Женщина в Древней Руси - Александр Петрович Торопцев
Царь посадил Марфу в богатую колесницу, затем, играя на публику, прошел несколько верст пешком, устал, вскочил на коня и поскакал в Москву. Дело было сделано большое.
Некоторое время Марфа жила в палатах Ивана IV, затем переселилась в специальное для нее построенные комнаты в Вознесенском девичьем монастыре, естественно, дали ей много слуг, будто инокиням так уж слуги нужны.
Что сделано, то сделано, назад не вернешь. По поводу Лжедмитрия по сию пору спорят ученые, правду-матку ищут, найти не могут. Сложную задачу предложила им Марфа (а перед этим еще и Шуйский, будущий царь, признавший на Лобном месте, что Дмитрий якобы не был убит в Угличе, что спасли его добрые люди).
В момент свержения Лжедмитрия с престола Марфа-инокиня заявила народу, что ее сын Дмитрий умер у нее на руках в Угличе, что под страхом смерти люди самозванца вынудили ее признать царя своим сыном. Ее родственники, Нагие, сказали то же самое, просили у народа прощения, каялись. Царь пытался уговорить набросившихся на него людей дать ему возможность выйти на Лобное место и сказать бурлящему там народу, кто он есть, но дворяне Воейков и Волуев убили его, а затем и его фаворита Басманова.
Басманов-то ладно! А вот почему так поспешно убили царя, не понятно. Конечно, он надеялся на благосклонное отношение к нему народа, но вдруг он действительно хотел сказать что-то важное всем? Разве такая возможность исключается? А если нет, то кому нужна была такая быстрая смерть царя?
Много вопросов, много.
Если бы убийцы царя были уверены в том, что народ не поддержит монарха, не спасет его, то они бы вывели его на Лобное место и прилюдно отрубили бы ему голову. Они этого сделать не могли. Боялись! За собственные шкуры. Они даже не подумали, что никакая другая, кроме прилюдной, казнь царя не убьет в сознании народном Дмитрия.
Почти сразу после воцарения Василия IV Шуйского на Украине объявился новый Лжедмитрий. И народ его принял на веру! И даже письма образумевшейся инокини – Марфы – на людей не действовали. Они верили только своему желанию видеть живым сына Ивана IV Грозного.
И вскоре под Москвой объявился Тушинский вор, по русской земле носились банды иностранцев, казаков, русской же голытьбы. Смута разрасталась.
Удивительно! Но русские люди и Лжедмитрия II приняли, стали переходить к нему из Москвы. Почему? Причин тому много. В том числе и ложь Марфы.
О том, что дала Смута русской женщине, хорошо написал Авраамий Палицин: «Сердце трепещет от воспоминания злодейств: там, где стыла теплая кровь, где лежали трупы убиенных, там гнусное любострастие искало одра для своих мерзостных наслаждений… Святых юных инокинь обнажали, позорили; лишенные чести, лишались и жизни в муках срама… Были жены, прельщаемые иноплеменниками и развратом; но другие смертию избавляли себя от зверского насилия…»[24]
То была Смута! Русский народ буйствовал, зверел. Даже поляки ужасались и боялись дичающего русского человека, оказавшегося без призора. Буйство этого привело к свержению Василия IV Шуйского, к польской интервенции, к национальному позору.
А затем пришло душевное обновление, прозрение.
Мария Нагая умерла в 1612 году, не дожив до воцарения на русский престол династии Романовых, а уж стоит ли обвинять ее в лжесвидетельстве или нет, пусть решают те, кому удастся в своих исканиях пробраться в тайники ее души.
Женщины и «век боярского правления» (или «бунташный век»)
С трудом выбирался русский народ из душевной смуты, из Смутного времени. Оно и понятно. Из семейной ссоры порою выкарабкаться не просто даже тем, кто любит друг друга, кто о разводе думает с содроганием. А тут дело посерьезнее: Смута!
Читая современников тех отчаянных событий, западая лишь на грязные моменты, можно представить себе обитателя Русской земли в таком неприглядном виде, что откажешься верить в самою возможность выхода русского человечества из разнузданного состояния души, ума и сердца. Но потому-то и справился восточноевропейский люд с самим собой, что даже в тяжкие времена начала XVII века он в большинстве своем оставался крепким духовно и морально. Эта, на первый взгляд бравурная мысль не является результатом какого-нибудь собеседования автора с высокопоставленным дядей, большим патриотом всего русского. Это – логика жизни: из такого болота вырваться могли только очень сильные люди, обладающие огромным желанием жить по-человечески.
О существовании этого неуемного красивого желания говорит забавный факт из начальной стадии истории второго ополчения, напрямую связанный с женщиной, с женской темой. Вспомним о нем.
В начале июня 1611 года войско Речи Посполитой взяло Смоленск. Внутренний раздрай в стране и успехи интервентов могли подействовать на русский народ удручающе.
Не подействовали. 1 сентября того же года в Нижнем Новгороде на должность посадского старосты вступил Кузьма Минин, человек с хваткой купца, ума государственного, энергии огромной, но не бесшабашной, а конструктивной.
Приступив к исполнению новых обязанностей, он собрал на сходке у собора людей и сказал им чистосердечно: «Поохотим помочь Московскому государству!»
Земский собор единодушно поддержал предложение: спасать нужно Родину. Но прошел день, другой, третий, а она не спасалась!
Оказывается, для этого деньги большие нужны на вооружение, на воинов. Людей, готовых драться за отчизну, в волжском городе было немало, а денег на организацию похода в богатом купеческом Нижнем Новгороде не нашлось. Потому что за день до Земского собора один купец отправил товар на Каспий, другой – заложил деньги в Архангельске, третий отправил приказчиков в Сибирь и так далее. Дело купецкое такое: сегодня ни гроша, а через неделю-другую будет и алтын, и поболее того.
Но Родину-то нужно спасать сегодня.
Опять собрался на сходке народ, пошумел, затих: Кузьма Минин говорить будет. Он-то знал межгородский люд, нашел верное слово: «Православные! Не пожалеем животов наших, дворы продадим, жен, детей заложим. Дело великое. Я знаю, только мы на это подвинемся, и другие города к нам пристанут!»
Загалдели все на площади: «Заложим жен, но Родину спасем!»
Кузьма Минин тут же – постановили же! – приказал выборным людям силой взять и выставить на продажи в холопы жен богатых горожан. Хороший был бы торг, ядрена корень! Кто, если начистоту, откажется иметь в холопочках купецкую дочь?! Прелесть-то какая.
Потянулись веселые люди на торги. Тут уж встревожились купецкие сердца. Жен своих они уважали, любили, точно зная, что все великие государства начинаются в родном доме, за семейным столом. Они за такое государство
