Александр Коломийцев - Русские хроники 10 века
– Нет у Корсуня пороков, – заспорил Ногут. – То стародавние пороки стоят, от еллинов остались, негожие уже. А на пристани побьют, то правда, закидают стрелами с веж.
– Ну а городницы, – продолжал выспрашивать Добрыня, – уж такие неприступные, что и не перелезть?
– Да как перелезешь-то? Стены сажен по шесть высотой, – Вышата давно понял, воевода зря выспрашивать не станет. – Видишь, что греки измыслили, хитрованы ещё те. Перед главной стеной ещё одна стоит, пониже, правда. Сподобишься, уж не знаю как, перелезешь через первую стену – и не в город попадёшь, а в мышеловку. Побьют меж стенами.
– Ров перед городницами выкопан, – встрял Ногут, коему никак не сиделось молча. Добрыня уже подумывал, зря Вышата привёл этого балабона, всему свету растрезвонит, о чём с воеводой толковали. – Мне про тот ров верный человек сказывал, – продолжал частить говорливый гость.
– Тебе верный человек сказывал, а я сам видел, – Корот посопел, посмотрел на Добрыню. – Как ни берегут корсуняне свои тайны, город не номисма, в кошель не спрячешь. Приходилось за городом бывать, видел городницы. Вышата всё верно сказал. И ров есть. Да что с того? Начали копать и бросили. Ров широкий, глубокий, не перескочить. Да длиной сажен двадцать будет. Не боле. Главное – городницы двойные. Двойные, да не везде. У ворот одна городница стоит. Вот ежели перед ней свою стену поставить, по ней влезть и на городницу мостки перекинуть, можно в город попасть. Иначе только измором Корсунь взять можно. А это на год, на два, припасов в городе много, и воды вволю. А ежели Царьград подмогу пришлёт, или из Сурожа, Корчева дружины подойдут? Я так думаю, взять Корсунь только Александру Двурогому под силу было. Говорят, жил когда-то, тогда ещё ни Киева, ни Новгорода не было, такой непобедимый царь. Рати у Александра были тьмы, и никто против него устоять не мог.
Вышата переводил взгляд с Корота на Добрыню, не перебивал, заговорил, когда Корот смолк.
– Сколько той дружины в Суроже да в Корчеве? Урону большого не сделают, только напакостят. Царьград – вот главная опасность.
Пока шёл разговор, Добрыня услал из горницы челядина, ни к чему лишние уши, медов не подливал, пьяная похвальба не нужна.
– Вот скажи. Ежели враги к Корсуню подойдут, жители из посадов, ближних весей как в город попадут? Нешто в городе одни ворота?
Вышата честно признался – не знает.
– Калитки в стенах есть, телеги не пройдут, а людям в самый раз, – сообщил Корот. – Где и сколько, не скажу, а что есть, то верно.
Ногут заспорил было – нет калиток, – но Добрыня отмахнулся. Здраво рассудить, должны быть калитки, жаль, никто не знал, где именно.
Про воду тоже поспорили. Корот с Ногутом доказывали – водопровод и по городу проложен. Возят же воду в те дома, кои стоят выше водосборной ямы. В главном сошлись – воды в Корсуне вволю.
– Ещё что расскажете? – спросил Добрыня.
Корот развёл руками, дескать, рад бы, да нечего. Вышата пожал плечами.
– Всё рассказали, боярин.
Ногуту, которому теперь представилась возможность говорить беспрепятственно, оказалось, сказать нечего. Если бы заговорил кто иной, он бы нашёлся с возражением.
Воевода позвал челядина, застолье продолжилось.
– Ладно, промочим горло. Вы только помалкивайте, о чём беседу вели.
Сведения, которые мог, воевода собрал. Теперь надо было помыслить, как брать город, да готовить рать к походу.
Глава 10
1
Огонь охватил длинномерные, сложенные шатром дубовые поленья, осветил капь, согбенную фигуру волхва. Отблески взметнувшегося пламени легли на богомольцев, заполнивших требище. Богомил повернулся спиной к костру, встал в проходе внутренней крады.
– Сегодня, когда отошёл двадцать четвёртый день месяца студеня, зажигаем мы священный огонь и славим Рода, называем его прародителем, дидом нашим, родником вселенной, отцом богов.
Людие стояли, тесно прижавшись друг к другу, над головами облачками колыхался пар от дыхания. В иные праздники богомольцев собиралось меньше. Но в эту ночь с 24 на 25 студеня, в день завершения года, в славенское святилище приходили не только обитатели посада, но и жители кромного города. Тысяцкий со всей новгородской старшиной, бояре, ротники славили Рода в Перыни. Жители же разделялись. Немалое их число Перыни предпочитали святилище Рода на правом берегу Волхова, у холма Славно, ибо в эту ночь службу здесь вёл новгородский любимец Богомил-Словиша.
