Эфраим Баух - Пустыня внемлет Богу
— Да, уважаемый учитель, это я, — говорит Йошуа, сразу же устанавливая дистанцию и форму общения.
— Что вы тут делаете?
— При всей вашей мудрости, учитель, вы удивительно наивны. Вас даже не изумляет, что после того собрания никто не швырял камни в ваш дом, не пытался подстеречь вас в темном переулке, поджечь эти стены. Они ведь из глины с соломой, очень хорошо горят. Конечно, за вами Бог, но в рабских болотах этого явно недостаточно. И еще. Я уверен, что Аарон слишком погружен в расчеты с собственной душой и душами исповедующихся и ничего вам не объяснил. Он, вероятно, уверен, что точно так же, как слышит ваши мысли, чтобы передавать их в голос, вы слышите и его мысли. Признайтесь, вы ведь даже не знаете, что вас ждет сегодня.
— Ну, сегодня день открытых дверей… Но что это? И почему ты зовешь меня — учитель? Я ведь почти рта не раскрывал. Всего-то несколько слов.
— Но они — то самое золото, с которого песок и вода сняли ржавчину. Потому после всего словоизвержения, криков и воплей только эти слова и остались. Я знаю, вы начисто лишены умения льстить и потому также примете то, что я собираюсь сказать: вокруг вас невидима, но ощутима некая аура свободы. Именно поэтому я ни на миг не подумал отговаривать вас от встречи с этим сатрапом, хотя тут риск, и немалый.
– Я вижу, ты и твои друзья — люди смелые, не терпящие рабства. Почему же вы до сих пор не ушли на свободу, в пустыню?
— Кто-то же должен этим несчастным, среди которых, не забудьте, отцы наши, матери и сестры, служить укором, даже молчаливым, а то ведь, простите, ваш родственничек Корах совсем превратит их в скот, разве что говорящий.
— Но вы рискуете жизнью.
— Трижды простите меня, учитель, но, думаю, вы не настолько самонадеянны, чтобы считать, что только вы способны рисковать жизнью.
— Я как-то об этом риске… не думаю.
— Вот и мы тоже.
— И вы все эти дни охраняли меня, а теперь пришли разъяснить, что это такое — день открытых дверей?
— Так вот. В северных приморских странах сатрапы, которые чаще всего обычные головорезы, вознесенные на вершину власти, устраивают, кажется, раз в год празднество на один день: нищий становится сатрапом, а сатрап нищим. Все жрут до отвала и пьянствуют до полусмерти. Вся накопившаяся на сатрапа злость уходит, как вода в песок. Предотвращается бунт, который, кстати, тоже бессмыслен: на место убитого сатрапа придет другой, может и похуже. Наш не доводит дело до такого безобразия, но после месяца, скажем, или года скрытых убийств устраивает «день открытых дверей». Сначала вы станете свидетелем устрашающей силы парада войск, затем — демонстрации преданности. Распахиваются ворота дворца: сатрап ждет дорогих гостей. Это главным образом организованные группы лизоблюдов, которых издали можно узнать по пене восторга, скапливающейся в уголках губ, и преданности, выталкивающей глаза из орбит, и просто зевак, не верящих, что так вот запросто можно войти во дворец и видеть фараона. Эти обычно жмутся по углам огромного зала, где за их спинами стоят, почти сливаясь с мраком застенков, заплечных дел мастера.
— Вижу, ты там побывал.
— Пользуюсь любой возможностью… Итак, один из группы выступает вперед, сатрап кивает, и вся группа, согнувшись в поклоне, почти ползком приближается к трону. Уровень поклона зависит от гибкости спины и степени подобострастия. Ваш поклон, вероятно, будет на уровне собственного достоинства, так что Бог в помощь. Отправляетесь туда каждый в отдельности. Старейшины об этом знают. Дорогой учитель, мы с вами. Вы с Богом.
Еще достаточно рано. Хибарки, словно овцы, прижавшиеся друг к другу, забылись в пугливом сне. Сырость, ползущая из поймы, пронизывает кости. Стоит выбраться из низины, как сразу же попадаешь на улицы, полные народа, идущего к центру, где уже не видно огней, еще не льется в фонтанах вода, но уже слышатся звуки медных труб.
