Валентин Пронин - Катулл
— Я видел Сира дважды: в «Самоистязателе»[188] и в забавной пьеске о хитрых кумушках, обманувших чванливого богача. Оба раза я хохотал как помешанный. Это любимец Муз. Архимим[189].
— Катулл, — внезапно заговорил задумавший что-то Вар, — у тебя отменный вкус, разумеется. Я считаю, что вкус, — это то, что делает из обыкновенных людей поэтов, а из сотни поэтов так называемого избранника Аполлона…
— В твоем рассуждении есть доля истины.
— Чтобы оценить женскую красоту, вкуса требуется побольше, чем для кропания стихов, не правда ли? Но ты и здесь доказал, что твой выбор неоспорим…
Вар, обычно говоривший в грубоватом тоне простолюдина, произнес последние слова с тонкой иронией. «Башмачник» пользовался ею достаточно искусно. Он заметил, как нахмурился и стиснул зубы Катулл, увидев Клодию в обществе молодых вертопрахов.
— Что? Что такое? — завертелся Камерий.
— За пять рядов от нас сидит женщина, — сказал Вар. — Рядом с ней старуха, наверное, родственница, а вокруг вьются поклонники. Видишь? После толстяка… да нет, не лысого, а другого, в коричневой тоге… Ну, конечно! У нее греческая прическа, золотой обруч… Так вот, эта дочь лукского муниципала объявлена одной из первых красавиц в Риме, соперницей Сервилии, Волумнии и самой Клодии Пульхр.
— Кем объявлена? — спросил Катулл.
— Виднейшими знатоками. Не буду называть имен, потому что их мнение ты все равно не признаешь. Но ей посвятил хвалебные стихи Теренций Варрон… и наш друг Корнифиций… У нее есть одно большое достоинство: она была любовницей формийца Мамурры…
— Ментулы?! — взвизгнул Камерий, всплеснув руками.
Приятели Камерия захохотали, а Катулл рассердился.
— Что ты предлагаешь? — спросил он Вара, сморщив нос, как будто почувствовал мерзкий запах.
— Честно описать ее красоту в стихах…
— Мне не нравится такая игра, — сказал Катулл. — Впрочем, если ты настаиваешь…
Они стали пробираться между рядами тесно сидевших зрителей. Камерий хотел увязаться с ними, но Вар его прогнал. Широко улыбаясь, он приблизился к молодой женщине в пестром плаще, индийской шали и галльских золотых украшениях. Окружавшие ее поклонники сделали недовольные гримасы. Не обращая на них ровно никакого внимания, Вар сказал:
— Да будет милость богов к тебе неизменна, прекрасная Амеана. Я хочу представить тебе нашего земляка-транспаданца Гая Катулла…
— Того самого? — живо спросила она и, получив утвердительный ответ, перевела любопытный взгляд на веронца, выглядывавшего из-за широкой адвокатской спины.
Катулл начал было:
— Счастлив приветствовать тебя, любез…
— Я тоже очень рада, — перебила его Амеана. — Так вот ты какой! А я-то думала… Ну, и так ничего… Ты мне нравишься, бледненький веронец.
Слегка оторопев, Катулл уставился на подружку Мамурры, а она, в свою очередь, с веселой улыбкой разглядывала его.
Длинное, длинноволосое лицо Амеаны с накрашенным пухлым ртом и свежим румянцем выражало детское желание шалить и резвиться. Катулл продолжал не спеша его изучать. Гладкая кожа. Крепкий подбородок. Зубы-жемчужины. Волосы она, по-видимому, густо чернит отваром из кожуры орехов. Приклеенные к длинным ресницам тончайшие ленточки золотой фольги делают ее выпуклые, зеленовато-серые глаза еще более светлыми, поражающими блудливым, кошачьим огнем.
Когда она помахала кому-то из знакомых рукой в сапфировых перстнях, вышитый паллий и теплая индийская шаль раскрылись, и Катулл заметил маленькую грудь и умопомрачительную талию. Ей было всего двадцать лет. Но все-таки сравнивать эту резвую кобылку с божественной красавицей Клодией — просто нелепо. Катулл так и сказал Вару, возвращаясь на свое место.
— По-моему, ты тоже не особенно ее восхитил… — усмехнулся Вар.
— Деревенщина, — пренебрежительно процедил сквозь зубы Катулл. — Кстати, она пригласила меня послезавтра смотреть, как она будет играть в мяч со знатными римскими девушками. Хочет показаться в одной тунике, чтобы можно было разглядеть все ее прелести…
Вар был умен, он отлично сознавал силу катулловского таланта. Свои поэтические занятия он считал дополнительной помощью судьбы на пути к преуспеянию и богатству. С течением времени Вар понимал все яснее, что их дороги расходятся: Катулл — если не стал еще для него врагом, то уж о сердечной привязанности между ними не могло быть и речи.
