Алекс Брандт - Пламя Магдебурга
Триста лет миновало с тех пор, как умер Великий Отто. Архиепископы по-прежнему правили Магдебургом, и город процветал под их властью. Строились каменные здания и новые церкви, паломники, ремесленники и купцы прибывали в город. Многие духовные ордена – францисканцы, бенедиктинцы, доминиканцы, августинцы, премонстранты, цистерианцы – основали здесь монастыри. Магдебург стал одним из самых крупных и богатых городских центров Империи. В обмен на щедрые подношения и военную помощь он получал от архиепископов все новые привилегии и права. Архиепископ Вихманн даровал Магдебургу самоуправление, а архиепископ Вильбранд утвердил городской устав. При архиепископе Эрихе город за девятьсот марок серебра выкупил право самостоятельно назначать себе бургомистра и судей, получил право чеканить монету и заключил с архиепископом договор, по которому тот не властен был вводить налоги без согласия городского совета…
– У вас хорошая память, Готлиб, – вежливо улыбнувшись, заметил Хоффман. – Запомнить столько различных…
– У меня всегда была отличная память, – перебил фон Майер, нервно дернув щекой. – А близость смерти сделала ее только лучше. Слушайте меня, Карл, и не перебивайте.
В середине четырнадцатого столетия в городе началась чума. Умерших от страшной болезни было столько, что на городских кладбищах не хватало места и мертвых хоронили за крепостной стеной – без гробов, сваливая в общие ямы, ставя поверх один, общий на всех, деревянный крест. Ворота закрыли, никого из чужаков не пускали, улицы отгородили одну от другой. Тем, кто жил в пораженных болезнью кварталах, под страхом сурового наказания запрещалось появляться за их пределами. Чума – Черная смерть, как прозвали ее повсюду в Европе, – продлилась более года и унесла тысячи жизней[46]. Многие деревни вокруг Магдебурга обезлюдели, и батраки просили двойную плату за свой труд, потому что некому было работать. Люди считали виновниками чумы евреев. Говорили, что те отравляют колодцы, кидают туда мертвых крыс и гнилое мясо, распространяют болезнь при помощи злых чар и черного колдовства. В еврейском квартале толпа разгромила много домов, и много евреев с их семьями встретили тогда на городских улицах свою смерть…
И все же, несмотря на все эпидемии, войны, пожары и прочие бедствия, Магдебург процветал. Развивались ремесла, строились новые дома; улицы – дотоле грязные и разбитые – мостились булыжным камнем. Еще при архиепископе Эрихе Магдебург стал одним из участников Ганзейского союза, и с тех пор корабли его ходили по всей Эльбе, от Гамбурга до Кёниггреца. Милостью императора город получил стапельное право, и с тех пор все купцы, везущие вниз по Эльбе зерно, должны были продавать свой товар на городских рынках и платить городу пошлину. Вскоре Магдебург сделался одним из крупнейших центров хлебной торговли во всей Германии. В городе была открыта первая библиотека, строились школы, больницы и печатные мастерские. В гавани возле Эльбских ворот ежедневно разгружались десятки судов…
Фон Майер снова закашлялся, и его бледное лицо пошло красными пятнами. Глядя на него, Хоффман вдруг подумал, что с каждым произнесенным словом из советника выходит жизнь – точно кровь вытекает из открытой раны.
– Господи Иисусе, дай мне сил… – прохрипел советник. – Если бы вы знали, Карл, как тяжело мне говорить… Но иначе нельзя… Слушайте же… слушайте… В шестнадцатом столетии Магдебург стал первым городом в Империи, открыто вставшим на сторону Лютера, открыто провозгласившим свою приверженность обновленной, евангелической церкви. Наш город давал приют богословам и проповедникам, печатал памфлеты и книги в защиту Лютерова учения – он стал центром новой веры, ее опорой, и готов был защищать ее с оружием в руках.
В тысяча пятьсот тридцать первом году имперские княжества и города, принявшие евангелическую веру, образовали Шмалькальденский союз с целью защитить себя от притеснений католиков. В союз вошли многие имперские княжества и города – Саксония, Вюртемберг, Брауншвейг, Гессен, Страсбург, Ульм, Констанц, Гамбург, Ганновер, Бремен, Любек, Франкфурт, Аугсбург, десятки других. Участником союза стал и Магдебург. О, это было великое время, Карл! Время, когда протестанты были едины, а их вожди – дальновидны и решительны. Союз был настолько силен, что император Карл Пятый – дед нынешнего кайзера, который носил на своей голове не только императорскую корону, но и венец испанского короля, и был самым могущественным монархом своего времени, – долго не решался бросить ему вызов.
