Николай Никитин - Северная Аврора
10
На занесенных снегом улицах Соломбалы было темно и пустынно. Лишь кое-где мерцали фонари да виднелись тускло освещенные окна.
Во всем облике этого архангельского пригорода чувствовалась близость моря. На фоне мрачного, вьюжного неба смутно вырисовывались мачты зимовавших морских судов.
Чесноков и Дементий повернули с Адмиралтейской набережной на Никольский проспект и, миновав длинные морские казармы с флагштоком на вышке, добрались до судоремонтных мастерских.
Собрание уже началось. Сначала в цех вошел Чесноков, потом Дементий. В проходах между станками и в большом пролете тесно стояли рабочие и моряки. Под высоким потолком тускло горело несколько электрических лампочек.
Возле отгороженной от цеха конторки сидел за столиком Коринкин, председатель правления кооперативной лавки, и смотрел на оратора, мямлившего что-то о лавочных делах. Собрание возмущенно шумело, и Коринкин пытался успокоить народ.
– Граждане! – взывал Коринкин, багровея от натуги. – Возмущение ваше понятно… Безобразия следует пресечь беспощадно! Однако не нужно нарушать порядок. Посылайте записки. Порядок прежде всего. Продолжайте, – говорил он, оборачиваясь к оратору.
Чесноков знал, что в толпе шныряют десятки агентов контрразведки. Да и меньшевик Коринкин был не лучше любого агента. Но Дементий предупредил Чеснокова, что на собрании будет группа рабочих, которая, в случае чего, не даст его в обиду. Действительно, как только он вошел, несколько молодых рабочих незаметно окружили его.
«Умница Дементий! Ловко все оборудовал, – подумал Чесноков. Тут в гуще толпы он увидел Грекова. – Нет, это Греков, его работа… И его ребята. Ах, какие молодцы!»
Все разговоры на собрании велись вокруг продовольственных вопросов. Только при этом условии собрание било разрешено контрразведкой. Чесноков слушал в пол-уха и больше присматривался к людям, стараясь уловить их настроение.
Часть сгрудившихся вокруг него молодых рабочих несомненно пришла с оружием. «Только бы не пустили его в ход, – думал Чесноков, – тогда будет плохо. А что я сейчас скажу? Здесь нужно сильное, резкое. Люди должны почувствовать: не погнулась наша боевая сила…»
– Седой! – крикнул, наконец, Коринкин. – Где гражданин Седой?…
– Я… – откликнулся Чесноков и почувствовал, что дружеские руки легонько подталкивают его вперед.
– Товарищи! – громко сказал он, остановившись возле стола, за которым сидел Коринкин, и в голосе его зазвучала бесстрашная решимость. – В декабре англичане и американцы расстреляли ни в чем не повинных солдат Архангельского полка. В январе они расстреляли на Мудьюге обезумевших от голода, ни в чем не повинных людей. На днях с Мудьюга привезены сюда и заключены в архангельскую тюрьму наши товарищи: Базыкин, Егоров, Жемчужный и другие. Требуйте их освобождения! Долой интервентов! Долой эсеровщину и белогвардейцев!
– Безобразие! Стража! Полиция! – кричал Коринкин.
Туда же ринулись стоявшие у стен стражники. Но толпа стихийно подалась к столу и оттиснула их. Какие-то люди, под видом рабочих, по всей вероятности полицейские агенты, яростно, с криками также проталкивались вперед. Началась общая свалка.
В то время как одна часть толпы еще волновалась у стола, другая устремилась к выходу. В этом круговороте нетрудно было затеряться. На Чеснокова нажимали. Окруженный со всех сторон молодыми рабочими, он быстро двигался к проходу, словно щепка в бурном потоке.
Вдруг электричество замигало и вовсе погасло. В темноте толпа еще больше зашумела.
– Товарищи! – перекрывая голоса рабочих, крикнул Чесноков. – Партия большевиков жива!.. Рабочий класс жив! Недалек тот час, когда к Архангельску подойдет Красная Армия! Да здравствует свобода!.. И пролетариат!
Толпа подхватила его возгласы, где-то совсем рядом с ним пронзительно засвистели стражники.
– Налево, товарищ Седой, – сказал ему негромкий голос, и чья-то осторожная, но крепкая рука подтолкнула его к дверце бокового выхода.
Оказавшись на заводском дворе, Чесноков, перемахивая через бревна, побежал вдоль длинного забора. Вслед за ним бежал и тот самый матрос, который помог ему выбраться из цеха.
Берег Двины был занесен снегом. Впереди спокойно маячил светлый глазок иллюминатора. На приколе во льду стоял тральщик.
– Сюда, товарищ Седой, – сказал Чеснокову его спутник. – Разрешите познакомиться. Матрос Зотов. По поручению товарища Дементия.
