Владимир Афиногенов - Витязь. Владимир Храбрый
- Верно, Владимир. Снаряжай крепких людей. И пусть будет не один разведывательный отряд. Мало одного, - готовь несколько.
- Княже, зачисли и меня в этот отряд, - попросил Серпуховского Стырь.
- Ты мне, Игнатий, понадобишься для другого. Пока князь Владимир снаряжал первый отряд, от владыки Ивана прискакал гонец с новым донесением: стало известно, что Тохтамыш разослал повсюду всадников с призывом собираться в войско. Железный хромец обещал ему свое содействие…
Между тем из Москвы были отправлены Серпуховским первые «крепкие люди» во главе с Родионом Ржевским: Андрей Волосатый, Климент Поленин, Иван Свяслов, Григорий Судок. Они должны были собирать сведения о положении, силах и намерениях неприятеля.
Вскоре пришли сведения: Мамай дошел до Воронежа и кочует там, ожидая созревания и уборки русских хлебов, чтобы ими кормить свои тумены и ордынский люд.
Глава 8 . СБОРЫ И ОЖИДАНИЯ
Гонцы по сбору русской рати почти все вернулись в Москву, за исключением тех, кто поскакал в дальние города. Следом за гонцами шли конные полки со своими хоругвями и стягами.
Пришли белозерские князья: Андрей Кемский и Глеб Каргапольский, ярославские: Роман Прозоровский и Лев Курбский, ростовский князь Дмитрий и многие другие.
Простые смерды, вооруженные топорами, самодельными пиками, лишь немногие были в кольчугах и сапогах, большинство в лаптях и бахилах[83], шли по дорогам к Москве, а за ними тянулись подводы. На одной из подвод сидел Григорий Холопищев, беспечно покачивая ногами в такт поскрипывающим колесам и глядя на приближающиеся золотые маковки церквей. Рядом с ним постукивали о сложенные мечи и щиты железные шлемы. Холопищев снял кольчугу и сидел в одной полотняной рубахе. Чуть поодаль за подводами, в которые были впряжены быки, скорым шагом шла группа молодых парней, которые шутили и смеялись, подначивая друг друга. Одеты они были в справную одежу, побогаче. Холопищев довольно посматривал на них - это были парни из одного с ним села, более зажиточного, чем другие. На сходе, как только пришла к старосте грамота от великого князя московского, решили старшим над молодыми в походе назначить Григория. А отец его начальствовал сейчас над мужиками постарше.
Старшие вели себя спокойно и с неодобрением поглядывали на молодежь. Они видели, проходя мимо хлебных полей, как колосья роняют в пыль крупные зерна, и их сердца обливались кровью: сейчас бы урожай убирать, а не на войну идти. Сами-то ладно - останутся живы или нет, дело военное, а как без них будут кормиться жены и дети?..
- Вот ирод, как подгадал, в аккурат к урожаю. Молотить бы этот хлебушек теперь, так мы не на гумно идем, а на супостата ордынского, - говоривший это мужик с окладистой бородой кивнул головой на цепы[84], что лежали в подводах. - Пока с ратными делами управимся и белые мухи полетят. Бабы с детьми без хлеба насидятся…
- Полетят, полетят, - передразнил бородатого высокий худой смерд с заячьей верхней губой, кадыкастый, с впалыми щеками. - Ты сперва с ратным делом управься. Говорят, огромная силища прет. Когда мы с тобой с проломленными башками лежать будем, нам эти белые мухи ни к чему станут. Так же, как и бабы с ребятишками. Сытые они аль голодные…
- Жердина ты окаянная, чувал с просом! Какие речи балаболишь? - прикрикнул на него бородатый.
Чуть было не сцепились мужики, но тут кто-то крикнул:
- Верховые из Кремля! С каким-то стягом… Ишь, как скачут!
Резво осадив коней, верховые обдали комьями земли передних пешцев и закрутились возле подвод. Судя по стягу, прискакавшие были от Боброка Волынского.
- Кто старшие? - спросил один гонец. Ему указали на Холопищевых:
- Вот они: отец и сын.
- Не велено вам в Кремль заезжать. Держите на Чертолье и там располагайтесь.
- Почему не велено? - спросил Григорий.
- Приказ князя Боброка. Сейчас в Кремле людей видимо-невидимо. Вы мешаться только будете.
- Бона как! - протянул тот, кого назвали Жердиной. - Мешаться, значит… Вона…
- Поговори у меня. Плетей захотел?! - прикрикнул на него один из верховых.
Покрутившись еще малость среди подвод для порядку и солидности, гонцы пустили коней вскачь. Бородатый, обернувшись, сказал:
- Отчего, Жердина, у тебя такой характер скверный?.. Все норовишь кольнуть, как овод в лошадиный зад…
- Я, может, за князей этих жизнь свою иду положить на поле брани, а они, вишь, до себя не пускают… Рылом, значит, не вышли.
- Нет, сосед, жизнь мы идем положить не только за князей да бояр, а за Русь нашу общую, за детей, за жен, за отцов и матерей, за дома свои, за землю… - тихо и вразумительно сказал старший Хло-пищев и, взмахнув кнутом, зычно крикнул: - Поворачивай на Чертолье!..
Главная жена Тохтамыша Дана-Бике, напудренная, накрашенная, как кукла, сидела на нижней ступеньке трона и ласково одаривала взглядом миндалевидных глаз сокольничего мурзу Кутлукая, скрестившего ноги в углу на шелковой китайской подушке. В другом углу палаточного летнего дворца царя Синей Орды на такой же подушке устроился мурза Джаммай. Мурзы ненавидели друг друга, но никогда не показывали вида. Джаммай думал, что как только Тохтамыш окрепнет и наберет силу как правитель степи, то наверняка заменит Дану-Бике более молодой и пригожей ханшей. Сейчас же Дана-Бике имела на мужа огромное влияние, так как приходилась родной сестрой главной жене Тамерлана.
Джаммай оказался прав: Тохтамыш, став во главе Золотой Орды, по истечении некоторого времени отдалил от себя Дану-Бике, и Кутлукай оказался без поддержки.
В обязанности сокольничего входила и такая: следить за тем, чтобы не украли яйца редкой породы соколов, которая была единственной в своем роде. Но каким-то образом несколько таких яиц оказались у царя Средней Азии Тамерлана. Кутлукая обвинили в воровстве, и Тохтамыш приказал посадить его на чугунный котел, в который напустили крыс. Это была самая страшная даже по тем временам пытка: крысы, чтобы выбраться на волю, проедали человеку внутренности…
Но сейчас все обстояло мирно и чинно. Тохтамыш, одетый в расшитый золотом халат, в тюбетейке, увенчанной кистью из тонких золотых волокон, при сабле, рукоять которой была отделана жемчугом и рубинами, дремал на троне. Перед мысленным взором синеордынского царя проносились табуны кобылиц. Кобылицы были слабостью Тохтамыша - не жеребцы, не аргамаки, а именно кобылицы, дающие молоко. Дворец хана окружали тенистые деревья. За ними располагались восемьдесят сараев для содержания дойных кобылиц. Сараи соединялись множеством труб. Молоко по этим трубам сливалось в общий резервуар. Затем из молока делали кумыс, который по серебряным трубам поступал во дворец…
Неслышно вошел Фериборз. Кутлукай объявил волю Тохтамыша. А воля синеордынского правителя была такова: ехать к Мамаю, следить за каждым его шагом и доносить. Доносить и ждать… С гонцами поможет Акмола, он уже обо всем предупрежден.
- А вдруг Мамай умрет еще до битвы? - спросил Фериборз, ни к кому не обращаясь.
На выпуклом большом лбу Тохтамыша дрогнули морщины. Он открыл глаза, повернул к магу лицо, вдруг сделавшееся свирепым, и ответил:
- Мамай должен сразиться с московским князем. Кто будет побежден, тот и умрет… Иди!
Глава 9. ВЕЧЕВОЙ НАБАТ
Владимир Андреевич сидел у себя в гриднице, окна её как раз выходили на амбарную площадь, и смотрел на раскинувшиеся вокруг торги. Жаловал купцов великий князь Дмитрий Иванович, давал им вольности разные, не донимал поборами, уважая их нужное дело…
Серпуховской поднял руку к виску, потер его и оборотился к дружиннику Стырю, стоявшему у порога:
- Грамота при тебе?
- А как же иначе?! Зашил крепко, княже.
- Хорошо… А теперь иди, узнай, не уехали ли с торгов гости новгородские? Тебе с ними сподручнее ехать, а уж коли их нет - поедешь один…
- Да мне не привыкать одному-то…
Оказалось, что купцы новгородские - гости дорогие - еще здесь. И вскоре с Игнатием пред очи Серпуховского явились Иван Васильевич Усатый с сыном Микулой и молодой купец Дмитрий Клюков.
Заботясь о пополнении войска, Владимир Андреевич заранее условился с великим князем о том, чтобы привлечь к общему делу и Новгород. Был там с ратью одиннадцать лет назад[85], когда налаживал оборону от ливонских рыцарей не только Новгорода, но и Пскова, Серпуховской, знал норов вечевиков[86], думал, что будет нелегко их уговорить… Как бы получше обо всем сказать и склонить-таки господу новгородскую на свою сторону. Им ведь великий князь не указ. Привыкли собственным умом жить, вдалеке от ордынского ига…
