Александр Артищев - Гибель Византии
Он всхлипнул от жалости к самому себе.
— За что мне выпадают одни лишь несчастье? Ведь это так просто, отбросить свои корни и жить перекати-полем.
— Довольно болтовни, — оборвал его грек. — Я здесь не для того, чтобы слушать твоё нытьё.
Он на мгновение взглянул в сторону темнеющих на фоне звездного неба башен Константинополя, затем вновь повернулся к Стефану.
— Слушай меня внимательно. От перебежчика Иоанн узнал, что ты находишься в лагере и объяснил мне, как проще тебя найти.
— Зачем я тебе, византиец? Я не могу показаться на стенах города. Турки мстительны: они вскоре пронюхают обо мне и вырежут всю мою семью.
— В городе и без тебя бойцов хватает. Те же, кто воюет из-под палки, пусть остаются султанам. Нет, ты нам нужен здесь и сейчас.
— Что вы хотите от меня?
— Ты поможешь нам взорвать пушку Урбана. Самую большую.
— «Пращу Аллаха»? Ты безумен, византиец! — серб попятился, упираясь пятками в землю.
— Пушку венгра стерегут зорче наложниц султана.
— Вот мы вдвоем и лишим его этой главной утехи. — последовал ответ.
Лазутчик выбросил руку вперёд и крепко ухватил Стефана за ворот рубахи.
— Ты же не откажешься помочь своим братьям по вере? — в его голосе зазвучала открытая угроза. — Узнав о твоём новом предательстве, Иоанн охотно укажет нам, где искать твою деревню.
Серб содрогнулся от ужаса. В том, что Йован сделает это, он не сомневался. С юных лет старший сын Бранковичей прославился своим крайне дурным и вспыльчивым нравом, наводил страх на односельчан необузданной жестокостью. Не раз, после очередной его дикой выходки, селяне шептались по углам, что, дескать, жена Милоша Бранковича «понесла» от дьявола. Когда же, возмужав, Йован уязался за группой бродячих солдат, все, включая самого главу семейства, вздохнули с облегчением. Стефан занял место старшего сына, о «заблудшей овце» вспоминали всё реже. Лишь иногда до деревни доходили слухи о кровавых похождениях в сёлах турок-переселенцев мстителей из числа крестьян, обездоленных завоевателями. И предводителем тех шаек называли некоего человека по имени Йован, по слухам — из местных краев.
И вот теперь, спустя почти полтора десятилетия, он вновь явился из небытия, чтобы с вершин городских стен дотянуться рукой до горла младшего брата.
— Ты же не настолько соскучился по своим домочадцам, — продолжал говорить византиец, — чтобы пожелать воотчую увидеть рядом с собой их головы?
Стефан застонал. Больше всего на свете, до зуда во всем теле, ему хотелось сейчас вскочить и бежать, мчаться прочь, не разбирая дороги. Бежать во весь дух, всё равно куда, лишь бы оказаться вдали от этой жестокой войны, от этих не знающих пощады людей. Но он не сделал ни одного движения.
— Я вижу, ты согласен, — уже в открытую насмехался лазутчик. — И даже в мыслях не держишь вогнать при удобном случае мне меч в спину — ведь мои друзья в городе знают, к кому я пошел.
— А теперь слушай и запоминай! — его голос внезапно посуровел. — Твоя задача проста. Когда я умертвлю часовых, ты подбежишь к самой крупной пушке и глубоко забросишь ей в пасть вот это.
Он бросил на колени войнуку тяжелый сверток, на ощупь напоминающий большой морской голыш, обшитый куском кожи.
— Что это? — испуганно отдёрнул руки серб. — Там внутри порох?
— Нет, — усмехнулся византиец. — Всего лишь кусок железа. Но от него пушка заглохнет навсегда.
— Почему я?! — вновь взмолился Стефан. — Почему не кто-нибудь другой?
Но лазутчик его уже не слышал. Выпрямившись, он пристально смотрел в сторону Константинополя: на одной из башен яркой звездой разгорался костёр.
— Пора! — глухо произнёс он.
Затем повернулся к войнуку.
— Довольно расспросов! — как бритвой отрезал он. — Иди вперёд и помни — одно лишнее движение….
Стефан покорно поднялся, поправил меч и шапку на голове и вскоре две фигуры растворились в темноте.
Коменданту османского лагеря, Акбаш-паше, плохо спалось в ту ночь. Приобретенное за долгие годы военной жизни некое особое чутье тревожило старого солдата. Но, увы, пока ничто не подсказывало ему, с какой стороны может явиться беда. Не снимая одежд, он то и дело ложился на софу, но тут же, томимый тревогой, вскакивал и выбегал из шатра. Беспокойно оглядываясь вокруг, он вслушивался в каждый шорох, в каждый звук, доносящийся издалека. Огромное становище крепко спало, лишь изредка сонными голосами перекрикивались часовые и лаяли своры бродячих псов, привлеченные запахами остатков пищи.
