Владимир Войнович - Деревянное яблоко свободы
Исполнительный комитет
10 марта 1881 г.»
– Ну, Евдокия, каково? А? – Скурлатский приложил руку к груди, выпучил глаза и захохотал. – Не здорово ли написано? Каков стиль! Какая твердость и в то же время как мудро и сдержанно. Нет, это писал не какой-то бомбист, это писал человек, хорошо владеющий пером!
– Да, написано неплохо! – согласилась жена. – Кто же это мог быть?
– Разумеется, я! – неожиданно для самого себя выпалил Скурлатский.
Евдокия опустила глаза. Она знала все слабости мужа, но привыкла относиться к ним снисходительно.
– Ложись спать, Сергей. Уже поздно, – сказала она.
Между тем разгром партии «Народная воля» продолжался. В руки полиции попадали все новые и новые люди.
10 марта на Невском проспекте околоточным надзирателем Широковым была задержана Перовская.
17 марта на своей квартире был арестован Кибальчич. В тот же день на той же квартире попал в засаду Фроленко.
Особое присутствие правительствующего Сената приняло к рассмотрению дело шести народовольцев, признанных главными участниками в цареубийстве. Суду предавались Желябов, Перовская, Гельфман, Кибальчич, Михайлов и Рысаков.
Председателем был назначен сенатор Эдуард Яковлевич Фукс. Обвинение поддерживал товарищ прокурора Петербургской судебной палаты Николай Валерианович Муравьев.
Итак, жена Скурлатского знала слабость мужа к фантазированию. Однако она полагала, что к утру он выкинет эту выдумку из головы, как это уже с ним неоднократно бывало. Но она ошиблась. Утром, не позавтракав и не просмотрев газет, Скурлатский быстро оделся и поехал к своему другу литератору Козодоеву, которому зачитал письмо Исполнительного комитета и хотя прямо не заявил, что именно он является автором этого письма, но намекнул, что это вполне допустимо. Точно так же он вел себя в редакциях «Голоса» и «Санкт-Петербургских ведомостей», у писателя Глеба Успенского и у доктора Лесгафта.
Вскоре по Петербургу пошла молва, что письмо Исполнительного комитета Александру III, большим тиражом отпечатанное в тайной типографии и ходившее по рукам, написал литератор Скурлатский.
Об этом говорили шепотом и по секрету, беря клятву, что никому-никому, а от этого новость распространялась еще быстрее. Престиж Скурлатского в либеральных кругах резко возрос. Он был нарасхват в самых разных домах, где с большим удовольствием рассуждал на общие темы. Говорили, что даже некий тайный советник тайно принял Скурлатского, а также изъявил желание быть ему представленным некий жандармский генерал в отставке (известно, что некоторые жандармские генералы, удаляясь от дел, проявляют большую склонность к либерализму). Слухи о Скурлатском ходили довольно широко и довольно долго, пока не дошли до полиции, узнававшей все в последнюю очередь.
Однажды поздно ночью, проснувшись от непонятного грохота, Евдокия Скурлатская, полуодетая, выскочила в прихожую и увидела, что квартира битком набита полицейскими.
– Что здесь происходит? – спросила Скурлатская. – Что вам угодно? – обратилась она к руководившему операцией молодому жандармскому офицеру.
– Извините, мадам, – офицер щелкнул каблуками, – но у нас есть ордер на обыск в вашей квартире и на арест вашего мужа.
Литератор Скурлатский, слегка побледневший, заложив руки за спину, стоял у стены.
– Евдокия! – выпятив грудь, рявкнул он неожиданно. – Когда приходят жандармы, жена Скурлатского должна быть одета.
– Господин офицер, – взмолилась Евдокия. – Здесь какое-то недоразумение. Мой муж любит пофантазировать, эту его слабость все знают. Если речь идет об этом проклятом письме Исполнительного комитета, то я вас уверяю, господин офицер, я клянусь вам, мой муж не имеет к нему никакого отношения.
– Евдокия! – повысил голос Скурлатский. – Сейчас же оденься! – И когда Евдокия ушла к себе, сказал тоном усталого полководца: – Выполняйте свой долг, господа!
Господа перерыли всю довольно обширную библиотеку Скурлатского и перевернули вверх дном весь дом. В результате обыска было найдено несколько разрозненных номеров «Народной воли», растрепанный, десятилетней давности экземпляр «Колокола», несколько случайных прокламаций. То же самое можно было найти в любом интеллигентном доме.
