СТРАСТЬ РАЗРУШЕНИЯ - Лина Серебрякова
Стрельба уже началась.
Бакунин согласился. Его натура требовала деятельности, немедленной, сиюминутной. Он видел, что и здесь мало что готово для серьезного "дела", что люди растеряны и разобщены. И встал у руля, командовал, распоряжался с офицерской уверенностью, его звонкий металлический голос звал "рискнуть головой".
В эти дни его узнал Рихард Вагнер.
Удивительно!
Во всех великих людях, встретившихся на пути Бакунина, он оставлял ощущение величия и мощи, "львиной натуры" как сказывал еще Виссарион Белинский, к тому времени уже год как умерший от злой петербургской чахотки.
Так и Вагнер, бунтарь, ниспровергатель музыкальных канонов, ощутил в Бакунине, несмотря на страшные речи, нежную чуткость, сочетание варварской дикости с чистейшим идеализмом, уловил в нем тонкую музыкальность, огонь и страсть к огню. С ужасом восхищения наблюдал великий музыкант одетого в черный фрак Мишеля, высокого, отлично державшего свое крепкое атлетическое тело, уверенно распоряжавшегося в дыму, под обстрелом, ободрявшего растерянных людей.
И еще заметил этот обостренный наблюдатель, что сам Бакунин занимался делом, которое как бы не казалось ему серьезным, будто есть дело и Дело. Очень странно!
— Оказывается, — удивился знаменитый композитор, — русского человека легко можно убедить в том, что предать огню замки и имения — дело справедливое и богоугодное, что привести в действие разрушительную силу — дело, достойное разумного человека. Я понял, что славяне — наиболее способные, неиспорченные люди, но к демократии, к республике равнодушны, как к вещам нестоящим.
С 4 по 9 мая 1849 года Бакунин — полный диктатор Дрездена.
В артиллерийском азарте он громит самые художественные здания, устраивает в театре склад горючих боеприпасов и сжигает его, огонь и разрушения вихрем несутся по всем улицам старинного города. Для защиты городских стен от солдат Короля он приказывает вынести из Дрезденской галереи и выставить в качестве щитов бесценные картины Рафаэля, Тициана, Рубенса, рассчитывая, что противник не посмеет стрелять в шедевры
(Так или иначе, он со смехом рассказывал об этом на склоне лет!)
Когда же войска начали теснить повстанцев, он в боевом порыве предложил своим друзьям взорвать себя вместе с ратушей. Те вежливо отклонили великую честь. Тогда Бакунин организовал безупречно правильное отступление, вывел людей из-под огня, скрылся сам, и лишь предательство приютивших на ночь хозяев километрах в пяти от Дрездена позволило преследованию схватить его.
При виде жандармов Мишель дрогнул, представив, что будет немедленно выдан России. Это страшило его больше всего.
— Я готов к смерти, но не к выдаче.
Ответ, что его повезут в тюрьму Кенигштейн, удовлетворил его полностью.
В Петербурге известие было встречено с воодушевлением. Не меньшее удовольствие доставил царю и тот факт, что именно его офицер столь удачно действовал против прусского короля.
— Командовал? И как?
— Блестяще, Ваше Величество.
…
Николай I называл себя «дворцовым каторжником».
Он и в самом деле входил в кабинет в пять часов утра и с необходимыми перерывами, смотром войск, дипломатическими приемами, решением насущных вопросов огромной Империи работал до вечера.
Сейчас он величественно возвышался за своим столом с бумагами и папками, а перед ним стоял Генерал-Губернатор Восточной Сибири Николай Муравьев. На диване расположился министр иностранных дел, Канцлер Карл Васильевич Нессельроде (Карл Роберт фон Нессельроде-Эресхвен), щуплый, носатый старичок в очках, в черному сюртуке, под которым голубела муаровым рисунком широкая лента, и светились высокие ордена. Видна была его хмурая настороженность.