Все так же осторожно, но крепко поддерживая Чеснокова под руку, Зотов повел его по сходням на тральщик.
– Мы нынче двое дневалим: я да боцман. Больше никого. Так что не тревожьтесь… Либо ночью, либо утречком я вас выведу. А то теперь кругом завода все оцепят, проверка пойдет и заметут вас почем зря.
Ступив на борт тральщика, они спустились по крутому, узкому трапу, и Чесноков очутился в помещении для команды.
Через полчаса он сидел за столом и пил горячий чай.
– Завтра мне шифровку от подпольного комитета принесут, – говорил Зотов. – Будем передавать радиограмму в Вологду, в штаб, что Архангельск ждет помощи… Великое дело радиотелеграф. – Матрос помолчал. – А вы не боялись, товарищ Седой? – неожиданно спросил он.
– Где уж там было бояться! – с улыбкой ответил Чесноков.
– А я бы боялся, – сказал Зотов. – Я и за вас боялся… Как ахнули вы про Мудьюг, точно гроза пронеслась…
Матрос с уважением, не отрывая глаз, смотрел на Чеснокова.
– А как вы считаете, – обращаясь к Чеснокову, спросил сидевший рядом с Зотовым боцман, – скоро ли наши придут? Не байки ли это? Вот ведь в архангельских газетах пишут…
– А вы не верьте этой белогвардейской брехне. Может быть, сейчас, когда мы сидим в теплой каюте и чай пьем, наши бойцы идут по горло в снегу. Придут и спросят: а вы, товарищи, что сделали?
– Им легче, чем нам, – поникшим голосом сказал боцман. – Я бы все отдал, только бы там быть. На беляков спину гнуть… Подлая наша жизнь, и уже ей завидовать…
– Да не завидовать! – перебил Зотов. – Дело делать надо! Знаешь, как туннель строят: идут навстречу друг другу… Так и нам нужно. Красная Армия там, а мы здесь… Помнишь, что Греков говорил…
Боцман махнул рукой и вышел.
– Он надежный? – спросил Чесноков.
– Вполне, – уверенно сказал Зотов.
Молодой матрос вдруг задумался и потом тихо сказал:
– Есть у меня брательник двоюродный. Вместе росли. Я ведь шенкурский… Может, и он теперь в рядах Красной Армии? Или партизанит? Слыхал я, что появились в тех местах партизаны… И вот воюет мой Яша Макин…
– Зотов! – раздалось с палубы. У люка стоял боцман. – Гостя придется в трюмное помещение перевести.
– А что?
– Проверка на судах! На берегу шевеление.
Боцман вставил в фонарь огарок свечи и зажег ее.
– Пойдемте, – предложил он Чеснокову. – Там сыро зато ни один черт не разыщет.
Кое-где на берегу горели фонари. За этой жалкой цепью света ничего не было видно. Город притаился во тьме ночи. Выглянула луна, осветила сотни снежных крыш. С заводского двора доносились тревожные крики.
Часть четвертая
Глава первая
1
Усть-Важское, за которое шли той же осенью кровопролитные бои, пришлось отдать. Противник подтянул большое количество артиллерии. Стало ясно, что выгоднее всего переждать и действовать, накопив резервы.
Бригада Фролова временно оставила усть-важский берег. Американские, английские и канадские войска расположились по реке Ваге. На ее правом берегу в городе Шенкурске, лежащем между Вологодской железной дорогой и Северной Двиной, разместился штаб интервентов; там же был расквартирован и местный гарнизон; в состав его входили и некоторые белогвардейские части.
С наступлением зимы боевые действия остановились, за исключением взаимной разведки и столкновений патрулей.
Подступы к Шенкурску, особенно в зимних условиях, казались непреодолимыми. Интервенты же, засевшие в Шенкурске, страшились не только суровой зимы и занесенных снегом дорог, но главным образом сильной оборонительной линии, созданной бригадой Фролова. Они ждали подкрепления, которое должно было прибыть весной из Америки и Англии.
Штаб фроловской бригады помещался теперь в Красноборске. Отряды же были разбросаны по обеим сторонам Двины и частью по Ваге.
При этих условиях был особенно необходим постоянный контроль со стороны командования. В последних числах декабря Фролов направился в одну из деревень, расположенных неподалеку от селения Петропавловского. Там у него были назначены встречи с командиром конного отряда горцем Хаджи-Муратом Дзарахоховым, о котором ему много рассказывали, но которого он еще не знал лично. Также предстояла встреча с шенкурским партизаном Макиным, опять перешедшим фронт, на этот раз уже не в одиночку, а с десятком своих людей. Кроме того, Фролов хотел поговорить с местными крестьянами о предстоящей мобилизации лошадей.