С приближением к дворцу все труднее пробиться сквозь толпу. Незнакомые люди, осатаневшие от любопытства, дышат Моисею в затылок, толкают локтями, теснятся под грозными взглядами чернокожих стражей порядка, стоящих вдоль улицы, и вместе с оглушающим ревом медно-трубного оркестра внезапно из-за угла вырываются, строем по три, колесницы: воины, на подбор атлеты, подобно мумиям, замерли на них; лучники и копьеносцы — несть им числа, — словно бы слившись воедино, движутся вслед за колесницами гусиным шагом. Рев толпы по обе стороны парада, кажется, сотрясает стены самого дворца. Тщетно пытается Моисей отыскать в этой массе знакомые лица старейшин, Аарона. Легче идти со стадами в гору с утра до вечера, чем выстоять битый час, устав от этого кажущегося бесконечным войскового парада, а тут еще, вслед за армией, хлынули массы верноподданных, парами несущих прикрепленные к двум палкам папирусы — Моисей это видит впервые, — на которых огромными иероглифами начертано «Слава великому и верному другу народа!», «Спасибо властителю мира и богу за неустанную заботу о нас!», «В единстве с великим повелителем нашим и богом — наша сила!». Вдобавок, все усиливаясь и учащая дыхание, раздаются удары тамбуринов и постанывающие, знакомые с юности выкрики:
— Хвала и привет от тружеников земли Кемет великому повелителю нашему!
— Слава властителю Кемет — Солнцу поднебесного мира!
— Хвала и привет повелителю и богу нашему от каменотесов, воплощающих в камне его божественный образ!
Как это еще не обратили внимания на совсем оглушенного Моисея, не проявляющего не то чтобы патриотических, а вообще каких-то чувств. Ведь в два счета и задавить могут. Такого остервенелого, массового пароксизма подобострастия никакое самое разнузданное воображение не в силах представить, и это в отсутствие властителя. Что же будет, когда он появится?
Неожиданно Моисей чувствует чье-то осторожное прикосновение, и в следующий миг Мириам, размахивая тамбурином, прокладывает ему и себе дорогу к раскрывшимся воротам дворца, и все, как ни странно, расступаются, памятуя, что тамбурин тоже некая частица власти и дается не каждому встречному-поперечному.
С входом в прохладный сумрак бесконечного дворцового зала рев бесчинствующих за стенами обрывается. Вошедшая в зал довольно значительная масса людей охвачена робостью в свете бесчисленных факелов, которые не в силах разогнать какую-то даже священную густоту мрака. А вкруговую — пронизывающие, ощупывающие взгляды стражей.
Моисей отмечает в колеблющемся свете, довольно далеко от себя, лицо Аарона. Мириам осталась за воротами, ибо женщин в зал не пускают.
Долго, изнывая, переступая с ноги на ногу — сесть ведь негде да и запрещено, — ждут явления повелителя мира. И все же всегда появление его неожиданно. Это Моисею знакомо: довести людей до полного изнеможения и — не успеют они и глазом моргнуть — стремительно возникнуть во всем великолепии и сиянии короны, грима, жезла. И это после рева в тысячи глоток, парада, оглушающей музыки. В былые времена бывало — восторг подкатывал к горлу и люди умирали от разрыва сердца. Вон, кажется, кого-то уже понесли.
Из глубины дворца, приглушенные стенами, доносятся звуки фанфар, отмечающие восхождение властителя к своему трону, и наметанный глаз Моисея отмечает легкое похрамывание, слабый взмах левой, явно укороченной руки, которую невозможно сразу спрятать за спину, дрожание правой, принявшей жезл. Как это получается, что почти всегда у властителей то короткая нога, то сухая рука… Вероятно, Итро прав: телесные недостатки рождают у окружающих жалость к существу, а у него жестокость и подлость, не гнушающиеся ничем для достижения власти. Но кто эти окружающие? Ни одного знакомого лица, сплошные тыквы, покрытые потом подобострастия. Куда подевались царские принцы его, Моисея, молодости? Уничтожены, гниют в тюрьмах, прозябают где-нибудь в почетных ссылках?
Взмах жезла. И вот уже мимо Моисея и остальных, стоящих у стен, и вправду почти поползла первая группа, ухитряющаяся при этом — явно чувствуется давний опыт — нести на протянутых, изощренно скрепленных друг с другом руках дворец, сооруженный из муки, цукатов, фруктов, облитый разноцветным желе. Кондитеры всегда отличаются профессионально безграничным лизоблюдством.
Теперь они единым хором выговаривают: «Богу и солнцу, снисходящему в этот незабываемый день к нам на равных, — тысячи лет жизни и слава!»
«Сла-а-а-а…» — прошелестело по залу, как будто тысячи языков издалека лижут этот истекающий сладостью торт-дворец.
Следующие за кондитерами поочередно ползуны и лизуны уже явно неинтересны, разве что пара посольских делегаций заморских стран, принесших властителю мира короны от своих царьков. Уж они-то льстить умеют с особым размахом, проистекающим из внутренней ненависти к правителям-чужакам.
