Сыновья Беки - Боков Ахмед Хамиевич
– Где мясо? – рявкнул один из них.
Испуганная. Кайпа тотчас подала ему все, что у них было. Но казаки этим не довольствовались, стали обыскивать, да так тщательно, будто искали иголки.
– Вот, значит, для чего ты ходил купать овец? – сердито шепнула мать Хасану. – Ну теперь-то отходился.
Хасан молчал и смотрел в сторону.
– Чего косишь глаза? – не унималась мать. – Ведь так и знала, опять что-нибудь натворишь.
Ничего не обнаружив в доме, казаки вышли во двор и почему-то пошли прямо к яме, к той самой, из которой брали глину, когда отстраивали дом. Теперь в нее ссыпали мусор. Один из казаков, ругаясь, полез в яму. Долго он кидал оттуда мусор. Выбрасывал, выбрасывал и наконец вылез из ямы, решив, видно, что едва ли станут так глубоко закапывать мясо или шкуру.
Казаки сели на коней. Хасан попытался отнять у них мясо, но из этого, конечно, ничего не вышло, кроме того, что он получил пару ударов плетью. Мать схватила его за рубашку и удержала.
Казаки остановились у лавки Соси. Оба спешились.
– Видишь, откуда ветер дует? – сказала Кайпа. – Будь он проклят! Сейчас станет их водкой поить.
Но то, что случилось вслед за этим, было подобно грому средь ясного дня. Не успел Соси выйти навстречу желанным своим гостям, как те стали избивать его плетьми. Соси закрыл лицо ладонями и присел. Но тут один из казаков дал ему сзади пинка, и он грохнулся им в ноги.
– Долго ты будешь морочить надо головы своей пустой трепотней. Из-за тебя взяли грех на душу, юродивого убили! Теперь вот в навозе битый час копались! Получай же по заслугам, чтобы в другой раз не чесал зазря языком…
– Так ему и надо! – радовалась Кайпа, наблюдая за расправой, – Бог все-таки справедлив!
Надавав Соси еще пинков, казаки уехали.
Соси вскочил и, держась за бок, кинулся в лавку. И может, из страха, как бы казаки еще не вернулись, с силой захлопнул за собой дверь.
В этот день он ее больше не открывал.
Зарахмет, услышав о случившемся, все же усомнился в Хасане и Рашиде. Мясо, оно, конечно, и на базаре можно купить. И тем не менее ни Хасана, ни Рашида больше близко не подпустили к угрюмовским овцам.
4
День выдался небывало жаркий. Пылало как в очаге, натопленном сухими дровами. Глянешь с гребня Терского хребта на Сагошди – дома в нем кажутся не домами, а ловушками для воробьев, сложенными из кирпичей. А над ними шелестит марево, словно над раскаленными углями. По другую сторону, вдали от хребта, змейкой вьется Терек да сквозь марево зеленым островком выступает Моздок.
Давно уже идут Хасан с Рашидом. Сначала было не так жарко и шли они быстрее.
Чем выше поднималось солнце, тем больше оно жарило, чем круче становился подъем, тем короче и тяжелее был шаг друзей. Присели перевести дух и поесть. Хасан выложил вареные яйца – мать специально собирала их для него. У Рашида, кроме сискала и соли, – ничего. Но дружба, она во всем – дружба. Хасан щедро угощает.
Рашид съел яйцо.
– Бери еще, – предлагает Хасан.
– Хватит пока. А то потом…
– Бери. Потом бог пошлет. Там, говорят, хорошо кормят.
Рашид взял еще яйцо.
– А арбузы там есть? – спросил он.
– Сколько угодно. Самое время, уже поспели.
Они идут на Терек. Хасан ездил туда с Исмаалом за арбой и узнал, что в станицах богатые казаки нанимают убирать пшеницу. Он тогда же решил пойти на заработки, Исмаал поддержал его. Но Кайпа поначалу пришла в ужас: отпустить неведомо куда и на сколько? Однако скоро утешилась, узнав, что и Рашид пойдет с ним. Все будет не один в чужом краю. Понимала она и то, что нет у них другого пути подкопить денег. Кайпа, конечно, думала о лошади. Думала об этом, еще когда отпускала сыновей в поместье Угрюмова купать овец. Но надежды рухнули: лошади у них нет и по сей день и в поле опять не посеяли ни зернышка. Теперь нет иного выхода, надо идти работать в люди. К своим богатым односельчанам Хасан не пойдет, не допустит, чтобы кто-то мог сказать: вот, мол, до чего докатился сын Беки, в услужение пошел.
