Эфраим Баух - Пустыня внемлет Богу
— Я слишком их знаю, люблю, облегчаю их участь…
Ощущение такое, что перебранка перекинулась и за окно.
— Что там происходит? — Аарон выходит во двор и тут же возвращается с Корахом, которого, оказывается, парни Йошуа не хотели впускать в дом. Корах испуган, но ведет себя сдержанно, даже с достоинством, хотя нечто замеченное раньше Моисеем лисье и рысье в его лице несколько обесценивает это настораживающее достоинство. У Кораха есть сведения из достоверных источников, что самая большая опасность угрожает Моисею и Аарону, и им следует как можно скорее покинуть страну Кемет. У Кораха есть связи, есть люди, они обо всем позаботятся, подкупят кого надо и выведут Моисея, Аарона с женой и детьми за пределы страны. Корах дрожит от волнения, полон тревоги и заботы, умоляюще смотрит на Моисея.
— Спасибо, Корах, за предупреждение и заботу, — говорит Моисей, — утром получишь ответ.
— Но…
— Что «но»?
— Может быть… поздно.
— Не забывай, — говорит Моисей, вставая во весь свой рост и как бы сразу умаляя и без того щуплого Кораха, — за нами стоит Бог.
Корах исчезает.
— Аарон, — говорит Моисей, — скоро третья стража ночи, ты устал, на тебе лица нет. Я-то привык в пустыне к короткому сну. А тебе надо отдохнуть.
С уходом Аарона тотчас в окне возникает Йошуа:
— Странные новости, учитель. Сильным порывом ветра задуло много факелов и перевернуло колесницы. Парни убежали. Мы с трудом освободили бившихся на земле коней. И они ускакали в разные стороны.
— Йошуа, разбуди меня с первыми признаками рассвета. Я должен знать, был ли хотя бы один поджог, одно убийство, даже несчастный случай. Это важнее всего.
По одному ему известным признакам — слабому веянию, едва раздувающему ноздри, запаху свежести, проскальзывающему сквозь любые ароматы, — Моисей ощущает в полнейшей тьме приближение рассвета. Встает, выходит во двор.
— Ни одного поджога, убийства, несчастного случая, — поеживаясь от утренней сырости и бессонной ночи, говорит Йошуа, — более того, наверху, в городе, буря вырвала немало деревьев с корнями, сорвала с каменных домов крыши. Здесь же, в низине, ни одна хибара не пострадала. Правда, ветер шел поверху.
— Что ж, Йошуа, дела наши не так уж плохи.
3. Из бездны взывающий
Буря пронеслась. Но легче от этого не стало. Говорят, вчера, сразу же после ухода делегации евреев, повелитель мира в мрачном настроении, которое давно его уже не посещало, срочно созвал производителей и начальников работ. Их бесконечные захлебывающиеся славословия, в течение которых многие мочились в штаны из-за невозможности отлучиться по нужде из страха, что позор их будет обнаружен, не улучшили настроения властителя, тем более что буря, свирепствующая за стенами, вышибла одну из дверей дворца, разнесла в куски несколько любимых властителем ваз и статуй, и это разгулявшееся чудище с трудом удалось выдворить из освященных его божественным присутствием стен. Злость настолько распирала повелителя мира, что голос у него сел, и этот необычный, никогда ранее не слышанный от него хрип вызывал у верноподданных еще больший страх и колики в области желудка. Добавляло страху еще и то, что рядом с властителем не было его самого приближенного, главы тайных служб Яхмеса.
— Этот народец, — хрипел повелитель мира, еще больше раздражаясь от собственного хрипа, и все понимали, о каком народце идет речь, — размножается быстрее саранчи, а мы все знаем, чем саранча грозит нашей поднебесной стране Кемет. Они ведь рабы рабов моих, ну и работали бы, так нет, ленивы и праздны. Потому и кричат: «Пойдем принесем жертву Богу нашему».
И тут все в один голос завопили о гениальности идеи властителя выслать их всех в южную пустыню издыхать в каменоломнях, властитель поднял жезл, и вопль мгновенно оборвался. Сам сознавая, до каких низменных мелочей он опустился, повелитель требовал не давать этим рабам соломы, гнуть их в три погибели, чтобы выделывали то же количество кирпичей, и эта смесь хрипа и брезгливости совсем доконала подопечных его, уже теряющих сознание от желания оправиться.
