Христоверы - Александр Владимирович Чиненков
17
Войдя в предбанник, Андрон быстро разделся и вошёл в баню. Следом вошёл Савва Ржанухин с лампой в руке и повесил ее на крюк.
Андрон осмотрел тщательно выскобленные дубовые полки, уступами в три колена, уходящие к потолку, с набухшими на них тяжёлыми каплями влаги.
Ржанухин вернулся, держа кадку с двумя замоченными берёзовыми вениками, которые залил кипятком из бурлящего котла. Андрон, закрывая глаза, вдохнул с наслаждением полной грудью поплывший вокруг аромат.
– У-у-ух, аж дух спирает, – прошептал он. – Благодать-то какая!
В предбаннике Ржанухин развёл в ковшике квас кипятком, вернулся в баню и вылил смесь на раскалённые камни. Клубы пара заполнили баню и привели разомлевшего Андрона в полный восторг.
– У-у-ух… У-у-ух… Будто зараз в рай попал, цветущий и благоухающий! – выкрикивал он, смахивая ладонью заливающий лицо пот.
Ржанухин повторил.
– У-у-уф… дышать нету мочушки, – промычал довольно Андрон, присаживаясь на полок. – Горло забито, ноздри горят…
Его тело блестело от пота, а рот был беспомощно разинут. И всё же Андрон взобрался на верхнюю полку и, блаженно щурясь, улёгся на живот.
Савва Ржанухин взял из кадки веник, прополоскал его в холодной воде, подошёл к старцу, и… Веник со свистом замелькал в его могучей руке, рассекая насыщенный паром воздух.
– Ой-ой-ой! Шибче секи, шибче, Савва! – закричал Андрон, одновременно испытывая боль и наслаждение. – Не жалей сил, Савва, и меня не жалей! Вышиби из меня вон дух острожный, мерзкий! О-о-ох… О-о-ох… Хорошо-то как, Хосподи!
Сам взмокший от пота, Ржанухин старался изо всех сил. Он уже не первый раз парил в бане старца и хорошо знал, что Андрон выдержит всё.
– Как хорошо-то Савва, Хосподи! – рычал от испытываемого удовольствия старец. – И жить, едрёна вошь, ой, как хорошо-о-о… Аж мочушки нет, Савва! А ты шибче, ещё шибче хлыщи меня, трутень! Что, обессилел уже, покуда я на казённых харчах маялся?
* * *
Наступившим вечером Агафья, ничего не объясняя, заставила Евдокию одеть белую радельную рубаху. Осмотрев её с ног до головы, «богородица» коротко бросила:
– Ступай за мной…
Они спустились по ступенькам крыльца и прошли на задний двор к бане.
– Стой здесь и жди, когда позовут, – сказала старуха и схватила ее за руку.
Почувствовав тревогу, Евдокия попыталась освободиться, но не смогла.
– Для чего ты привела меня сюда, матушка? – с дрожью в голосе спросила Евдокия. – Ведь в бане кто-то моется? Там кто-то есть?
– Стой, молчи и ни о чём не спрашивай, – покосилась на неё Агафья. – Уже скоро сама узнаешь, для чего ты здесь.
Услышав её, Евдокия побледнела и почувствовала внутри дурноту. Её колени задрожали, и она едва устояла на подкашивающихся ногах.
– Что вы хотите со мной сделать, матушка? – снова попыталась освободить свою руку Евдокия. – Может быть, в печке сжечь?
– Надо бы за твои поступки, – косясь в её сторону, процедила сквозь зубы Агафья. – Но жечь никто тебя не собирается. Смертоубийство – чуждый нам промысел.
– Так для чего ты привела меня сюда, матушка? – со слезами на глазах выкрикнула Евдокия.
– Терпи, молчи и жди, – дёрнула её за руку Агафья. – Не смей больше роток разевать. Лучше о содеянном тобой думай и как ответ за сеё держать будешь, тоже зараз обмысли.
* * *
Паря старца веником, Ржанухин выбился из сил. Распаренное тело старца сплошным красным пятном растеклось по мокрым доскам.
– Всё, Савва, будя, силов у меня больше нет, – взмолился Андрон. – Воды набери холодной, Савва, и на меня плещи.
Ржанухин, тяжело дыша, вылил на него ушат холодной воды, после чего смазал тело старца намыленной мочалкой.
– Всё, будя, неси мне квасу и ступай на улицу, – простонал Андрон. – Там Агафья должна меня с Евдохой ждать. Вот и скажи «богородице», пущай девку ко мне заводит.
Ржанухин послушно выполнил повеление старца. Андрон принялся пить квас с жадностью страдающего от жажды путника, оказавшегося в самом центре знойной пустыни. Агафья втолкнула в баню сопротивляющуюся Евдокию и тут же вышла.
Утолив жажду, Андрон отставил жбан в сторону и, не стесняясь своей наготы, посмотрел на девушку полным вожделения взглядом.
Евдокия стояла перед ним в радельной рубахе, подчёркивающей красоту и гибкость её потрясающего тела. Чувствуя на себе похотливый взгляд старца, она закрыла лицо ладонями и отвернулась. Грозный окрик Андрона пригвоздил её к месту.
– Повернись ко мне, Евдоха, и лицо открой! – потребовал он, усаживаясь поудобнее на полке. – Я не в кулюкушки с тобой играть собираюсь.
Евдокия всхлипнула, медленно обернулась, но рук от лица не убрала.
– На колени падай передо мной, шалава! – громко крикнул Андрон. – Хочу в зенки твои бесстыжие глянуть, овца блудливая!
Евдокия, плача, опустилась на колени, но ладоней от лица не убрала.
Андрон, не отводя от неё страшного взгляда, протянул руку к керосиновой лампе и выкрутил фитиль. В бане стало светло как днем.
– Гляжу, совсем от рук отбилась, мерзавка, покуда я в остроге маялся, – заговорил он вкрадчиво. – Даже сейчас волю мою исполнять не желаешь.
– Не могу я эдак, – всхлипнула Евдокия. – Это же грех тело голое созерцать.
– Этот грех других касается, но не тебя и не меня, – ухмыльнулся плотоядно Андрон. – Здесь, в бане, каждый таков, каков он есть, каковым мать родила и в жизнь выпустила, нагим и без притворства.
– Нет-нет, не могу я эдак, – зарыдала Евдокия. – Я же женщина замужняя… Мой Евстигней…
– Нет у тебя мужа, и не было никогда! – повысил голос Андрон. – То, что ты обвенчана с Евстигнеем, здесь, на корабле нашем, никакого значения не имеет. Как вы только оба на корабль наш взошли, так венчание зараз свою силу потеряло. Вы жили у нас как брат и сестра, или запамятовала?
– Да, неправильно мы жили, не по-людски, – всхлипнула Евдокия. – Евстигней считал меня «женой духовной», а я его мужем православным, Богом данным. И брак наш венчанием Хосподом на небесах заключён.
– Всё мне ясно, голубушка, – заговорил с жёсткой ухмылкой Андрон. – Попы, у которых ты всё это время проживала, хорошенько мозги твои куриные прочистили. Агафья сказывала, что ты возвращаться к нам не хотела, а тебя силой привели.
– Да, не хотела, – не стала отпираться Евдокия. – Муторно у меня на душе на корабле вашем. Я по-другому жить хочу, а в радениях и грехах свальных участвовать не желаю.
– Хорошо, сладко щебечешь, птичка-невеличка, – процедил сквозь зубы Андрон. – А вот нет тебе возврата в ту жизнь. Пришла ты к нам сама, никто тебя