Жара и еда всухомятку вызвали жажду, а взять с собой воды они не догадались. И скоро все мысли их были только о воде. Рашид особенно тяжело переносит жажду.
– На ачалукской дороге по крайней мере хоть есть колодец, – сердится он, – а это что за дорога?
– Кому здесь копать колодец? – пожимает плечами Хасан. – Наши ждут, пока казаки выкопают его, а казаки надеются на наших. Вот мы заработаем с тобой кучу денег, заплатим, чтобы к обратной нашей дороге был здесь колодец! На благо всем! Договорились? – смеется он.
Рашиду не до шуток.
– Тогда мы что-нибудь придумаем! А вот что сейчас делать? Я уже не могу идти.
– Терпи. Ты же не рыба…
– Попробуй потерпи, когда в горле пересохло и все внутри горит огнем.
– А ты не думай о воде. Если будешь все время только о ней думать, пропадешь. Вот завтра поедим арбузы. Может, даже и сегодня.
– Где мы их сегодня возьмем?
– У казака, к которому идем. У него наверняка есть. Один-то он нам разрежет, расщедрится для гостей.
– Это мы-то гости? – Рашид скривился, будто проглотил что-то горькое. – Забыл, как они нас ненавидят.
– Я раньше тоже так думал, считал, что все казаки не любят ингушей. Даже сердился, что нани оставляет у них арбу. Не верил им. А они вон что сделали: продали наши таркала и деньги отдали мне, когда ездил с Исмаалом за арбой. Мы и ночевали у них. Хозяин дома был на японской войне, Исмаал тоже был. Они до полночи проговорили.
Хасан помолчал, потом вдруг сказал:
– И до чего же хороший человек Исмаал. Сколько раз он помогал нам в беде. Ведь вот и с арбой… Ну что было бы с нами, когда лошадь у нас отобрали. Так бы и стояли на дороге…
Хасан все говорил и сам удивлялся своей говорливости. В другое время из него клещами лишнего слова не вытянешь. А сейчас он старается для Рашида. Хочет отвлечь его от мыслей о воде. Боится, как бы товарищ не передумал и не повернул с полдороги назад. Потому-то и расхваливает на все лады место, куда они идут.
– Я раньше не знал, что казаки нанимают убирать пшеницу, – продолжал Хасан, – это Исмаал мне сказал. Ты не думай, что все казаки такие, как пирстоп и его стражники.
– Казак же отобрал у вас лошадь, а ты их так хвалишь! – не выдержал наконец Рашид.
– Так лошадь-то его! Он же не виноват, что ее украли и продали нам!
– А может, он наврал, что это его лошадь?
– Исмаал все проверил. Все точно. О, чтобы попал в ад тот, кто продал нам краденую лошадь. Вот тебе и ингуш!
Некоторое время они молчат. Оба идут босиком. Чувяки берегут, несут в руках, наденут на подходе к станице. Пыль горячая, как огонь. Нещадно жжет ноги, оттого еще больше пересыхает в горле. Теперь уже и Хасан мучается. Он старается не думать о воде.
– Рашид, ты когда-нибудь пил вино?
– Нет, не пил.
– А я пил. У того самого казака. Вместе с Исмаалом пили. Оно, говорят, у них домашнее, сами делают.
Рашид шагает, как лошадь, прошедшая долгий путь: едва волочит ноги, того и гляди, клюнет носом землю. Пересохший от жажды рот раскрыт. Глаза посоловели и смотрят вяло… Он и весь похож на запыленный, обожженный солнцем придорожный бурьян.
– Очень мне нужно твое вино! Сейчас бы глоток воды!..
Моздок кажется Рашиду совсем близко. На плоскости всегда так. Хасан и тут успокаивает друга, подтверждает, что Моздок и правда рядом.
Лицо Рашида светлеет.
– Дойти бы до Терека, я залег бы в нем, как буйвол.
– Раньше, чем на Терек, мы попадем к моему знакомому. Он живет по эту сторону реки.
– Мне все равно, куда мы придем, лишь бы воды напиться!..
– Вода, вода! Ты столько говоришь о ней, что и я скоро сгорю изнутри!..
Небольшая станица, или, как еще называют ее, хутор, куда они держат путь, лежит у самого Терека. Низенькие, крытые соломой домишки прячутся в густой листве садов. Кое-где гордо возвышаются черепичные и железные крыши. Дом знакомых Хасана на краю хутора, при входе в него. Он огорожен реденьким плетнем, покрыт соломой, смотрит в мир боковой стеной: маленьким оконцем, притворенным одностворчатой ставней.
