! Не выйдешь — бомбу кину!
Из чулана вышел мужик с лопатой наперевес. Иван, глядя не в лицо, а на руки, отметил, что тот держит лопату так, словно в руках у него винтовка с примкнутым штыком! Если заточена, такой можно и башку с плеч смахнуть.
— Ну-ко, мил-друг, инструмент поклади да руки вверх подними!
— Иван? Николаев? — изумленно спросил батрак, опуская лопату.
— А ты кто такой? — поинтересовался Иван, слегка ослабив палец на спусковом крючке. Вроде где-то он этого мужика видел? Но где, не мог вспомнить.
— Так я ж Петька Корюкин! Не помнишь? Мы с тобой в восемнадцатом на фронт уходили, Колчака бить. Только ты от ВЧК был, а я от народной милиции.
— А тут чего делаешь?
— Работаю я тут, у Очеленковых. С армии пришел — ни дома, ни коня. В городе работы нет. Хотел в милицию податься либо в исправдом, да Череповец не люблю. Мне бы обратно в Кириллов али в Белозерск. Но там пока мест нет. Вот в батраки подался. Думал, год-другой перебедую, а там видно будет. А сам-то как?
— Сам-то? — хмыкнул Иван, стараясь держать в поле зрения и бывшего сослуживца и замерших братьев Ухановых. — Вишь, после службы в бандиты подался. Со мной пойдешь?
— С тобой? — воззрился на него Корюкин. — В бандиты, что ли? Да ты что, Иван? Мы же с тобой сами с бандитами воевали. Нет, не пойду…
Петька начал поднимать лопату (а может, Ивану это только показалось?), но он вскинул наган быстрее…
Пока бывший сослуживец падал, Николаев рявкнул на братьев:
— Вам чего было сказано? Добить, чтобы не мучились. Ладно, — смягчился он, — во двор вытащите, в сарай сховайте, сами помрут. А
