Белые степи - Рамазан Нурисламович Шайхулов
Редко им удавалось, оставшись наедине, вдоволь поговорить, и поэтому всю дорогу Ислам рассказывал о своем степном детстве, о пережитых лишениях, о жизни в лесном кордоне.
– Тянет в степь, в родную деревню, привольно там. Но и здесь я уже прожил больше, чем там, и влюбился в красоту этого края. Эх, выучиться бы на художника и изобразить все это…
Когда по окольным тропинкам обходили Тукан, он вспомнил, как, когда ему было десять лет и жили они в бараке, отец взял его с собой в строящийся Магнитогорск, чтобы продать сделанные ими в течение всей зимы из лыка мочалки, кисти для извести и другую мелочь. До Белорецка добрались они на платформе товарняка. Из Белорецка до Магнитки, где пешком, где на попутках. Когда проходили мимо деревни Абзаково, отец Фатхелислам рассказал ему, как шли они мимо этой деревни же после гражданской с братом: «Вот на этих валунах на околице сидел парень и пытался извлечь мелодию из курая. Мы остановились возле него, чтобы передохнуть, и сказали ему:
– Хочешь послушать, как звучит курай? – на что тот, недовольный вмешательством в его музыкальные упражнения, бросил:
– А что, умеете, что ли?
– Ну, попробуем. – И брат затянул с волшебными переливами старинную песню «Буранбай». В ней пелось о старшине Буранбае, поднявшем бунт против захвата вотчинных земель башкир и за это сосланного в Сибирь. Я запел.
Табаҡ та ғына табаҡ, ай, аҡ ҡағыҙБуранбайҙың яҙған да хаттары.Шул хаттарҙы алып уҡып ҡарап,Зар илайҙар ауыл ҡарттары.Буранбайҙың аты, ай, кирме ине,Серге аҫҡайҙары ла тирме ине.Буранбайҙа менән, ай, ИбраһимСеберҙәргә китер ҙә ирме ине.Постепенно вокруг нас собрался народ. После всех бед братоубийственной гражданской войны народ изголодался по родным песням и благодарно внимал нам. Затем просили спеть еще и еще. Три дня нас не отпускали из своей деревни, водили из дома в дом, угощая, и слушали наши песни».
А тогда, удачно все распродав, – строящийся город нуждался в таких мелочах, – отец купил Исламу мандолину. Видел он, как сын пытался выстрогать себе скрипку и извлекать из нее звуки, и, видимо, поэтому и купил на первый взгляд дорогую и вроде бы не нужную в хозяйстве вещь. Когда доехали до рудников Тукана, отец остановился отдохнуть у своего друга и там на оставшиеся деньги сильно загулял. Не дожидаясь его, не испугавшись ни местной шпаны, ни зверья по дороге, Ислам сам ушел домой, всю дорогу пытаясь извлекать мелодии на этой мандолине. Так и научился. Уже с третьего класса местная молодежь упрашивала его играть на танцах.
Чем ближе родная деревня, тем тревожнее становилось Салиме. И смешные россказни Ислама слушала вполуха. Все смешалось в ее душе: и ожидание долгожданной встречи с отцом, матерью, сестрами и братьями, и тяжесть своего положения – вот, не успела уйти из родного дома, а уже возвращается с мужем и в положении. Как их встретят родители, как примут Ислама?
Дома встретили их сдержанно. Отец, сторонник терпимости и покорности воле Всевышнего, не показал явного недовольства, мать хмурилась, старшие сестра и брат смотрели на настроение родителей. Собрали на стол, пригласили родных. Но к концу застолья все переменилось. Среди родни не осталось равнодушных и не принимающих дерзко нарушившего традиции Ислама: своими шутками, остроумными ответами и рассказами он обаял всех. Быстро завоевал доверие, расположил к себе домочадцев.
Коньком Ислама были небольшие юмористические рассказы про Ходжу Насреддина, знаменитого фольклорного героя тюрков. Он сыпал ими, и стол сотрясался от хохота:
«Однажды Ходжа Насреддин сказал жене:
– Жена, наша жизнь с тобой на этом свете ничего не стоит, но не унывай! Уж на том свете мы повеселимся!
– Почему? – спросила жена.
– Потому, что мы оба попадем в рай.
– С чего это мы с тобой попадем именно в рай?
– Да потому! Посмотри на себя и взгляни на меня. Ты каждый день смотришь на меня и терпишь. И я каждый день смотрю на тебя. А уж сколько натерпелся! А тот, кто много терпел, обязательно попадет в рай».
Ахметша знал эти анекдоты, так как этот образ был придуман суфистами для того, чтобы в такой простой форме доносить до народа свои завуалированные идеи. Ислам рассказывал, все смеялись, и потом Ахметша давал свои пояснения.
– Все правильно, только терпение всех тягот жизни и кротость перед Всевышним приведут нас к примирению. Не зря башкиры говорят: у терпения золотое дно.
Попутно Ислам в шутливой же форме задевал набожность отца Салимы, зная от матери многие положения из Корана, на что тот вовсе не обижался, привык за советское время к общему неприятию религии. Он также отшучивался. Но видя, что молодой зять не огульно судит о религии, а имеет какие-то представления со своими умозаключениями, стал ненавязчиво высказывать свои соображения – давно у него не было такого собеседника.
Проводили их на следующий день всей деревней; слава об интересном, веселом и находчивом зяте Ахметши уже успела обойти все дома. В следующие приезды их ждали как дорогих и долгожданных гостей.
Через год, летом, младший братишка Салимы Мухтарим, которому исполнилось двенадцать, соскучившись по сестре, да и зять Ислам его сильно заинтересовал, уж очень он весело балагурил с детьми во дворе во время перекуров, отправился с другом к ним в гости в Худайбердино. Рос он очень любознательным и жадным до знаний, все хватал на лету, и еще одна черта, не совсем характерная для его народа – точность и педантизм, – позволяла ему многого добиваться. Его и так большие, умные глаза всегда горели и буквально искрились от желания все познать и постичь.
Невзирая на то, что впереди почти восемнадцать километров, шли они весело и споро. Зная, куда идти, срезали дорогу – без страха, рисуясь друг перед другом, шли без дорог через дремучие дебри, горы, хотя везде кишели змеи, подстерегали и болотные трясины. Несколько раз, засучив штаны, переходили вброд через Зилим и притоки-ручьи. И вот, когда до деревни оставалось совсем немного, они решили отдохнуть на берегу реки Зилим.
В те времена всех мучила общая напасть – вши, вот и мальчики, усевшись, стали неистово чесаться. И тут Мухтариму в голову пришла озорная идея, и он почти вскрикнул:
– А давай утопим в холодной воде Зилима этих проклятых вшей!
Сказано – сделано. Мальчики догола разделись,
