Михаил Ишков - Траян. Золотой рассвет

Ларций поинтересовался ценой колонн и, услышав ответ, в первое мгновение ужаснулся. Посредник тут же успокоил его, объяснив, что продавец готов продать колонны в рассрочку. Их нынешний хозяин никогда не посмеет требовать с такого важного лица, каким теперь является Лонг, какую бы то ни было компенсацию за просроченные платежи. Тем более что впереди война и с той добычей, какую привезет уважаемый патриций, ему эта сумма покажется смехотворной.

Ларций попросил день на размышления, посредник охотно согласился. Лонг поговорил с отцом, во власти которого он формально находился. Тот ответил: «Решай сам, сынок. Мне много не надо. Прожил честно и ладно».

Вот и весь совет.

Ларций прикидывал и так и этак. Хотелось устроить сюрприз Волусии, она так радовалась подаркам! Да мало ли чего требовала душа в те ясные осенние дни! В ту пору он постоянно присутствовал во дворце, то и дело вел по залам Палатина прибывавших со всех сторон света послов. Траян одобрил внешний вид своего начальника конной гвардии — выступающая вперед нижняя челюсть придавала ему вполне зверский вид, особенно внушительной приправой к челюсти являлась искалеченная рука. Парадные доспехи, шлем с высоким алым плюмажем, давленная по груди кираса, украшенная тончайшей гравировкой, отрывистые команды, произносимые громким хриплым голосом, производили нужное впечатление на самых дерзких правителей и, прежде всего, на ищущих помощи царевичей из Парфии.

Лонг быстро освоил правила этой игры и вскоре почувствовал себя вполне государственным человеком. Мелькнувшие сомнения в необходимости шибающих в глаза колонн, опасливое ощущение беды, ожидающей его в том случае, если он вовремя не рассчитается с долгами, показались ему унижающими его достоинство сантиментами. Вечером того же дня он известил посредника о своем согласии.

Спустя месяц, когда Лонг просрочил первый срок погашения долга, он впервые осознал, в какую беду угодил. Действительно, ни посредник, ни продавец не выказали ни малейшего неудовольствия, когда Ларций попросил их отложить выплату на две недели, затем еще на две. Дальше тянуть было нельзя, и Ларций решил оголить семейную кассу. На время проблема была решена, но срок следующего платежа неумолимо приближался и собрать до назначенного дня нужную сумму было немыслимо. Не продавать же кирпичный завод?!

Тогда Лонг вспомнил о золотой руке, добытой им в доме Сацердаты. Это был редчайший раритет, коллекционеры, скупавшие все, что относилось к эпохе Домициана, готовы были заплатить за обломок бешеные деньги. Несколько дней Ларций колебался. По ночам навещал сакрарий, там доставал из потайного места знакомую коробочку из палисандра и разглядывал золотую вещицу. Однажды его застала Волусия и Ларцию пришлось признаться ей и в своей промашке, и в финансовых трудностях. Заодно он поведал жене историю золотой руки. Признался, как отламывал палец у статуи, как ввязался в драку с Сацердатой, как затем отыскал отреставрированную, наводящую жуткий, душный страх лапу в тайнике разбойника, как уговорил Помпея Лонгина позволить оставить драгоценную вещицу у себя. Волусия выслушала его, затем осторожно, указательным пальчиком тронула золотую пятерню. Глаза ее расширились. Уже в спальне она предложила мужу воспользоваться имуществом, которое Волусия получила в наследство от своих родителей. При этом Ларций должен дать обязательство, что вернет долг, потому что эти деньги должны будут перейти к маленькому. Тут она замолчала. Ларций судорожно прижал Лусиоллу к себе, сказал, что не может поверить. Спросил — это правда? Жена кивнула, после чего они страстно занялись любовью. Утром Волусия поставила единственное условие — Ларций должен немедленно избавиться от этой чудовищной хищной лапы.

На том и договорились, однако у Ларция так и не дошли руки до продажи куска золота, внушавшего ужас жене. Более того, он чувствовал, что теперь, когда улеглось с колоннами, он просто не в силах расстаться с этой пятерней.

Когда же появилась возможность, не прибегая к продаже отбитого у Сацердаты сокровища, полностью рассчитаться за колонны он, услышав резкие возражения Волусии и Эвтерма против продажи Лупы, испытал невнятное раздражение.

