Александр Волков - Два брата (др. ред.)
Слуга подошел. Царевич положил перед ним крест и Евангелие:
— Клянись!
— В чем, государь царевич?
— Что не донесешь никому о тайностях, каковые я тебе открою.
Еремеев положил руку на крест и повторил за царевичем слова клятвы.
— Вот письмо. — Царевич говорил прерывисто, с трудом. — Знаешь, куда надобно его свезти?
— Как же мне знать, государь царевич?
— К шведскому министру Герцу!
Стратон лукаво усмехнулся:
— По тайности от всех?
Улыбка слуги сразу успокоила царевича.
— Об этом письме ни одна живая душа не должна знать!
— Так, государь царевич! Разумом наделен довольно. Только где этого министра сыскать?
— О том я разузнал. В нынешнее время находится он в голландском городе Гаге.
— Доедем и до Гаги! — бодро откликнулся Стратон.
— Отсыплю золота, не поскуплюсь, — пообещал повеселевший царевич. — Подорожной грамоты у тебя не будет, значит, тебе денег понадобится много. Границу будешь переходить тайно… Смотри же! Будешь верен, награду получишь великую, как стану царем!
Стратон Еремеев сумел выполнить возложенное на него трудное дело. Сухопутьем опасно было путешествовать без подорожной. Стратон свел знакомство с иноземным шкипером, и Ганс Шлиппе за щедрую плату так искусно спрятал Еремеева в трюме, что его не нашли досмотрщики, явившиеся перед отплытием на корабль.
Барон Герц был чрезвычайно обрадован письмом Алексея. Найти такого выгодного союзника в лице царского сына, поднять в России раздоры, расколоть ее на два враждебных лагеря!.. Все это действительно сулило Швеции успех в борьбе с самым могучим ее противником.
Шведы решили вести переговоры с Алексеем, теша царевича обещаниями возвести его на русский престол; на самом же деле у Карла XII были совсем другие планы. Он думал сделать московским великим князем шляхтича Якуба Собесского, потомка прежних польских королей. Этот новоявленный «московский властитель» стал бы покорно исполнять все веления шведского короля.
Изменнику Алексею предстояло столкнуться с коварной, изменнической политикой шведов, но он этого не знал и льстил себя обманчивой надеждой, что нашел в Карле XII могущественного и надежного покровителя.
Герц немедленно послал донесение королю Карлу.
«Мы должны обещать русскому царевичу всяческую поддержку, — писал министр. — Надо войти с ним в постоянные сношения, которые, конечно, должны содержаться в глубокой тайне. Мало того: мы должны дать царевичу убежище, и он станет нашим надежным союзником в борьбе с Петром; его присутствие в Швеции поможет нам выговорить выгодные условия мира…»
Герцу не удалось выполнить свои планы; это произошло потому, что после отправки письма шведскому министру Алексей недолго прожил в России. У него не хватило решимости дождаться ответа Герца. А вдруг отец раньше времени вернется в Петербург?
Эмиссары[161] Алексея действовали. Александр Кикин, который поехал провожать царевну Марью Алексеевну[162] на карлсбадские воды, подыскивал ему убежище.
Глава XXIV
СБОРЫ ЗА ГРАНИЦУ
Алексей жалел, что не воспользовался последней поездкой в Карлсбад, чтобы скрыться от отца. Правда, тогда еще была жива жена, не было соперников по престолонаследию, и пропасть между отцом и сыном была не так глубока.
Вскоре явился прекрасный предлог к отъезду.
Царь написал сыну из Копенгагена:
«Мой сын! Когда прощался я с тобою, ты говорил, что к наследству быть не можешь за слабостью своею и что в монастырь удобнее желаешь; ныне (понеже время довольно на размышление имел) немедленно резолюцию возьми, или первое, или другое. И буде первое возьмешь, то более недели не мешкай, поезжай сюда, ибо еще можешь к действам[163] поспеть…»
Суровый Петр снова пытался примириться с сыном, снова — в который уж раз! — предлагал стать соратником, верным помощником, не хотел гибели Алексея, которой тот слепо шел навстречу.
Но в Алексее взяла верх вражда к отцу и к новой России, которую царь создавал неустанными трудами. Он решил воспользоваться удобным случаем. Алексей поехал к Меншикову, правителю государства в отсутствие Петра.
Александр Данилыч принял царевича, стоя в своем кабинете, сухой и надменный. Он совсем не походил теперь на униженного царедворца, который несколько месяцев назад приезжал к Алексею просить милости.
— Вот батюшкино письмо, — сказал царевич. — Батюшка-государь требует меня в поход.
— Каково решили, ваше высочество?
— Батюшкина воля для меня священна! (Меншиков удивленно поднял брови.) Еду к армии.
— Добро! — молвил светлейший совершенно таким тоном, как обычно говорил это свое любимое слово царь. — Давно пора сию бесплодную распрю кончить. Я чаю, вам на дорогу нужны деньги?
— Затем и приехал, — сказал царевич.
— Добро, — повторил князь. — Деньги будут, ваше высочество. И должны вы для государя одну сатисфакцию[164] учинить.
Царевич взглянул вопросительно.
— Получил я вчера цидулу[165] от его величества. Петр Алексеевич весьма заинтересован способом выделывания пороху. Дознано государем, что голландский порох супротив нашего премного сильнее и дальность боя не в пример оказывает. И пишет государь, что не худо бы нам сие исследовать. А посему незамедлительно командировать к нему механикуса Егора Маркова.
— А я тут при чем?
Меншиков удивился непонятливости царевича.
— Вы к государю едете, и Марков также: вместе и отправитесь. Мне механикуса одного послать — денег на дорогу давать, а вам лишнего человека в свиту взять ничего не стоит.
Алексей сморщился, как от зубной боли: «Вот еще не было печали! Соглядатая подсылает, батюшкина любимца… А как откажешься?»
С кислой улыбкой царевич сказал:
— Не худо придумано, Александр Данилыч! Пускай Марков собирается.
Вернувшись, царевич вызвал камердинера, Ивана Афанасьева Большого. Старик вошел, стал у порога:
— Что прикажешь, царевич?
— Собирайся, Иван! Едем в Неметчину!
— Опять лечиться, что ли? Пируешь больно часто, царевич, сколько раз тебе говорил.
— Ну, ты! Знай свое место!
— Да тебя жаль. Небось чуть не с пеленок с тобой нянчусь.
Алексей внимательно посмотрел на старика:
— Человек ты верный! Скажи, Иван, любишь меня?
— Душу за тебя готов положить! — горячо воскликнул Афанасьев.
— Я тебе великую тайну открою. Будешь молчать?
Иван Большой опустился на колени, трижды размашисто перекрестился.
— Батюшка вызвал меня к себе. Но я еду к цесарю… А может, и в Рим!
Старик ахнул:
— Царевич, опомнись! Погубишь себя! У государя длинны руки, ох, как длинны! Везде тебя достанет.
— Нет, Иван, поздно отговаривать. Что задумал, свершу!
На лице царевича появилось выражение непобедимого упрямства. Иван понял: спорить бесполезно.
— Воля твоя, царевич, — вздохнул старик. — Ты господин, а мы слуги. Что прикажешь, то и сделаем…
— Посоветуй, взять ли мне с собой Афросинью? Жить без нее не могу!
Афросинью Федорову, крепостную Никифора Вяземского, Алексей полюбил еще при жизни жены.
Иван Большой смотрел на него с удивлением.
— Бери, коли хочешь, и Афросинью. Убегай, пожалуй, хоть и к цесарю, только я тебе не советчик. Хорошо, когда удастся это дело. А не удастся, будешь гневаться. «Почему, скажешь, не вразумил меня, старый хрыч?»
— Молчи! Про это дело знаешь только ты да Кикин. Ступай, собирайся! Федора Дубровского ко мне пришли.
Дубровскому царевич тоже рассказал о своих планах. Этот отговаривать не стал:
— Чай, тебя сродники твои не оставят. Только ты, царевич, уезжаешь надолго, так матери денег оставь. Я перешлю в Суздаль…
Царевич недовольно поморщился:
— Мало у меня, Федор, денег. Впрочем… Пятьсот рублей дам. Смотри никому не сказывай!
— Чай, у меня одна голова на плечах! — проворчал, уходя, Дубровский.
Сборы шли быстро.
Алексей Петрович поехал в сенат. Он попрощался с сенаторами, попросил денег на дорогу. Определено было выдать две тысячи рублей. Князь Меншиков дал от себя особо тысячу червонцев. Алексей отозвал в сторону князя Якова Долгорукого, своего тайного сторонника.
— Прощай, князь! — всхлипнув от волнения, промолвил он. («Признаться разве?.. Нет, не надо!») — Пожалуй, не оставь меня, когда в нужде буду!
— Что ты, царевич! — пробормотал растроганный старик. — Я всегда рад за тебя последнее отдать. Только больше ничего не говори… Смотри, Меншиков глазищами зыркает!
* * *Распоряжение царя выехать за границу обучаться пороховому делу явилось для Егора Маркова полнейшей неожиданностью. Который раз уж приходилось ему браться за новое дело! Видно, суждено Егору стать в конце концов разносторонним мастером.