Царь, представив присутствующих друг другу, предложив Муравьеву сесть и обратился к нему с замечанием.
— Третий месяц, Николай Николаевич, вы знакомитесь с делами Восточно-Сибирского края. Хозяйство, промышленность. И каторга, доносы, жалобы. Не позавидуешь. Но такова ваша должность.
— Так точно, Ваше Императорское Величество.
Царь осторожно провел рукой по опрятной прическе.
— Вы — боевой офицер и дерзкий управляющий. Вам предстоят сношения с приграничными государствами. Выслушайте напутствие министра иностранных дел.
Нессельроде вскочил с неожиданной резвостью и чуть не забегал по ковровой дорожке.
— Ввиду откровенной вражды с нами Европы, в особенности Англии, дабы не раздражать их лично, вам следует раз и навсегда воздержаться от сношений с Китаем.
Муравьев тоже поднялся, неуступчиво глядя на собеседника.
— Но Китай наш сосед по Амуру.
— Амур — река для нас бесполезная, — кичливо возразил Нессельроде. — Воды ее теряются в песках, в болотах топких. Не вздумайте!
Муравьев оставался спокоен.
— Граница с Китаем не определена, край не исследован.
Нессельроде вскипел.
— Вы слышали? Следует отказаться от Амурского бассейна навсегда, иначе вы поссорите нас с Европой! Равно не трогайте и Сахалин, дабы не беспокоить Японию.
Муравьев был ошарашен. Три месяца он вникал в достоинства и богатства Сибири, их насущность для России, и уже полюбил огромный край, как вдруг…
Император посмотрел на Нессельроде.
— Оставьте нас, Карл Васильевич.
И когда закрылась дверь, спросил с усмешкой.
— У тебя руки чешутся?
У Муравьева даже плечи взметнулись под эполетами.
— Грех не отыскать судоходного пути по Амуру! Иначе не быть нам великой морской державой. Самое малое — незамерзающие порты по всему побережью.
Николай I величественно покивал головой.
— Но смотри… Чтобы комар носу не подточил. Понял? Чтобы не пахло пороховым дымом.
Муравьев с облегчением перевел дух.
— Так точно, Ваше Императорское Величество.
Император возвысил голос в сторону двери.
— Пригласите капитана Невельско́го, — и когда тот вошел, статный, усатый, тридцатилетний, в морской форме, представил его Муравьеву. — Вот, Николай Николаевич, ученик Крузенштерна, капитан судна «Байкал», идущего с грузом на Камчатку. Верно?
— Так точно, Ваше Императорское Величество!
— К тому же спасший жизнь моему сыну Константину. Знакомьтесь.
И представил Муравьева.
— Перед вами Генерал-Губернатор Восточной Сибири, прямой потомок Степана Муравьева, участника экспедиции Витуса Беринга.
И после рукопожатий напутствовал обоих.
— Согласуйте свои задачи, но втихую, тайно, чтобы не пронюхали лисьи носы иноземцев.
В рабочей комнате Муравьева все три стола были завалены папками с документами, письмами, развернутыми дремучими картами, рисунками, схемами. Нынешние карты висели по стенам, тоже разные, составленные отдельными исследователями. Муравьев оглядел комнату посторонними глазами.
— Закопался! Четвертый месяц, как крот. Что тебе Север?
— С юности горю им. Еще в Морском корпусе, у Крузенштерна. Он описал Сахалин как часть материка, а я… я во сне вижу пролив, мечтаю о нем. Зовет меня! Вот выйду в море на полтора месяца раньше, доставлю груз в Петропавловск-Камчатский и начну. Искать. На свой страх и риск.
Муравьев раскрыл старую книгу, подошел к мелкомасштабной карте.
— Пишут Василий Поярков и Ерофей Хабаров. «Река Амур велика и преименита, впадает однем устьем. А против того устья есть остров превеликий» … Вот так. А то ишь… умник: в песках, в болотах топких теряется!
И
