Захват Неаполя. Берёзы - Виктор Васильевич Бушмин
Папа Климент – надо отдать ему должное – приметил этого решительного юношу и, на одном из приемов, состоявшихся в замке Святого Ангела, вызвал его из толпы рыцарей и громогласно объявил своим капитаном и гонфалоньером. Шуму-то было!..
Но Козимо (и тут проявился во всей красе его непостоянный и протестный характер) мало прельщало стать придворным интриганом, крючкотвором и бездельником. Он тайком от всепроникающих взглядов папы Римского сколотил отряд рыцарей. Небольшой – человек триста, но такой отчаянный и боеспособный, что его стали побаиваться все – и гвельфы, и гибеллины. Климент и сам испугался, но, переговорив с Козимо, понял, что прыткий юноша создал для него нечто такое, о чем он даже и мечтать не мог. Козимо де Кавальканти создал и родил в муках гвардию в гвардии! Теперь Климент мог спокойно засыпать и когда он отправлял этих рубак с каким-либо, пусть и самым отчаянным и безумным на первый взгляд поручением, то мог совершенно спокойно не сомневаться в том, что они его исполнят, причем, точно, быстро и, самое главное, в срок!
Но и тут стало скучно Козимо. К его счастью (надо же, как везет парню!) Конрадин вторгся в северную Италию, города восстали, даже в Риме становилось не безопасно. Он носился круглыми сутками по объятой пламенем гражданской войны Италии, крушил и громил врагов папы Климента и, когда тот позорно бежал, скрываясь от гнева восставших сторонников Конрадина, отвел свой отряд на юг, к границам с королевством Шарля де Анжу. Он встретил там того, о ком тайно мечтал – своего двойника! Этим двойником, как вы уже понимаете, стал Мишель Ла Рюс – русский наемник, лишившийся родины и поступивший на службу к королю Обеих Сицилий.
Две неуемные и беспокойные по сути натуры нашли друг друга, не прошло и пары дней после их знакомства, как они уже и шагу не могли ступить раздельно!
Они обожали женщин, но их одиночество просто кричало в полный голос, разыскивая такого же, как и они, неутешного романтика, одинокого волка-разбойника и человека, с кем бы просто было поговорить на одном языке, или просто помолчать в трудную минуту, крепко сжав его руку.
Козимо пытался найти себе родственную душу и, встретив взрослого русича-наемника, такого же неприкаянного и одинокого душой человека, он понял, что нашел отца – человека, способного не к осуждению и ругани, а к пониманию и сопереживанию успехам или неудачам своего сына. Он нашел того, о ком мечтал. Мишель просто радовался его настроению, переживал, когда он расстраивался, не ругал и не хулил, просто принимал его таким, какой он есть на самом деле и не требовал от него изменений или, хотя бы, соблюдений норм, введенных непонятно кем и когда, да и для чего – непонятно…
Мишель Ла Рюс – одинокой скиталец, лишенный по воле судьбы родины, детей и любви, тоже страдал и, увидев нескладного черноволосого хулигана Козимо, привязался к нему отцовской любовью. Он увидел в нем, как в зеркале (правда, немного кривом) самого себя или, по крайней мере, отображение своих эмоций, метаний души и чего-то еще, что не удалось, и о чем мучительно тоскуешь потом всю оставшуюся жизнь.
Для Козимо русич стал именно тем человеком, кто заменил ему отца. Именно о таком отце он и мечтал тайно всю жизнь. Чтобы вместо осуждений, ворчаний и кривых взглядов со строго сведенными бровями, было бы просто сопереживание и принятие его таким, какой он есть в жизни, ведь детей не выбирают, их просто посылает нам Господь. А на божий дар нельзя ворчать и причитать, надо любить его всей глубиной души, отдать ему свое сердце и раскрыть его настежь, не требуя ничего взамен…
Они дополняли друг друга: горячий и импульсивный Козимо и уже сдержанный в проявлении внешних эмоций, но такой же пылкий Мишель стоили друг друга, вызывая лишь уважение их чистой мужской привязанности, крепившейся день ото дня.
Козимо обучал Мишеля итальянскому языку, более того, ему нравилось быть учителем для человека, который и сам обучал его многим полезным и необходимым во взрослой жизни вещам.
Русич всегда относился к нему, как к своему собрату и, хотя и младшему, но равному ему человеку, что не могло не радовать переменчивую натуру итальянца, в котором, до сего момента жизни, никто не желал видеть равного себе.
Мишель просто радовался вместе с ним жизни, не ругал, а просто объяснял, где и что он сделал, не совсем верно, четко или правильно, но при этом, слава Богу, обходился без наставнических или отцовских ноток в голосе, позволяя Козимо самому осознать ту или иную проблему.
Молодой итальянец уважал это качество русича, позволявшее ему самому разбираться во всех тонкостях и сложностях бытия, пусть, набивать себе шишки, но не насильно ограждать его от познания мира, предоставляя, как взрослому человеку, делать свой выбор. Конечно, местами он был не верен, даже ошибочен, но и тут Мишель не влезал с грубостью медведя в душу рыцаря, лишь улыбался и, словно вскользь, ронял незаметные наставления или, скорее всего, поправки, позволявшие Козимо понять место и время своей ошибки, но не тыкал его носом в них, как малого щенка.
Мишель, особенно, когда он нервничал, начинал сыпать удивительной смесью языков, состоявшей из французских, итальянских и немецких выражений, сдобренных необычными русскими словечками, смысл которых для большинства воинов был чужд и непонятен. Козимо, как мог, пытался помогать русичу, незаметно поправляя его ошибки и обучая все новым и новым словам богатого и красивого итальянского языка. Русич с готовностью впитывал эти знания, дорожа каждым мигом общения с ним, что также обогащало итальянца, позволяя и ему чему-то научиться у своего старшего друга и наставника. Он с радостью узнавал новые немецкие, славянские и даже арабские слова, которые Мишель знал в таком объеме, что у итальянского юноши просто голова шла кругом.
Примерно в таком моменте и застал их де Леви, когда вошел в комнату донжона.
Мишель жевал мясо и оживленно спорил с Козимо, обсуждая особенности дисциплины и взаимодействия пехоты в современном сражении. Ги понял, что становится свидетелем своеобразного диспута, касающегося, между
