Август Цесарец - Золотой юноша и его жертвы
Только бы никто не обратил внимания на необычную позу старика, иначе все потеряно! — испугался Панкрац и принял такую позу, будто беседует с ним.
Впрочем, вскоре звонок известил о начале нового действия, и балкон опустел, стало пусто и в фойе. Этого момента и ждал Панкрац. Он заглянул в фойе, вернулся и встал спиной к балюстраде с таким расчетом, чтобы с террасы кафаны, находившейся, впрочем, довольно далеко, его никто не заметил. Затем наклонился к деду, просунул руку под сюртук, нащупал деньги, оставшиеся у старого Смуджа после продажи кларнета.
Зачем они теперь ему? Да и отдавать их другому или возвращать Йошко тоже было неразумно. К. тому же он покупал старику билет на поезд, платил за трамвай, тот, наверное, и не думал возвращать. Ха-ха, теперь он сам себе их вернул! Сейчас он поступил умнее, чем в случае с Кралем, когда оставил ему сотню!
Усмехнувшись, он еще раз осмотрел деда, вспомнил и про часы, но не взял. Как можно равнодушнее прошел через пустое фойе и по внутренней лестнице, мимо лож спустился в партер. Когда направлялся вниз, то навстречу ему из вестибюля в партер поднимался по лестнице капитан.
— Не вы ли это были на балконе? — спросил он приветливее, чем прежде, кажется, даже улыбнулся.
Панкрац, заметив его, вздрогнул, вопрос показался ему подозрительным. Не узнал ли капитан и старого Смуджа, не видел ли он все? Смешно, как он мог узнать старика, если его лицо было скрыто, а коли закралось подозрение, разве бы капитан улыбался? Тем не менее на всякий случай ответил:
— Нет! Я был возле лож, беседовал с дамой! А вы откуда идете? Решились-таки выйти?
— Да, немного прогулялся, к сожалению, времени было мало! Такой приятный вечер! Когда я уже собрался уходить и посмотрел наверх, мне показалось, что на балконе стоите вы… и, — он еще больше расплылся в улыбке, — ваш дед! Так я подумал, увидев его седые волосы, да и вас рядом!
— Дед? Старый Смудж! Придет же такое в голову! — как можно более небрежно бросил Панкрац и отвернулся, стараясь скрыть лицо, готовое залиться краской, все же он не потерял еще способность краснеть! — Кажется, уже началось! — добавил он быстро и распахнул перед собой двери, ведущие из коридора в партер.
Действие действительно началось, и попасть на свои места у них уже не было возможности. Они остановились у стены и стали смотреть стоя.
Поначалу не было ничего интересного, на сцене в полумраке пели речитативом Мефистофель и Фауст. Неожиданно вспыхнул свет и стала видна группа оголенных женщин, лежащих как бы под балдахином на заднем плане. Чем дальше, тем больше, на сцену выпорхнули другие девицы, еще более оголенные, а потому и более притягательные для взора. И запрыгали, ударяя ногой об ногу, извиваясь всем телом; кому отдать предпочтение, на ком остановить взгляд?
Воспользовавшись тем, что остался без места, Панкрац подошел ближе, жадно пожирая глазами девушек, стараясь выбрать наиболее привлекательную. Вдруг отпрянул, потом снова всмотрелся: среди балерин в розовом, одна из них, что сейчас находилась у самого края сцены, почти рядом с ним, не та ли дама, которую он повсюду искал, забредя в конце концов даже в бельэтаж?
В бельэтаже, вероятно, был и дед! Где же еще, если, осмотрев все, нигде его не нашел! Тогда почему он там его не увидел? Разминулся, наверное, ну и ладно, к черту деда, стоит ли о нем сейчас думать! Наконец-то он нашел свою даму! Да, несомненно, это она, только слишком белое у нее лицо, вероятно, от пудры! И ноги ее, посмотрите, какие дивные колени, словно два натянутых лука — кого-то она поразит своими ногами?
Взгляд Панкраца неотрывно следовал за ней, а в голове пронеслось: следовательно, ее билеты предназначались кому-то другому, сама же она все это время, конечно, была в театре, только за кулисами! Как он ее не заметил сразу, еще во втором действии? Ну да, оно же было коротким, да и пришел он в последнюю минуту! Впрочем, — он вдруг сразу охладел, — какой бы она ни была красивой, ухаживать за ней бессмысленно! Она всего-навсего балерина и не только не богата, но и сама наверняка живет за чужой счет, ибо откуда у нее такая элегантность? На одно жалованье так не оденешься.
Так, хорошо, что он об этом узнал, понапрасну не будет за ней бегать! Ха, да и не так уж она божественно красива! Колени излишне остры, ноги слишком длинны, как у цапли! Да и смеется глупо, рот до ушей растянула… Чему она, черт возьми, радуется? Сама себе, любовнику, наблюдающему за ней из ложи?
