Евгений Салиас - Свадебный бунт
Часто пріятели и жены ихъ вспоминали недавнее прошлое, какъ всѣ готовились на всякое погибельное дѣло, даже на преступленья. Барчуковъ вспоминалъ, какъ они втроемъ у Носова клятву приносили и образъ Божіей Матери цѣловали.
— И спасибо, все, слава Богу, безъ кровопролитія и смертоубійства потрафилось! — говорилъ Барчуковъ.
— А вѣдь не отнялъ бы ты меня у Бодукчеева или иного какого чрезъ убійство? — разсуждала Варюша. — Плохо я этому вѣрю. Да я-то съ Лукьяномъ на все была согласна — и бѣгать, и рѣзать, и бунтовать на улицѣ. Ужъ именно спасибо, что не пришлось.
Часто и все чаще доходили слухи до хутора, гдѣ жили двѣ пары молодыхъ супруговъ, и отъ проѣзжихъ изъ подмосковныхъ городовъ, и отъ всякихъ шатуновъ и бѣгуновъ, о томъ, что на бунтующую Астрахань царь уже выслалъ сильное войско, подъ начальство большого и знатнаго боярина.
— Эхъ давай-то Богъ, Дашенька моя, чтобы то была, правда и чтобы затѣя моя выгорѣла! — восклицалъ Лукьянъ не только днемъ, но даже иногда и среди ночи.
— Да что ты надумалъ? — спрашивала жена.
— Не могу сказать… Зачѣмъ мнѣ тебя зря обнадеживать? Выгоритъ — узнаешь.
Мирная жизнь Барчуковыхъ и Партановыхъ на хуторѣ продолжалась недолго.
Вскорѣ разнесся слухъ о приближеніи многочисленнаго царскаго войска, а затѣмъ не прошло и двухъ недѣль, какъ въ томъ же Кичибурскомъ Ярѣ стало многолюдно, на видъ диковинно и страшно. Окрестная степь давнымъ-давно не видала ничего подобнаго.
Въ Кичибурскомъ Ярѣ стояло огромное войско подъ командой самого фельдмаршала Бориса Петровича Шереметева. Будь хорошіе вѣстовщики у Носова, то онъ, конечно, давно бы зналъ уже, что, если царь отправилъ на черноярцевъ полкъ или два подъ командой князя Хованскаго, то на Астрахань уже идетъ десятокъ полковъ подъ командой самого фельдмаршала.
Шереметевъ помѣстился на хуторѣ астраханскаго ватажника Барчукова въ уступленныхъ ему горницахъ, а хозяева перебрались въ маленькій сарайчикъ, такъ какъ на дворѣ уже наступила весна и становилось тепло.
Пробывъ нѣсколько дней, войско двинулось далѣе, въ урочище Коровьи Луки, ближе къ Астрахани. Тутъ явилась въ нему депутація, выборные люди изъ города, бояре, стрѣлецкіе пятидесятники и десятники, посадскіе люди и во главѣ ихъ архимандритъ и Георгій Дашковъ. Вмѣстѣ съ ними было болѣе сотни всякихъ инородцевъ: армяне, индѣйцы, бухарцы, юртовскіе татары и другіе. Большая часть этихъ людей явилась просить прощенья. Это были люди, уже отставшіе отъ Носова. Дашковъ объявилъ фельдмаршалу, что городъ какъ бы раздѣлился пополамъ. Одни хотятъ нести повинную, или просто просить защиты отъ бунтовщиковъ, къ которымъ никогда и не приставали. Другіе хотятъ защищать городъ и вступить въ сраженіе съ войсками.
Разумѣется, еслибы фельдмаршалъ захотѣлъ, то съ своимъ многочисленнымъ, хорошо вооруженнымъ и бодрымъ войскомъ могъ бы взять Астрахань приступомъ въ одинъ мигъ. Но онъ не хотѣлъ этого. Его цѣль была усмирить городъ тихо, получить добровольную сдачу и не тратить людей.
Еще въ Кичибурскомъ Ярѣ молодой малый изъ простыхъ горожанъ или посадскихъ очень приглянулся фельдмаршалу. Умный и бойкій молодецъ, рѣчистый, даровитый, пробесѣдовалъ вечера три съ Шереметевымъ и, наконецъ, вызвался быть ему въ помощь, начать орудовать, отвѣчая за успѣхъ. Это былъ, конечно, Лучка Партановъ.
Фельдмаршалъ, заинтересовавшись молодцомъ, подробно вывѣдалъ, что это за человѣкъ, откуда родомъ. Онъ узналъ, что Лучка, не разъ наказанный розгами за буйство, сидѣвшій даже въ ямѣ съ колодниками, участвовавшій дѣятельно въ бунтѣ, былъ астраханскій обыватель, приписной къ третьему разряду. Но этотъ «гулящій человѣкъ» былъ вмѣстѣ съ тѣмъ настоящаго ханскаго или княжескаго рода инородецъ, мечтающій снова называться своимъ законнымъ прирожденнымъ именемъ.
Этотъ молодецъ брался отправиться въ Астрахань, начать тамъ орудовать такъ же ловко, какъ когда-то, въ іюлѣ, и обдѣлать мудреное дѣло, постараться, чтобы Астрахань сдалась мирно, безъ кровопролитія. Инородецъ брался за это дѣло! А фельдмаршалъ, глядя на него, почему-то чуялъ, что молодецъ не вретъ и многое можетъ сдѣлать.
Теперь уже въ Коровьихъ Лукахъ Шереметевъ, узнавъ отъ выборныхъ людей, отъ Дашкова и отъ всѣхъ пришедшихъ съ повинной, что самозванныя власти рѣшились запереться, снова вспомнилъ о своемъ посланцѣ и, все-таки, надѣялся.
Лучка былъ уже въ городѣ и орудовалъ. И въ этой самой кучкѣ стрѣльцовъ, пришедшихъ сюда съ повинной, былъ одинъ молодой малый, передавшій фельдмаршалу не то грамотку, не то писулю.
Писуля была отъ Партанова и объясняла, что все идетъ на ладъ, что съ Божьей помощью онъ мирно передастъ городъ фельдмаршалу изъ рукъ въ руки.
Прочитавъ эту писулю, писанную какимъ-нибудь подьячимъ, Шереметевъ не принялъ ее за хвастовство. Ему опять почудилось, что пролазъ-молодецъ, у котораго въ глазахъ горитъ столько огня, не можетъ лгать, что дѣйствительно изъ его хлопотъ и дѣйствій произойдетъ толкъ.
На приглашеніе Дашкова и архимандрита итти немедленно приступомъ на городъ фельдмаршалъ отвѣчалъ отказомъ.
— Зачѣмъ спѣшить! — сказалъ онъ. — Поспѣшимъ, людей насмѣшимъ. А то хуже еще, его царское величество прогнѣваешь.
Однако, поутру войско снова двинулось впередъ, и 11-го марта утромъ фельдмаршалъ уже былъ, на Балдинскомъ островѣ, всего въ двухъ верстахъ отъ Астрахани. Отсюда послалъ онъ увѣщательное письмо къ самозваннымъ властямъ города, объявляя, что оно уже послѣднее.
Здѣсь фельдмаршалъ снова получилъ маленькую писулю. Ее принесъ крошечный человѣкъ съ болѣзненнымъ видомъ, нѣкто Васька Костинъ, разстрига. Писалъ опять тотъ же Партановъ. Онъ предувѣдомлялъ фельдмаршала, что, если тотъ увидитъ зарево и страшное пожарище, чтобы, ни мало не медля, отряжалъ хоть одинъ полкъ занять загородный Ивановскій монастырь, такъ какъ въ немъ находится много провіанту, который можетъ пригодиться войску и который, поневолѣ брошенный бунтовщиками, предполагалось сжечь.
— Молодецъ, ей-Богу, молодецъ, — подумалъ про себя фельдмаршалъ.
— Ну, да и я его удивлю, когда онъ мнѣ все ладкомѣ управитъ, — рѣшилъ Шереметевъ мысленно.
XL
Въ ночь на 12-е марта полъ-неба зардѣлось пурпуромъ чуть громаднаго пожара… Далеко по всей степи и по Каспійскому морю освѣтило страшное зарево испуганныхъ путниковъ и караваны, двигавшіеся по талому весеннему снѣгу голой степи, и корабли, качавшіеся на волнахъ простора морского… Московское войско, стоявшее на привалѣ у Балдинскаго острова, тоже освѣтилось какъ днемъ, сіяя оружіемъ и амуниціею.
Воевода Носовъ, видно, не унывалъ или ужъ совсѣмъ голову потерялъ… Былъ его указъ зажечь всѣ слободы вокругъ города, чтобы все сгорѣло до-тла, кругомъ вала и стѣнъ кремля… И все запылало, сразу подожженное съ концовъ по вѣтру… Горѣла богатая Стрѣлецкая слобода и ея старинный деревянный храмъ, горѣла Армянская слобода съ своей новой, какъ съ иголочки, церковью, горѣли инородческія слободы: Хивинская, Калмыцкая, Юртовская и другія, вмѣстѣ съ молельнями, мечетями и запасными сараями, гдѣ былъ кое-какой товаръ.
Въ разгаръ пожара, около полуночи, воевода поднялся на соборную колокольню, высившуюся среди кремля, зловѣще сверкающаго теперь какъ днемъ отъ окружающаго его краснаго моря огня и полымя… Только густой и удушливый дымъ, сизыми столбами причудливыхъ очертаній, клубился и несся чрезъ церкви и кресты кремлевскіе, улетая къ Каспію…
Грохъ, освѣщенный пожарищемъ, былъ одинъ на колокольнѣ, блѣдный и гнѣвный, и тоже зловѣще улыбался, оглядываясь на всѣ слободы, будто, купающіяся въ волнахъ дыма и огня.
— Будете Якова Носова помнить! — шепталъ онъ. — Восемь мѣсяцевъ повластвовалъ… Не долгонько. А стань они всѣ какъ единъ человѣкъ? Всѣ! — и терскіе, и гребенскіе, и донскіе. Что бы тутъ подѣлалъ твой фельдмаршалъ? Вся сила ваша въ томъ, что не-люди мы… Нѣтъ, не-люди. Твари мы подлыя, слабодушныя… Присягаемъ крѣпко стоять другъ за друга, а чуть что… душа въ пятки. Да й есть ли въ нихъ душа? Нѣту! А во мнѣ она есть. Да! Есть она вотъ тутъ… во мнѣ,- живая душа, которой вамъ не взять, не казнить… Голову снимете и возьмете. А душа изъ вашихъ рукъ уйдетъ къ Господу… И отвѣтъ будетъ держать предъ Нимъ. И не побоится сего отвѣта…
Носовъ влѣзъ на колокольню не для того, чтобы просто поглазѣть, а чтобы убѣдиться въ оплошности или въ измѣнѣ своихъ. Тревожная вѣсть двинула его сюда. Онъ надѣялся долго держаться въ городѣ и держать голодныхъ московцевъ предъ голыми стѣнами. Тамъ, за городомъ, въ Ивановскомъ монастырѣ, были всѣ сараи съ хлѣбомъ, зерномъ и всякимъ провіантомъ, который онъ не успѣлъ перевезти въ городъ.
Носовъ приказалъ еще утромъ все сжечь, а ему доложили теперь, что монастырь и сараи не горятъ. Либо свои молодцы сплоховали, либо просто предали его боярину Шереметеву.