Гнев сдержал, невозмутимо выслушал доводы жены, утверждавшей, что никаких дел с Регулом иметь нельзя. Это все равно, заявила она, что призывать на свою голову темные силы Аида. Эвтерм же начал приводить философические доводы, свернул на «постыдное», на «пренебрежение зову природы, требующей от нас становиться лучше, а не хуже». Он смело утверждал, что проще выдержать испытание во времена беды и гонений, чем сохранить невозмутимость и стремление к добродетели в момент удачного стечения обстоятельств. Хотя богатство, заявил раб, само по себе безразлично, для мудрого, оно сродни испытанию. Способен ли ты, Ларций, и в обладании многим сохранить верность природе, устремляющей тебя к лучшему, а не к худшему? Регул порочен, добавил раб, чему он сможет научить мальчишку, кроме негодяйства и любви к низменному?

Скоро Ларцию надоела лекция, и он приказал Эвтерму замолчать. Было неловко, в его словах было много правды, но возможность разом поправить финансовое положение семьи была настолько соблазнительна, что трудно было устоять. К тому же хлопот с этим Лупой хватило на десяток рабов. Он решил посоветоваться с отцом. Тит совсем одряхлел, но ясность мысли не потерял.

— Зачем ты пришел ко мне, сынок? Ты ведь все уже решил, а теперь ищешь поддержку и оправдание у смертного? У меня их не найдешь. Может, ищешь виноватого? Тоже недостойное занятие. Спроси богов. Принеси жертву и обратись к гаруспику, пусть он откроет волю небес.

После некоторой паузы старик добавил.

— Мне нет дела до раба, но, проявив благородную жалость, ты так или иначе принял на себя ответственность за варвара. Это факт. Его тоже следует обдумать.

Утром следующего дня Волусия вновь начала разговор о Лупе. Ларций хмуро выслушал ее, потом заявил.

— Этот вопрос я считаю решенным. Поди и займись делом.

Эвтерма объяснениями не удостоил.

То‑то Лонг удивился, когда за день до истечения срока, назначенного Ларцием, Эвтерм вновь вернулся к этому разговору. Он волновался, утверждал, что Регул покупает парнишку, если не для казни, то для того, чтобы подвергнуть его пыткам.

— Откуда у тебя такие сведения?

— От рабов Регула.

— Но зачем ему покалеченный раб? Ему нужен здоровый работник? — удивился Ларций.

— Не знаю.

Ларций рассердился, однако и на этот раз воли гневу не дал. На войне не спешил, сумел и дома взять себя в руки.

— Послушай, Эвтерм, я ценю твою верность нашему дому. Ценю твою устремленность к философии, но всему есть предел. Я сказал, дело с Люпусом закончено. Какое мне дело, как Регул собирается поступить со своим рабом. Всем известно, он безжалостно калечит их, и что? Если молчит государство, почему я должен высовываться? Мне нужны деньги и спокойствие в семье. Больше не беспокой, иначе прикажу наказать тебя.

— Накажи, но выслушай. Поступи по справедливости.

— Ты опять за свое? Лавры Эпиктета не дают покоя? Не надейся, я не стану ломать тебе ногу, отошлю на кирпичный завод.

— Но я сбегу оттуда и обращусь к императору. Может, он поможет, ведь Лупа ему понравился.

Ларций вскочил.

— С ума сошел! Только посмей отрывать императора от дел. Я не знаю, что с тобой сделаю. Одной сломанной ногой не отделаешься.

Эвтерм поклонился и вышел.

Заперся в своей каморке, задумался о том, каким же нелепым образом соотносятся идеи, о которых рассуждал Платон, со своими жалкими отражениями в реальном мире? Как непредсказуемо совмещаются сияющие на небесах идеи блага, справедливости и милосердия со своими тусклыми соответствиями, прозябающими на земле. Их доля — постыдная нищета и ежечасные гонения, которым смертные с такой охотой подвергают справедливость и милосердие. С каким удовольствием издеваются и гонят взашей добродетель! И не являются ли эти жалкие тени отражениями беззакония, вызывающей несправедливости и всепобеждающей жестокости?

В таком случае, нужны ли они, идеи, если даже достойные граждане в удобный момент, поддавшись страсти, не задумываясь, готовы пнуть их ногами? Вспомнился завет Зенона, Клеанфа и Эпиктета — изучение философии полезно только в том случае, если у тебя достанет мужества жить по природе, если ты готов применить знание к жизни. Хрисипп считал, что добродетель может быть потеряна. Клеанф — что не может. Если может, то из‑за пьянства или по причине ненависти к другим, если не может, то только из‑за устойчивости убеждений. Эпиктет учит — трудностей себе не создаю, однако и трусости не подвластен.

Долго уговаривал себя.

Было страшно.

Чем придавить страх? Знанием?..

Попробовал одолеть ужас определениями. Страх есть ожидание зла. Робость, она же трусость — страх совершить действие. Испуг — страх, от которого отнимается язык. Действительно, Ларций последователен и обязателен в обещаниях. Попусту слов не тратит. Поэтому он, Эвтерм, испытывает мучение. Что такое мучение? Это всего лишь страх перед неясным.