Михаил Ишков - Траян. Золотой рассвет

— Раб.

— Ты действительно заинтересовал меня. Кто этот раб.

— Люпус, государь. Раб Ларция Лонга.

— А — а, этот симпатяшка. Что же грозит такому милому мальчику?

— Ма — а-рк, — укоризненно выговорила Плотина.

Эвтерм дождался, пока супруги обменяются взглядами, затем объяснил.

— Регул предложил моему хозяину продать Люпуса. Тот согласился. Я узнал от рабов Регула, что сенатор намерен казнить его за публичное признание в желании убить тебя, или зверски искалечить, и пытался отговорить моего господина от этой сделки.

Траян задумался.

— Ну, а я тут причем?

— Притом, государь, что ты объявил силу благожелательной и добродетельной. Вот я и подумал — в таком деле было бы неплохо помочь императору. Я пришел к тебе с просьбой, не дай злу восторжествовать, а благу потерпеть ущерб даже в таком мелком, но очень болезненном вопросе.

Траян не ответил — видно, прикидывал, как поступить с дерзким рабом. Потом вопросительно глянул на Ликорму, молча стоявшего в углу.

Первой подала голос императрица.

— Марк, он прав. Это очень удобный случай подтвердить, что любое противоправное деяние должно быть наказано. Иначе твои слова о справедливости, о том, что наказывается деяние, а не намерение, останутся пустым звуком.

— О чем ты говоришь? Как я могу вмешиваться в частную сделку между гражданами?!

— Вмешиваться не надо, а посоветовать заинтересованным людям не совершать глупости, полезно. Об этом сразу станет известно в городе и, надеюсь, для рабов ты тоже станешь своим императором.

— Что, это так важно?

— Безусловно. Перед началом кампании очень важно успокоить страсти, добиться всеобщей — подчеркиваю, всеобщей! — поддержки, подтвердить, что ты тверд в избранном пути. Вспомни историю с доносчиками. Сейчас очень удобный случай.

— Как считаешь, Ликорма? — поинтересовался цезарь.

— Полностью согласен с госпожой. Позволь мне проработать детали мягкого внушения, которое необходимо сделать Регулу. Иначе он не остановится. В городе потешаются над его попытками заслужить твою милость…

Император развел руками.

— Я не понимаю, при чем здесь верховная власть. Пусть потешаются.

— Но если это правда, что он намерен искалечить раба, многие начнут укорять власть в попустительстве безумцу.

Император повеселел.

— Это другое дело. Это мне понятно. Это действительно удобный повод заставить Регула замолчать. — Он хитровато улыбнулся и обратился к Эвтерму, — А как ты теперь вернешься к хозяину? Может, и тебя прикажешь защитить?

— Нет, государь. Я уверен, что в доме Лонгов со мной поступят по справедливости.

Он неожиданно и страстно шагнул вперед. На лице Плотины появился испуг.

— Ведь не за себя, — горячо заговорил Эвтерм, — я пришел просить, даже не за Лупу, но за господина. Его хочу оберечь от порочного поступка. Если удастся, тогда в доме прибавится счастья.

Наступила тишина. Ее первым нарушил цезарь.

— Замысловато, но понятно. Это очень важно, раб, быть верным господину до конца. Как тебя зовут?

— Эвтерм, государь.

— Ступай, Эвтерм.

Явившись домой, Эвтерм обо всем рассказал Ларцию. Тот буквально дар речи потерял, потом приказал посадить Эвтерма в подвал. Садовник Евпатий, запиравший Эвтерма, шепнул.

— Опоздал, голубь. Лупу уже увели.

* * *

На следующее утро Ликорма отправился на виллу к Регулу. Явился спозаранку, в сопровождении двух стражей из преторианской гвардии.

Его визит очень обрадовал хозяина. Сенатор был неумеренно говорлив и горяч. Он, бегая по комнате, сразу окатил посланца градом восторгов.

— Как ты вовремя, уважаемый! Какое удовольствие наблюдать подобную деловитость при решении государственных дел! Тебя, по — видимому, успели известить, что презренный раб, замысливший погубить божественного цезаря, уже в оковах. Уважаемый, согласись, если власти перед лицом страшной угрозы, нависшей на отцом народа, порой допускают неоправданное легкомыслие, приходится нам, гражданам, браться за дело. Презренный раб уже успел отведать кару. Пусть знает, какими страшными муками может обернуться дерзость. Передай государю, что Марк Аквилий Регул не из тех, кто способен только на словах восхвалять его достоинства. Рука у меня крепкая, я никогда не дрогну в схватке со злоумышленником.

Ликорма в ответ не произнес ни слова. Сенатор, наконец, сделал паузу, с некоторым пренебрежением глянул на вольноотпущенника, затем поинтересовался.

— Не желаешь ли, уважаемый, отведать чего‑нибудь. Мне по случаю досталось замечательное хиосское вино. Может, желаешь погулять по парку. Мне есть что показать, уважаемый.

— Нет, сенатор, — невозмутимо ответил Ликорма. — Я хотел бы взглянуть на Люпуса.

Регул поморщился.

— Не знаю, одобришь ли ты принятые мною меры? Не сочтешь ли их излишне милосердными? Я решил сразу проучить его, так, слегка, чтобы негодяй прочувствовал, какие муки его ждут. Я приказал…

— Не надо подробностей, — прервал его Ликорма. — Я хочу видеть раба.

— Как пожелаешь, уважаемый, — пожал плечами сенатор.

Он жестом указал дорогу.

— Надеюсь, ты в точности изложишь государю, что тебе посчастливиться увидеть?

— Можешь не сомневаться, уважаемый, — с прежним спокойствием ответил посланец.

Дерзость вольноотпущенника покоробила сенатора, однако Регул прекрасно представлял, с кем имеет дело, поэтому припрятал обиду и раздражение. Что поделать, близость к власти даже рабов делает развязными. Наглость императорских рабов и вольноотпущенников вошла в поговорку. Он лично провел вольноотпущенника во флигель, в котором была устроена домашняя тюрьма.

Внутреннее помещение было более похоже на конюшню. По обе стороны широкого (чтобы нельзя было дотянуться руками) прохода располагались забранные железными решетками клетки, в которых помещались полуголые, звероватого вида люди. Сидели по большей части на корточках, присыпанные соломой. Кое‑кто стоял на четвереньках. Мужской и женский пол вперемешку.

В последней клетке на большой охапке соломы валялся Лупа. Лежал на спине, руки его были растянуты и прикованы цепями к прутьям решетки. Он тяжело и громко, совсем по — детски, стонал.

Сопровождавший хозяина и гостя мускулистый, обнаженный — срам прикрывал маленький кожаный фартук — надсмотрщик отворил дверцу. Вольноотпущенник вошел внутрь, склонился над несчастным. Некоторое время он внимательно рассматривал мальчишку. Вид его страшен. На месте носа краснела и сочилась гноем кровавая рана, на лбу красовалось большое клеймо, в котором с трудом угадывалась буква «А».* (сноска: От слова «abiectus», что значит «презренный»; «maleficus» — злодей, преступник, нечестивец) Одно ухо отрезано.

Ликорма выпрямился и поинтересовался.

— Почему только одно ухо?

Регул объяснил.

— Звереныш потерял сознание. Кстати, он из буйных. Полагаю, цезарь оценит своевременность принятых мною мер? Если прежний хозяин этого чудовища проявил преступное легкомыслие в отношении злодея, я со своей стороны сразу проявил разумную предусмотрительность. Помеченный клеймом, с перечнем примет он уже не представляет опасности. Когда он очнется, я заставлю его назвать сообщников, ведь у него непременно должны быть сообщники, не правда ли, Ликорма?

Вольноотпущенник не ответил. Он повернулся и вышел из клетки. В проходе посланец императора задумчиво почесал висок.

— М — да, дело обстоит много хуже, чем я предполагал.

Регул вопросительно глянул на него.

— В каком смысле? — спросил он.

— Сейчас поймешь, уважаемый. Прошу.

Ликорма по — хозяйски обнял сенатора за талию, затем кивком указал надсмотрщику на несчастного паренька.

— Ты, — приказал он, — останься и окажи ему помощь.

Он решительно поволок сенатора к выходу из узилища. Недопустимая фамильярность, допущенная императорским вольноотпущенником вызвала у Марка Аквилия откровенное возмущение, затем в его взгляде прорезалось недоумение смешанное со страхом. В парке, у подножия ближайшей статуи, в трехметровом варианте воплотившей торжествующего Регула со свитком в левой руке, они остановились. Правая рука изваяния была вытянута. Указующий перст воткнут в пространство, в котором, по — видимому, копились тьмы и тьмы злоумышленников, посягающих на жизнь государя и достоинство римского народа.

При виде растерянности, в которой пребывал сенатор, Ликорма не смог сдержать удовлетворенной улыбки.

— Помнишь Меттия, сенатор?

— Что? — всполошился Регул. — Какого Меттия?

— Меттия Модеста, претора! Тебе известно, как презренный Домициан поступил с его рабами и вольноотпущенниками, не сообщившими вовремя о преступном умысле, который якобы таил их хозяин? Их распяли! Всех!.. Не посмотрели на гражданские права, которыми наградило их отечество. Их убили по твоему навету, негодяй! Убили хозяина, ему сожгли срамные органы, убили моего брата, он был среди распятых. Ему выжгли на лбу букву «M», что означает «злодей». Помнишь, голову убиенного по твоему заказу Красса? Помнишь его оторванное ухо? Я вырос в его доме.