Но в конце концов император все же выбрал момент для нанесения удара. Объединившись с Баварией и призвав на свою сторону Морица Саксонского, он атаковал силы Союза и наголову разгромил их при Мюльберге[47], что на берегах Эльбы, в ста с небольшим милях к югу от здешних мест.
После мюльбергского поражения союз распался, словно карточный дом. Его вожди – Иоганн-Фридрих Саксонский и Филипп Гессенский – склонили перед кайзером головы, отказались от части своих владений и позволили ввергнуть себя в заточение на несколько лет. Остальные участники союза также не осмеливались бросить вызов могуществу императора Карла. И когда на аугсбургском рейхстаге кайзер объявил, что католичество отныне является единственным законным вероисповеданием в Империи, лишь Магдебург и Бремен подняли голос в защиту учения Лютера.
Гордый Магдебург! Не имея сколь-нибудь значительной военной силы, без союзников, покинутый всеми, он не отрекся от своей веры и не подчинился приказаниям императора. В городе по-прежнему проводились евангелистские богослужения и печатались сочинения Лютера и Меланхтона; здесь нашел приют Маттиас Флациус, изгнанный католиками из родного Виттенберга; здесь печатались памфлеты и воззвания, призывающие беречь свет истинной евангелической церкви и не подчиняться тирании католиков. «Канцелярия Господа Бога» – так называли Магдебург с тех пор…
* * *Фон Майер вдруг поперхнулся, и на этот раз кашлял долго, и грудь его будто выворачивало наизнанку, и блестящие капли высыпали на его лбу.
Хоффман смотрел на него со смешанным чувством жалости и отвращения.
– Готлиб, вам не следует волноваться, – произнес он. – Цирюльник сказал, вам нужно спокойствие, иначе снова придется отворять кровь.
– Не говорите, что я должен быть спокойным, Карл, – хрипло произнес советник, продираясь сквозь кашель. – Если цирюльнику угодно сцедить мою кровь – пусть делает то, что считает необходимым… Мне нужно только успеть рассказать вам все… Рассказать все то, из-за чего болит мое сердце… Думаете, я о богатстве жалею? О сожженных домах? Нет… Мне страшно оттого, что в людях не останется памяти… Они забудут о том, каким Магдебург был прежде, какого величия он достиг…
Губы советника дрогнули, из-под закрытых век выбежала слеза – скатилась по серой щеке, словно дождевая капля.
– Магдебург был не просто скоплением домов у реки. Он был молитвой – понимаете? Молитвой, застывшей в камне и мраморе, гимном во славу Создателя. Каждый дом, каждый поворот улицы, каждый кусок стекла… И все это сгорело. Сгорело…
Он не договорил – кашель вновь согнул его пополам. Несколько минут Хоффман сидел, молча наблюдая, как иссохшее тело советника изгибается от приступа кашля, и крохотные красные капли летят на застиранное одеяло. Фон Майер умирал – в этом уже не было никакого сомнения.
«Нужно послать за госпожой Видерхольт, – подумал бургомистр, вставая со стула. – Да и за пастором, наверное, тоже…»
Глава 3
Они шли вперед, продираясь сквозь заросли крапивы, сминая ногами папоротники, вдыхая горячий, распаренный зноем воздух. Десять человек: у пятерых – аркебузы, у остальных – пики и топоры. Звяканье металла при каждом шаге, чужое, сиплое дыхание за спиной. Друг за другом идут через лес усталые люди с оружием. Пот льет с них ручьем. Что же за лето выдалось в этом году? Столько дней, и ни одного дождя…
– Далеко еще? – облизнув сухие губы, недовольно спросил Чеснок.
– Устал? – приподнял бровь Маркус.
– Вспотел весь, хуже скаковой лошади. Даже в башмаках хлюпает. Давайте привал.
Маркус ничего не ответил и продолжал идти, не замедляя шаг.
– Толку от твоего привала, – процедил сквозь зубы Вильгельм Крёнер, переступая через облепленный белыми наростами грибов полусгнивший пень. – В такую жару не остынешь. Скажи, Маркус, там хотя бы ручей поблизости есть?
Эрлих пожал плечами:
– Придем – поищешь.
Обошли стороной неглубокий, заросший бурьяном овраг. Продрались через переплетение еловых ветвей, широких и мягких, как медвежьи лапы. Дальше, дальше… Кто-то со злостью рубанул топором мешающее пройти деревце. Кто-то, остановившись, отхлебнул воды из бурдюка. Кто-то замычал под нос нехитрую песню.
Впереди, среди деревьев, показался маленький полуразвалившийся домик.
