Евгений Салиас - Свадебный бунт
Носову, проглядѣвшему теперь на монастырь всѣ глаза, почудилось даже вдругъ, что онъ видитъ тамъ шныряющихъ московцевъ.
Но вдругъ Носовъ ахнулъ громко, поблѣднѣлъ еще болѣе и закрылъ лицо руками. Только сейчасъ, въ это мгновенье онъ вспомнилъ свою страшную клятву предъ иконой Неопалимой Купины, — клятву — ничего не жечь!..
— Вотъ и накажетъ Матерь Божія за клятвопреступленіе, — грозно погрозился онъ вслухъ самъ себѣ.
При утренней зарѣ все стихло и уже потухало, только толпы погорѣльцевъ бродили по пожарищу. Одни перебирались съ пожитками за валъ и въ Каменный городъ, другіе со злобы шли прямо въ лагерь къ царевымъ полкамъ съ жалобой на обиду и разореніе отъ бунтовщиковъ.
На разсвѣтѣ воевода объѣхалъ стѣны и весь валъ, всюду были разставлены стрѣльцы-охотники и всякій вооруженный людъ изъ православныхъ и инородцевъ. Повсюду глядѣли, блестя на солнцѣ и высовываясь на дымящееся пожарище, жерла пушекъ…
Вскорѣ Носовъ узналъ, что самъ фельдмаршалъ съ войсками находится около Ивановскаго монастыря, а одинъ полкъ еще съ ночи былъ посланъ имъ тушить начавшійся, пожаръ и овладѣть всѣми запасами. Какъ же узналъ Шереметевъ про эти запасы?
— Нашелся и у насъ Іуда предатель! — злобно воскликнулъ Носовъ.
Когда солнце поднималось надъ краемъ степи, нѣсколько сотенъ стрѣльцовъ-охотниковъ вышли изъ кремля, построились и лихо двинулись на Ивановскій монастырь съ пушками и знаменами… Воевода не хотѣлъ ждать московцевъ къ валу, а захотѣлъ осадить въ монастырѣ самого фельдмаршала царскаго…
Но чрезъ два часа самодѣльная рать уже бѣжала назадъ въ разбродѣ, спасаясь за валъ и преслѣдуемая московскими полками…
На одного бунтовщика было десять, пятнадцать солдатъ… Ихъ встрѣтили по валу дружными залпами изъ пушекъ, ружей и пищалей. Но, все-таки, устоять было нельзя… Астраханцы покинули земляной городъ и заперлись, отстрѣливаясь, въ кремлѣ. Московцы, овладѣвъ валомъ, начали бомбардировку и тотчасъ построились, чтобы итти на приступъ Каменнаго города.
— Къ полудню все покончимъ и всѣхъ голыми руками перехватаемъ! — хвастались московскіе военачальники.
Но въ рѣшительную минуту нежданно прискакалъ офицеръ отъ фельдмаршала и приказалъ бросить валъ и отступить изъ-подъ огня.
Шереметевъ, какъ узнали начальники, получилъ въ монастырѣ извѣстіе отъ какого-то перебѣжчика, что не зачѣмъ еще людей тратить, такъ какъ на другой день сами бунтовщики явятся съ повинной сдавать городъ.
— Не очень-то похоже на сдачу! — говорили московцы, нехотя очищая занятый валъ и унося съ собой десятка съ два убитыхъ и съ полсотни раненыхъ товарищей.
Извѣстіе было, однако, вѣрное. Важный человѣкъ далъ знать фельдмаршалу, что онъ все ладитъ и ручается, что на утро отворитъ городскія ворота царскимъ войскамъ.
Этотъ важный человѣкъ былъ одинъ молодецъ, который уже съ недѣлю дѣйствовалъ въ кремлѣ, среди начальствующихъ самозванныхъ властей. Пока воевода Носовъ не унывалъ и дѣятельно распоряжался своимъ небольшимъ гарнизономъ, хватаясь, какъ утопающій, за всякую соломинку, — этотъ молодецъ тоже не дремалъ… Онъ не распоряжался орудіями или полками, не показывался на валахъ и на стѣнахъ кремлевскихъ, но ловко, втихомолку, дѣлалъ другое дѣло, свое, съ одной лишь дюжиной вѣрныхъ и преданныхъ ему молодцевъ, такихъ же шустрыхъ, какъ и онъ самъ…
XLI
Наступила ночь съ 12-го на 13-ое марта. Осажденные чутко слѣдили за непріятелемъ. Но въ лагерѣ и въ монастырѣ и по всей рѣченкѣ Кутумовой было тихо… Московцы будто ушли или вымерли, или спятъ крѣпкимъ сномъ, отдыхая отъ своего дальняго въ тысячу верстъ похода.
Яковъ Носовъ со своими главными сподвижниками и совѣтниками просидѣлъ весь вечеръ въ воеводскомъ домѣ, разсуждая въ кругу, что дѣлать.
Нашлись охотники покаяться и принести фельдмаршалу повинную.
— Иди — кому охота… Скатертью дорога!.. отозвался Носовъ. — А я не товарищъ…
Около полуночи совѣщавшіеся, человѣкъ съ двѣнадцать, разошлись изъ воеводскаго дома, а затѣмъ Носовъ узналъ, что до сотни людей, въ томъ числѣ пятидесятники и десятники его войска, только что вышли изъ кремля и пошли въ лагерь съ повинной…
У воротъ была ругня и свалка, ихъ не хотѣли было выпускать, но они пробились и даже краснобайствомъ своимъ о жестокомъ ожидаемомъ на утро боѣ съ полками увлекли еще немало народу за собой.