— Всё спокойно, — убеждал себя бей.
Но тревога продолжала мучить его.
— Всё спокойно, — как сговорившись, твердили ему многочисленные посыльные, которых он вновь и вновь отправлял в разные концы турецкого лагеря.
И всё же покой к старику не приходил. В очередной раз выйдя из шатра, он вдруг замер, как вкопанный, глядя на костёр, полыхающий на одной из башен осаждённого города.
— Тысяцкий! — рявкнул бей, не сводя глаз с яркого пятна.
Из-за угла шатра вынырнул огромного роста воин в полном боевом снаряжении.
— Что это? — спросил Акбаш-паша, указывая пальцем вперед.
— Это….? — растерянно повторил за ним тысяцкий.
Затем вытянулся в струнку и гаркнул:
— Похоже на костёр, мой господин!
— Я сам вижу, что это костёр, — рассвирепел бей. — Я спрашиваю тебя, тупица, почему гяуры запалили его? Кому и для чего они подают сигнал?
Тысяцкий развел плечами.
— Пусть господин простит меня, но я думаю, что караул неверных разжёг костёр для обогрева или для того, чтобы отогнать сон у часовых.
— Ты так думаешь? — недобро спросил Акбаш-паша и смерил взглядом великана. — Может быть, может быть….
— Все посты проверены? — новый вопрос прозвучал как выстрел.
— Да, господин, проверены. И неоднократно.
Некоторое время они молчали.
— Не нравится мне все это, — угрюмо бросил бей и вернулся в шатёр.
— Что могло быть причиной? — вслух рассуждал он, меряя шагами помещение от одной стены к другой. — Огромный костёр для обогрева? Как бы не так! Такое в голову могло прийти лишь этому дураку тысяцкому. Не забыть бы завтра назначить на этот пост более сообразительного командира, а того увальня послать на стены — там его настоящее место. Для обогрева! Ха! Греки слишком умны и осторожны, чтобы разводить огонь, который освещает только их, а всё остальное погружает во мрак. Они определённо подают кому-то в лагере сигнал, но кому и для чего, ведомо пока лишь им самим.
Он остановился и энергично потёр лоб.
— Что нужно предпринять, чтобы помешать им? Поднять тревогу в лагере? А если они именно этого и добиваются? Поставить на ноги людей, посеять в них страх перед ночным нападением и продержав всех в напряжении до самого рассвета, сорвать утренний штурм?
Он вновь зашагал вдоль шатра.
— Вопросы, вопросы и ни малейшего проблеска отгадки. О, если бы Аллах просветлил мой разум!
Он опустился на подушки и устало покачал головой.
— Видно, стар я становлюсь для ратных дел. Если военачальник не в силах разгадать замысел врага, он уже наполовину проиграл сражение.
— Но неужели неверные осмелятся на ночную вылазку? — продолжал размышлять он, нервно теребя пояс своего халата. — Нет, это с их стороны было бы большим безрассудством: они в темноте заплутают, разобьются на небольщие отряды и потеряют много солдат. А если пойдут в наступление с факелами, мы перестреляем их, как зайцев. В любом случае, кроме небольшого переполоха в лагере, им не добиться ничего!
Тут он услышал голос тысяцкого, встревожено зовущего его наружу. Не мешкая ни секунды, паша выскочил из шатра. В объяснениях не было нужды: еще на одной башне, в пятистах ярдах от первой, точно так же плясали языки огня.
— Не к добру это. Ох, не к добру, — бормотал старый воин.
Затем, повернувшись к подчиненному, с яростью обрушился на него.
— Так значит ты, сын свиньи и дохлого мула, говоришь «для обогрева»? Быстрее на коней! Скачите, поднимайте тревогу на всех постах!
Он осекся: со стороны пушечной батареи донёсся пронзительный крик. И тут же, как бы в ответ на него, ярчайшая вспышка озарила правое крыло османского лагеря. На краткий миг столб света вырвал из темноты островерхие шатры и палатки, черные пятна кострищ на земле и лежащие вокруг них фигуры людей. Ещё через мгновение земля покачнулась под ногами и тишина взорвалась чудовищным грохотом. Огненный смерч взлетел под небеса, выплёскивая из себя по сторонам пылающие брызги. Горячий воздушный шквал пронёсся по лагерю, сметая всё на своём пути.
Над равниной зависли вопли перепуганных людей, мечущихся во мраке в поисках спасения. Дико ржали обезумевшие лошади, неуклюже подскакивая на спутанных передних ногах; им вторил оглушительный рёв ослов и верблюдов; покладистые и безразличные до того ко всему окружающему волы оборвали привязи и, надсадно мыча, мчались вдаль, не разбирая дороги, втаптывая в землю всё, что попадалось им под копыта.