Затем арестованному было предложено следовать в полицейский участок. Он надел пальто, шапку, перчатки, пошел к выходу, но в дверях обернулся к рыдающей жене.
– Евдокия, – сказал он сурово, но нежно, – береги детей. Передай им, что их отец погиб за свободу.
– Господин офицер! – заливалась Евдокия слезами. – Он все врет, все врет! У него и детей-то никогда не было!
В ту же ночь подозреваемый в особо опасных государственных преступлениях был переведен из полицейского участка в Дом предварительного заключения и помещен в одиночную камеру для особо опасных преступников. Утром его вызвали на допрос. В просторном кабинете с портретом государя императора Александра III Скурлатского встретил подвижной жандармский офицер в новом с иголочки мундире, в новых погонах.
– Подполковник Судейкин Георгий Порфирьевич, – представился он. – Имею честь заведовать отделением охраны и спокойствия при Петербургском градоначальстве.
Задав затем несколько незначительных вопросов, подполковник Судейкин предъявил Скурлатскому письмо Исполнительного комитета.
– Вам знаком этот документ?
– Еще бы! – значительно усмехнулся Скурлатский.
– Вы подтверждаете, что являетесь автором этого сочинения?
– Да, подтверждаю.
– М-да… – Георгий Порфирьевич пробарабанил пальцами по столу что-то победное. Встал. Заложив руки за спину, прошелся по кабинету. – Уважаемый Сергей Станиславович, – сказал он задумчиво. – Видите ли, в чем дело. Признавая свое авторство, вы ставите себя в очень тяжелое положение. Ведь это не просто письмо, а как бы программный документ партии, прославившейся неслыханными злодеяниями. Естественно, что при составлении этого документа такая серьезная организация, как Исполнительный комитет партии «Народная воля», не могла обращаться к посторонним лицам. Письмо составлял кто-то из членов комитета, причем из самых активных. Таким образом, настаивая на своем авторстве, вы признаете, что являетесь членом Исполнительного комитета.
– Разумеется, – с достоинством сказал Скурлатский.
Даже видавший виды Судейкин заволновался. Теперь он уже не ходил, а бегал по кабинету.
– Но это же невозможно! – вскричал он. – Я не встречал еще ни одного человека, который признал бы себя членом Исполнительного комитета. Даже Желябов и Перовская признают себя только агентами Исполнительного комитета. Желябов и Перовская! Вам знакомы эти фамилии?
– Мои люди, – спокойно сказал Скурлатский.
Судейкин вернулся на свое место и долго, с любопытством разглядывал допрашиваемого.
– Послушайте, Сергей Станиславович, – сказал он проникновенно и даже заискивая. – Ваша супруга и ваши друзья говорят, что вы имеете склонность к каким-то таким… как бы это сказать?.. фантазиям, что ли.
– Вы хотите сказать, что я лгу? – побледнел Скурлатский.
– Нет, нет, ни в коем случае. Но посудите сами, ни в каких следственных материалах о деятельности партии «Народная воля», я подчеркиваю, ни в каких материалах нет вашей фамилии. Согласитесь, что это довольно странно. Нам известны все главнейшие деятели этой партии. И те, которые арестованы, и те, которые еще на свободе. И вдруг оказывается, что один из главных членов Исполнительного комитета нам совершенно неизвестен. Как прикажете понимать такое… гм… противоречие?
Скурлатский побагровел.
– Господин подполковник, – грозно сказал он, отшвыривая от себя стул, – ваши намеки кажутся мне оскорбительными. Я прошу немедленно отвести меня в мою камеру.
Судейкин вздохнул и с сочувствием посмотрел на Скурлатского.
– Сядьте, прошу вас. В камеру вы еще успеете. Я вас умоляю, Сергей Станиславович, скажите, что это не вы, что вы просто пошутили, и я прикажу вас тотчас же освободить.
– А я прошу вас отвести меня в камеру, – сказал упрямо Скурлатский.
– Ах, Сергей Станиславович, Сергей Станиславович, – покачал головой подполковник. – Напрасно вы все это затеяли. Очень даже напрасно. Вы знаете, полиция, органы правосудия получили указание о полном искоренении крамолы. Государь лично интересуется каждым, кто имеет хоть какое-нибудь отношение к «Народной воле» и Исполнительному комитету. Все главные деятели комитета будут наказаны самым строжайшим образом, вплоть до смертной казни. И в это время вы настаиваете на своей, извините, не очень умной выдумке.
– Господин подполковник, – устало сказал Скурлатский, – я еще раз прошу вас: прикажите отвести меня в камеру.