Носовъ, стрѣлецъ Быковъ, донецъ Зиновьевъ и посадскій Колосъ, сильно смущенные, оставшись одни, уже стали толковать о томъ, что надо на утро при наступленіи врага — искать смерти…
— Лучше убитому быть, чѣмъ живьемъ къ нимъ въ руки попасть? — говорилъ Носовъ.
— Меня убьютъ, — рѣшилъ Быковъ:- потому что я шибко крошить ихъ буду.
— Если и возьмутъ живьемъ, — сказалъ Зиновьевъ: — то вѣдь судить безпремѣнно повезутъ въ Москву. А путь далекій. Сто разовъ въ дорогѣ можно уйти при многолюдствѣ.
— Эхъ, не надо было зачинать! — уже въ десятый разъ отзывался наиболѣе смущенный Колосъ.
— Что зачинать? — воскликнулъ наконецъ Носовъ.
— Вѣстимо что! Бунтовать не надо было…
— О, дура! дура! — проворчалъ Носовъ и отвернулся.
Четыре пріятеля и сподвижника, помолчавъ немного, рѣшили, что пора, однако, и вздремнуть хоть малость.
— Утро вечера мудренѣе, — сказалъ Быковъ. — Можетъ, завтра что надумаемъ.
— А можетъ сторгуемся съ ними, — прибавилъ Зиновьевъ.
— А можетъ и приступа не будетъ, Обождутъ. Опять палить будутъ, — сказалъ Носовъ.
И всѣ четверо разошлись по двумъ горницамъ, всякій въ свой уголъ. Носовъ отправился въ спальню, гдѣ была его жена и дѣти, поглядѣлъ на спящихъ сладко ребятъ и, вернувшись назадъ, легъ просто на тюфякъ, лежавшій на полу…
Колосъ уже громко храпѣлъ въ другомъ углу той же горницы.
Въ то же время, у Пречистенскихъ и у Вознесенскихъ воротъ, между рядами вооруженныхъ охотниковъ и стрѣльцовъ, бродили разные молодцы, простые обыватели Каменнаго города и явно, громко усовѣщевали не губить себя, а итти, пока еще можно, просить прощенье.
— А то и того лучше! — говорили они. — Собраться вмѣстѣ всѣмъ, кто не хочетъ сидѣть да ждать утренней битвы и убійства или колодки, какъ заберутъ, живьемъ… Собраться да и отворить ворота!
Большинство добровольныхъ защитниковъ кремля прималкивали или вздыхали. Только немногіе, казалось, хотѣли «стоять» и не вѣрили въ «отпускную» винъ и грѣховъ со стороны московцевъ.
Ночь была темная и тихая съ легкимъ морозцемъ. Только около часовъ двухъ ночи послышался сильный шумъ и гвалтъ голосовъ въ воеводскомъ домѣ… Кричали, ругались, будто дйже дрались въ самыхъ горницахъ… Но шумъ скоро стихъ, и никто на него не обратилъ вниманія.
При первыхъ лучахъ зари у тѣхъ же Пречистенскихъ воротъ явился сотникъ Колосъ и объявилъ, что рѣшено сдавать городъ фельдмаршалу.
— Кто порѣшилъ?
— Начальство… Владыко митрополитъ и всѣ наши властные люди! — заявилъ Колосъ.
— А воевода?
— Какой? Воевода давно въ гробу сгнилъ.
— Воевода! Носовъ! Яковъ Матвѣевичъ!
— Такого, ребята, не было… Былъ одинъ буянъ самозванный изъ посадскихъ людей… засмѣялся Колосъ. — Но и его уже нема… Гроху сейчасъ голову сняли! А митрополитъ уже облачается, чтобы со всѣмъ духовенствомъ выходить крестнымъ ходомъ навстрѣчу войскамъ царскимъ. Понесутъ ключи городскіе да печать государскую, что отобрали у богоотступника Носова.
— Вотъ такъ блинъ! — раздался только одинъ голосъ изъ рядовъ добровольцевъ-ратниковъ.
Объявленіе Колоса было на половину правдой.
На Архіерейскомъ дворѣ дряхлый митрополитъ уже былъ увѣдомленъ однимъ молодцомъ, чтобы онъ самъ, владыко, собирался и своихъ собиралъ въ крестный ходъ, чтобы быть готовыми встрѣчать фельдмаршала съ крестомъ, съ хоругвями и съ хлѣбомъ-солью, когда онъ подойдетъ къ кремлю. Онъ уже обѣгалъ и предупредилъ многихъ лицъ изъ обывателей Каменнаго города.
Молодецъ, поднимавшій на ноги всѣ власти, которыя съ прошлаго лѣта въ продолженіе болѣе восьми мѣсяцевъ сидѣли всякій въ своемъ шесткѣ,- былъ Лукьянъ Партановъ, уже хорошо извѣстный за эти дни всѣмъ «знатнымъ» людямъ, поневолѣ запертымъ Носовымъ въ кремлѣ въ ожиданіи осады и штурма города.
На вопросъ митрополита буквально такой же, какой былъ сдѣланъ и изъ кучки стрѣльцовъ у Пречистенскихъ воротъ: «Что и гдѣ же воевода Носовъ?» — Партановъ отвѣтилъ тоже смѣясь и махнулъ рукой:
— Былъ, владыко, да сплылъ такой-то воевода — Носовымъ звали. Онъ теперь, скрученный, лежитъ вмѣстѣ съ товарищемъ Зиновьемъ и военачальникомъ Быковымъ. А по его сбродной рати уже пущенъ слухъ, что всѣ они мертвые обезглавлены за ночь, по указу Бориса Петровича. Такъ-то все вѣрнѣе, ихъ за мертвыхъ выдать.
— Слава Отцу Небесному. Сколько жизней спасено! — отозвался Сампсонъ. — Но какъ же пробрались сюда люди Шереметева?