– Многие тыщи лет тому, – продолжал верховный новгородский волхв, – мир окутывала тьма кромешная, а света белого не было. Во тьме был лишь Род, заключённый в яйце. Был тогда Род семенем непророщенным. Текло время безвременья, но наступил конец заточению. Родил Род Любовь – Ладу-матушку богородицу. Силою Любви разрушил Род свою темницу, и Любовью мир наполнился, кончилось безвременье. Родил Род Небеса – обиталище богов, родил Поднебесье. Разделил он свет и тьму, Правду с Кривдою. Потом родил он Землю-матушку, а из лица его вышло Солнце. Так помните, для Любви рождены Родом Небеса и Поднебесье. Род – Отец богов и Мать богов, Род рождён собой и вновь родится. Род – все боги и вся поднебесная. Род – что было и то, чему быть предстоит, что родилось и то, что родится. Родился Род, и кончилась тьма, и мир наполнился любовью. Потому когда кончаются самые длинные ночи в году и белый свет побеждает тьму, мы возжигаем священный огонь, празднуем рождение Рода и славим Рода, Отца Небес и Поднебесья.
Род родил Сварога небесного, вдохнул в него свой могучий дух, и от Сварога пошли иные боги. Сварога же Род назначил старшим над всеми богами. Лада-матушка богородица родила дщерей Рода – вечно юную Лелю златокудрую, Живу весеннюю, деву огненную, весёлую, и третью дщерь – Марену холодную, деву Смерти. Родила Лада и сына Сварогова, Перуна-Громовика, бога златокудрого. Мать Сыра Земля родила сына Рода Ярилу-оратая, а небесная Корова – Земун – родила рогатого Велеса. Славьте же Рода и любите друг друга. Помните закон свой – Правь, коий Сварог нам дал по велению Рода. И нету в Прави кривды, а только божья правда. А теперь сотворим требу богови нашему.
Людие простирали руки к Словише, к Роду, к священному огню.
Эти слова новгородцы слушали каждый год. То были святые слова, коими славили рождение Рода, и потому были обязательны.
Прославление богов завершилось общей трапезой в украшенных пшеничными снопами храминах. На столах лежала жареная поросятина, хлеб, стояли ендовы с хмельным мёдом. Мёд, настоянный на воде из двенадцати источников, набранный двенадцатью старцами-волхвами. И не мёд то вовсе, а божья сурица. Не всяк сурицу приготовит, лишь тот, кому ведома тайна богов. Сурица хмельная, да хмельных среди богомольцев не бывает. Утром начнутся святки-колядки, седмицы не пройдёт, настанет развесёлый Новый год. Веселись, песни пой, пляши, мёд пей, но напиться допьяна в святилище – срам великий, стыдоба на весь белый свет. Потому трапеза проходит чинно, разговоры идут только о божественном – Ирии, житии богов.
2
На Новый год семья села за стол полным сбором.
Вечером приехал Якун. Заглянул в старую избу, поклонился в пояс отцу-матери и заторопился в новую, где скучала ходившая на сносях молодая жена. Свекровь строго-настрого запретила егозливой не ко времени снохе делать какую-никакую работу – «Ай в доме рук не хватает? Чего надо – Резунка поможет». Дочери велела по десять раз на дню наведываться к снохе. Молодо-зелено, не станешь стеречься, долго ли до беды. Берегла Добриша ещё не родившегося первого внука, как зеницу ока. Потому день-деньской нудилась Веснянка в светёлке. Иной день потаскаешь воду, поползаешь по огороду, все думы – как бы прилечь в тенёчке. Теперь – лежи не хочу, так нет, тянет на улицу, пройтись по тропочке, хоть бы и к проруби за водой. Одна отрада – в окошко глядеть, да что в нём увидишь, ждать золовку, перекинуться с той словечком-другим, да в старую избу на трапезы ходить. А и те походы только с Резункой. Одной по лестнице спускаться да подыматься – думать не смей.
Прошла седмица, как возжёг Богомил в святилище живой огонь, наступил первый день просинца. Темнело по-прежнему рано. Зимнее солнышко, раскрасневшись на морозе, торопилось спрятаться в тёплых чертогах.
В избе, как соберётся вся семья застольничать, стало тесновато. У печи, где раньше, зорко поглядывая на мужскую трапезу, стояла хозяйка с дочкой, теперь находились три женщины, четвёртая, Веснянка, сидела на конике. Дубок словно ждал, когда Добрыга новую избу поставит, тут же женился.
Мужчины, выпив круговую в честь Рода, завели разговоры. Про своё, домашнее, уличанское, говорено многажды, интереснее знать, что на белом свете делается. Потому все лица, как подсолнухи к солнцу, обращались к ротнику. Якун, как человек служивый, проживающий в Детинце, на новогодние моления ходил в Перынь, а уж после всех обрядов был отпущен домой до конца святок.