Не трудно себе представить, на ком они на следующий день выместили всю свою злость: надзиратели из евреев, ответственные за нормы выделки кирпича, явно привилегированная часть этого ленивого народца, были подняты за полночь воплями и зуботычинами начальников работ. К такому отношению они не привыкли и потому с еще большей злостью накинулись на своих подопечных. Крики и причитания, доносившиеся до Моисея, шли из хибар, откуда надзиратели выволакивали едва державшихся на ногах после тяжкого трудового дня работников. Наиболее проворные кинулись к вчерашним местам работы, где еще сохранились остатки соломенной сечки, похватали ковши, чтобы черпать ил и воду из Нила, смешивать ил с песком и смесь эту топтать до уплотнения, смачивая и переворачивая лопатами. Легче было тем, кто заполнял этой смесью форму, срезал излишек лопаткой, быстро переворачивал и снимал форму. Но не тут-то было. Через огромное поле вдоль Нила, покрытое сохнувшими кирпичами, в первых лучах рассвета кажущиеся какими-то нетопырями, неслись, кто на колеснице, кто пешком, надзиратели-евреи, выгоняя хитрецов в поля срезать стерню и мелко сечь собранную солому, ибо, если ее не заготовить впрок, никакая норма не будет выполнена. Дело усугублялось еще тем, что правитель развернул колоссальное строительство своего любимого детища — города Пер-Раамсес, и первым делом вокруг него возводилась стена толщиной в десять человек, если их вытянуть лежа в ряд, высотой в пятнадцать человек среднего роста. И все это, за исключением каменных ворот, выкладывалось кирпичом, в котором все время ощущалась нехватка. Страх нерассасывающейся сыростью утреннего нильского тумана проникал в кости работников, надзирателей-евреев, начальников работ, ибо все знали, что их ждет, если норма не будет выполнена, и потому поле выделки кирпичей напоминало поле битвы, где вместо оружия мелькали палки, слышались вопли, окрики, понукания.
— Кто они, эти надзиратели из евреев? — спрашивает Моисей Йошуа, пришедшего к нему вечером после тяжкого дня работы.
— Люди, понравившиеся начальникам работ. Среди них есть относительно достойные, есть подхалимы, но в большинстве это лизоблюды: в прямом смысле, если необходимо, готовы вылизывать блюда после хозяев. Значит, и лицемеры и нечестивцы. Зато им разрешают строить дома наверху, правда у края, чтобы всегда видели хибары в низине, как напоминание, что их ждет, если они ослабят работу языками. Им трудно посочувствовать, но их можно понять: приказание фараона обрушилось на них как гром среди ясного неба.
Дни настали тяжкие. Норма, естественно, не выполняется, и начальники работ избивают надзирателей-евреев, не унижая себя до избиения простых работников, а тех избивать и вовсе бесполезно: чем больше бьешь, тем меньше толку.
Любопытно, что, несмотря на невыносимые условия, никто из простых работников не заболел, не свалился от упадка сил, не умер. Разве что среди надзирателей-евреев повальное послабление желудка и нередки случаи обморока.
Моисей не выходит из дома в надежде, что позже или раньше посетит его высшее присутствие, временами не выдерживая и пытаясь тоже пойти со всеми собирать солому, но наталкивается на упорное сопротивление Йошуа: одно дело слышать стоны и вопли, другое — самому получить палкой по спине: когда-то, лишь увидев подобное, Моисей убил надзирателя. Только этого не хватало. Надзиратели-евреи совсем пали духом. Собираются к фараону.
Принимает он их в том же необъятном тронном зале, и, несмотря на довольно внушительное число, выглядят они кучкой, теряющейся в этом полусумрачном пространстве. Повелитель в хорошем настроении, смотрит на них даже ласково, вздымает жезл.
— Мы верные рабы твои! — вопит один из надзирателей, на него шикают стоящие рядом, эхо вопля мечется среди державных стен и гаснет в сумраке, как и энтузиазм возопившего. Теперь все вместе, негромко, как попавшие в привычную колею, охраняемую стражами, мрачно стоящими по сторонам трона, и все же постанывая от напряжения, декламируют:
— Мы, верные рабы твои, зная твою справедливость и любовь к нам, о властитель миров, отвечаем тебе удесятеренной любовью и умоляем тебя: облегчи участь рабов твоих. Положение наше смерти подобно: солому для кирпичей начальники работ из твоего народа нам не дают, а требуют ту же норму, что раньше. Ведь это грех и на нас, рабах твоих, и на твоем народе.
Последние слова были опасны, и перед приходом надзиратели-евреи совещались: стоит ли идти на риск и произнести их? Решили рисковать, ибо так или иначе невыполнение нормы приведет к еще худшим результатам.
Повелитель улыбается, но скорее, кажется, каким-то своим воспоминаниям или мыслям, затем отверзает божественные уста и, как бы паря в эмпиреях, говорит:
