СТРАСТЬ РАЗРУШЕНИЯ - Лина Серебрякова
Киселев с удивлением поздравил генерала, приказал шампанского, и, не скрывая, ждал пояснений. Муравьев, потрясенный, не замедлил.
— Зимой, будучи в войсках под Тулой, я высказал некие предложения проезжавшему государю. И все!
— Полагаю, весьма здравые предложения.
Тут же в приемной Николай Муравьев отправил письмо.
— Примите, бесценная Катрин, мои признания любви к Вам и предложения руки и сердца.
Можно представить, как закричала счастливая девушка.
— Да! Да!
…
Однажды, когда обритый наголо после болезни и без копейки денег, потому что заплатил долги одного русского семейства, Мишель сидел в своей комнате, к нему пришли два поляка.
Сказав, что много наслышаны о его направлении и красноречии, они пригласили его выступить на ежегодном памятном собрании, посвященном Польскому восстанию 1831 года, подавленному царским правительством.
Мишель согласился. Тут же заказав себе парик, через три дня уже стоял перед собранием. В блистательной речи перед польской эмиграцией, в присутствии Адама Мицкевича и князя Чарторижского, он предложил себя, русского аристократа, в ряды борцов против Российской империи за освобождение Польши. В ослепительном головокружении уверял присутствующих, что за ним — готовое восстать русское крестьянство, и огромная, покрывающая все пространство, русская армия!
Поляки были растеряны.
В их местные польские дела не влезает бакунинский размах, им не сладить с массовым движением в России! Хозяева не знают, что и думать. И тут русское посольство во Франции, а именно сам посол, господин Киселев, выводит их из затруднения, пуская слушок о том, что Бакунин — российский шпион.
Вокруг Бакунина пустота. Он вновь один, без денег, без друзей. Более того, он даже выслан из Франции по настоянию все того же русского посла.
Грустно опустив голову, Мишель Бакунин бредет по дороге. Но вот взглянул вокруг… и рассмеялся. Силы душевные, словно светлый родник, вновь играли и радовались жизни, несмотря ни на что. Ах, как он обожал в себе это чудо!
— Пусть гоняют, — сказал он и махнул рукой, — а я буду тем смелее, чутче и метче говорить. Жизнь моя определяется ее собственными изгибами, независимо от моих предположений. Мы обретаемся в живой среде, окруженные чудесами, и каждый миг может высверкнуть их наружу!
…
Генрих Гейне просматривал газету, удобно сидя на скамье в парке, статью о литературном обществе «Молодая Германия», где он был главным, и которое состояло из его поклонников — шумливых писателей, поэтов, студентов, обжившихся в Швейцарии. Неопределенное либерально-революционное направление, преклонение перед политической и литературной Францией, молодые затеи вроде протягивание левой руки при встречах или ношения на шляпе листка плюща — все это для обоюдоострой иронии Гейне казалось расплывчатой забавой. Как поэт он был горячо любим, боевые сатиры и критики его расхватывались, но участие в революции… Он качнул головой.
— Генрих! — услышал вдруг.
Его окликнул Карл Маркс, родственный не только идейно, но и кровно, по матери, дальний брат или дядя. И вдвое моложе.
— Пройдемся, — властно предложил он.
И на ходу, забрав газету, пробежал статью.
— Шалуны. На что они рассчитывают без жесткой дисциплины, без программы? «Семья» — именуют свои сборища. Тебя устраивает?
Гейне усмехнулся.
— Их скоро вышлют всех. Всемерно жаль, но я бессилен.
Карл посвистал с насмешкой.
— Разумеется, дамский угодник, — и прочитал издевательски.
Раз барышня стояла
Над морем в поздний час
И горестно вздыхала,
Что солнца луч погас.
Гейне улыбнулся. Карлпродолжал.
— Тебе все еще мечтается, чтобы женщины тебя на руках носили? Гейне усмехнулся на молодой выпад. А тот продолжал, не заметив. — Оставь эти любовные серенады и покажи поэтам, как орудовать хлыстом. Впереди революция, между прочим.
Гейне плоховато себя чувствовал и не готов был к спору.
— Каждая эпоха верит, что ее борьба самая важная, — примирительно вздохнул он.
— Революция — идея на все века. Никаких иных.
Они пошли молча. Маркс готовил докторскую диссертацию и направлялся с тезисами в редакцию Руге. Об этом и думал, и лишь поднял брови, когда Гейне произнес задумчиво.
— Идеи «других» для немцев — отчаянно злейшие враги. Мы готовы на корню уничтожать чуждые идеи вместе с их носителями.
…
И все же… огромная чужбина требует хоть какого-нибудь объединения. Тоска по теплому братскому окружению, по давнему полудетскому ощущению безопасности, любви и понимания непрестанно гложет душу. Полный неопределенности, он заглядывает даже в масонскую ложу.
Нет, и это не для него.
Дела, святого дела!
Панславизм! Всеславянская Федерация, словно живая, расцветает в его воображении. Она должна будет осуществить полную свободу личности, суверенитет каждой нации, отмену частной собственности и права наследования, отмену государства, чиновничества, ввести общественный труд, общежития, общественное воспитание детей, набрать армии труда, и тому подобное. Но кто же станет у власти в столь совершенной казарме?
По мнению Бакунина, это будет широкий круг осведомленных, узкий круг посвященных, во главе с самым достойным, самым талантливым из всех, то бишь Михаилом Бакуниным!
В Брюсселе он заглядывает к Карлу Марксу, также высланному из Парижа. Здесь кипит работа, издается газета, читаются лекции для рабочих и служащих, проводятся занятия в кружках и собраниях. Вещие догадки о могильщиках капитализма осеняют голову доктора экономии, из смутных пелен социальных туманностей прорисовываются очертания диктатуры пролетариата.
Бакунину противно. Его инстинкты полностью, наотрез противопоказаны диктатуре и дисциплине, его мироощущение — это порыв, страсть, смутный протест и разрушение.
— Маркс портит работников, делая из них резонеров. Все то же самое теоретическое сумасшествие и неудовлетворенное, недовольное собой самодовольство. В обществе коммунистов нельзя дышать свободно, я держусь от них подальше и никогда не вступлю в их коммунистический союз, не желая иметь с ними ничего общего… Коммунизм есть логическая невозможность, но в основе его лежат священнейшие права и гуманнейшие требования, в них-то и заключается та великая чудесная сила, которая поразительно действует на умы.
"Призрак бродит по Европе…" — эти слова уже произнесены в Манифесте Коммунистической Партии. Маркс и Бакунин — первые жертвы этого Призрака, этого признания необходимости насилия над людьми ради их же свободы и светлого будущего.
Одинокий, без собственного движения, без поддержки единомышленников, Мишель уязвим для любого слуха, которые так и липнут к нему, к его крупной личности.
Но мало-помалу собираются и сочувствующие. Это простые люди, вроде братьев Страка, но они общительны и преданны. Вокруг них теснятся другие, недовольные присутствием австрийцев, немцев, турок. Для пополнения казны кто-то продал мебель, кто-то отдал сбережения. Бакунин налаживает связи в Праге, Познани, Брюсселе, его уже многие знают и видят в нем славянского вождя. Он принимает участие в