Пытаясь проследить за ее взглядом, Панкрац потерял из вида и ее, и всю сцену. Перед ним встало совсем другое лицо, тоже улыбающееся, но улыбкой мертвого человека. Ему стало любопытно: что за прекрасное видение посетило старого Смуджа в последние минуты его жизни, если даже смерть не могла стереть с его лица улыбку?
Да, именно улыбка запечатлелась на его лице, какая-то блаженная, словно он увидел небо! Ну небо, так небо! — и тут же на Панкраца наплыло воспоминание, как он объяснял поведение старого Смуджа, а как капитан; наплыло и исчезло. Его заслонила собственная улыбка и собственная радость: старый умер, а завещание так и не изменил! Йошко теперь в его руках, и если попробует взбрыкнуть, можно будет заставить его вернуться на старые условия, причем на этом он мог, возможно, настоять еще вчера!
Ха-ха-ха, интересно будет посмотреть на Йошко: отослал отца в город, подальше от всяких волнений, а, выходит, послал навстречу смерти! Ха-ха-ха; это и было то, что и ему самому, после того как он пополудни на станции увидел, насколько дед слаб, показалось желательным и удачным исходом! Тогда он об этом подумал в связи с завещанием, а сейчас смекнул, что здесь могут появиться и другие возможности. Если все нити оборвутся и защита пойдет в нежелательном направлении, можно будет вместо бабки, которая ему еще будет нужна, кое-что приписать и этому мертвецу, вплоть до убийства Ценека! Впрочем, он ведь и сам собирался взять всю вину на себя!
Что за чушь, как можно допускать, будто дело может пойти в нежелательном направлении? Все будет так, как должно быть, подтверждение этому уже есть, уездное начальство после вмешательства Йошко сразу выпустило бабку из тюрьмы!
Плохо только, что капитан видел его на балконе, к тому же признал и старого Смуджа! Ведь еще раньше у него возникли подозрения, не полицейский ли он осведомитель, не потому ли и был таким злым? Теперь, когда он узнает, — если не сегодня, то непременно завтра из газет, — что на балконе был, там и умер именно старый Смудж, его недоверие к нему возрастет, разве поверит капитан тогда всему, что он наговорил о Ценеке и Крале?
Не важно! Главное, деньги деда у него в руках и ни перед кем, даже перед Йошко, он не несет ответственности за их исчезновение. Что касается капитана, ха, тот с сегодняшнего дня будет плясать под его дудку! Это уж как пить дать! — ехидно улыбнувшись и вспомнив об одной своей идее, пришедшей в голову еще до разговора с Васо, Панкрац посмотрел на капитана; тот стоял поодаль и слегка отбивал такт ногой.
Панкрац снова повернулся к сцене и стал наблюдать, правда, уже с меньшим интересом, как за своей бывшей симпатией, так и за балетом вообще. Какая же это вакханалия; он ожидал увидеть больше наготы, больше страсти, больше бесстыдных движений и объятий — именно так представлял он римские вакханалии, о которых ему рассказывали в школе!
Ерунда! Все они, и те, кто танцуют, и те, кто смотрят, стараются придерживаться какой-то морали, а там, где их никто не видит, вряд ли стесняются!
Интересно, — стукнуло ему в голову, — не обнаружил ли кто уже мертвого деда? Впрочем, до антракта вряд ли… Никто! — вздрогнул Панкрац и побледнел; только теперь он вспомнил, что во второй половине дня дал деду письмо от Йошко, оно так и лежит, наверное, у него в кармане!
Где же еще? Это зависит от того, был ли дед дома: если да, то мог его оставить там. Если же этого не сделал и письмо попадет в чужие руки, что в нем опасного? То, что бабку посадили в тюрьму, в этом нет никакой тайны, а замечание Йошко по поводу его, Панкраца, оптимистического плана ничего не раскрывает. В письме упомянут и Васо, а тот уж постарается заполучить его назад и замять все это дело!
Тем не менее, когда действие закончилось, Панкрац все раздумывал, не сходить ли еще раз за письмом на балкон. Но там возле деда уже могли быть люди, и он оставил эту мысль; самым разумным, что можно было сейчас сделать, это уйти из театра. Да, таким образом отпадет необходимость в глупых объяснениях с капитаном, если тот о смерти деда узнает еще в театре. Однако к чему их избегать, может, все получится презабавно! — и Панкрац решил остаться до конца. Единственно, о чем он беспокоился, как бы не пришлось объясняться в театре, а это, как ему казалось, неизбежно произойдет, если они вдвоем выйдут из здания и с улицы капитан заметит толпу людей, собравшуюся на балконе возле мертвеца. Поэтому, подойдя к капитану, продолжавшему стоять и хлопать певцам и прима-балерине, он предложил ему сесть.