Сидя рядом на театральной скамье, Вар искоса поглядывал на веронца, среди общего шума погруженного в сосредоточенное раздумье.
Что с тобой? — спросил Катулла Камерий.
— Сейчас, сейчас… — рассеянно ответил Катулл.
— Тебе нехорошо, Гай? — забеспокоился актер и взял его за руку.
— Может быть… ты сочиняешь? — догадался Вар.
Катулл хитро сощурился:
— Нет ли у тебя таблички? А у тебя, Камерий?
Таблички и стиля ни у кого не нашлось. Отыскали кусочек угля. Камерий перевернул свой плащ подкладкой вверх и растянул его на коленях. Наклонившись, Катулл торопливо писал кривыми буквами:
Добрый день, долгоносая девчонка,Колченогая, с хрипотою в глотке.Большерукая, с глазом, как у жабы,С деревенским, нескладным разговором,Казнокрада формийского подружка!
Катулла обступили, вытянув шеи в восторженном внимании. Происходило рождение новой эпиграммы. Все понимали: это насмешка не только над бесцеремонной провинциальной красоткой, это еще одна оплеуха Мамурре, Цезарю.
— Ты написал предвзято… — пробормотал Вар, недовольно пожав плечами.
На Вара зашипели и замахали руками. Катулл повторил с явным удовольствием «казнокрада формийского подружка»… и вдруг, толкнув Вара, воскликнул:
И тебя-то расславили красивой?И тебя с нашей Лесбией сравнили?О, бессмысленный век и бестолковый!
Камерий осторожно свернул плащ. Кругом захлопали, засмеялись, заговорили, повторяя только что написанные Катуллом стихи. В веселом гвалте не расслышали стука деревянных колотушек-скабилл, возвестивших о начале представления.
VII
Помпей шел на сближение с сенатом. На консульских выборах он поддержал кандидатуры Домиция Агенобарба и Аппия Клавдия, они заняли в курии кресла слоновой кости.
Цицерон оставался не у дел. Он негодовал и жаловался в письмах уехавшему в Грецию Помпонию Аттику: «Трудно поверить, до какой степени вероломны римляне… Обманутый и покинутый, я почувствовал это на себе… Если я говорю о государственных делах то, что думаю, меня считают безумцем, а если то, что требуется, — рабом…»
Время от времени Цицерон, отстраненный от главных ролей в республике, отправлялся в свое имение и писал там политические трактаты, подражая диалогам Платона. В трактатах он выражал мысли, которые хотел бы провозглашать на Форуме.
Катулл не признавал выспренной мудрости Цицерона. Он был мрачен, дела его шли из рук вон плохо. Загородный дом он продал, но деньги незаметно и быстро таяли. Пришлось возвратить в контору по найму — и молчаливых сардов, и плутоватого слугу. Вслед за тем он сменил дорогую квартиру на две душные комнаты в доходном доме на Авентине. Комнатки были крошечные, как скорлупки от жареного каштана, и лепились под самой крышей.
Лирическая поэзия Катулла вновь расцвела вместе с приходом италийской весны. Он посвятил Кальву стихотворение, благословляющее талант и остроумие друга, с которым они часто забавляются стихотворной игрой, шутками, экспромтами, виртуозной сменой размеров. Катулл описывает свое состояние такими же приемами, какими передавал раньше страстное нетерпение влюбленного, ожидающего «желанного рассвета». Он называет Кальва своим «милым другом», надеется на понимание, жаждет встречи и предупреждает от высокомерия.
Но его неосторожные высказывания и колкие эпиграммы, а иногда и откровенная клевета завистников восстанавливали против него влиятельных нобилей, от снисходительности которых нередко зависело издание его стихов. Постепенно Катулл терял покровительство таких знатных людей, как Меммий Гемелл, Публий Сестий, Гортензий Гортал, хотя, разоблачая в эпиграммах цезарианцев, он тем самым отстаивал их интересы.
Кроме того, Катулл чувствовал, как без всяких дурных намерений с его стороны охлаждаются отношения между ним и сверстниками, земляками, соратниками в поэзии: Альфеном Варом и Квинтом Корнифицием. Правда, с ними пока не доходило до полного разрыва, как с Руфом, или до взаимных издевок, как с Фурием, но все же Катулл горько переживал потерю их братской сердечности. Узнав, что Вар выступил с речами, восхваляющими ставленников Цезаря, Катулл рассвирепел. Он послал адвокату письмо, требуя встречи и объяснений. Вар ему не ответил.
