Юзеф Крашевский - Два света
Проницательные и, по-видимому, хорошо знающие свет люди всегда имеют тот недостаток, что подозревают всех в неискренности, притворстве и каких-то тайных намерениях. Оттого они часто усматривают небывалые вещи, а избыток разума не позволяет им идти к цели самой прямой дорогой.
Строго разбирая все обстоятельства, президент пришел к заключению, что Дробицкий вырвал Эмилия из бессмысленного состояния собственно для того, чтобы овладеть им, что, следуя демократическим принципам, он непременно помогает Юлиану и Поле и т. п. Вследствие таких соображений он решился наблюдать, следить, ни с кем не советоваться и, если представится необходимость, поступить решительно, только действовать без посторонней помощи.
— Прекрасную птицу посадил я в здешнюю клетку! — говорил он самому себе. — Даже Анну очаровал! Кто знает? Пожалуй, он готов сойти с ума и посвататься за нее: подобным панам все может придти в голову. Да, Карлинские погибли, если мы не предупредим возникающего зла.
Вследствие такого тайного совещания с самим собою президент во время чая отозвался веселым тоном:
— Как я рад, что дома покончил все и теперь не имею экстренных дел!.. По крайней мере могу несколько дней прожить в Карлине и повеселиться с вами…
Полковница приняла эти слова за обыкновенную угрозу, чтобы выжить ее, но она была теперь так счастлива, что даже не боялась президента, а полковник сказал со вздохом:
— Что касается меня, то хоть я очень привязан к семейству, к которому некоторым образом имею счастье принадлежать, однако крайность заставляет меня ехать домой…
— Некоторым образом? Хорошо, что он прибавил эту фразу, — проговорил президент вполголоса. — А я уж думал, что он в самом деле подарит нас родством своим…
Юлиан и Поля вовсе не остерегались президента. Внешне они не глядели друг на друга, но постоянно были вместе, не хотели сходиться, но встречались каждую минуту, по временам менялись такими словами, которые через головы всех должны были долететь только до них двоих. Им не приходило на мысль, что дядя и мать смотрели на все это и угадали их отношения… что прежде, нежели кончился вечер, президент уже положительно уверен был в их взаимной любви и вышел в страшном беспокойстве, потому что даже понял и то, как далеко зашли молодые люди…
Что оставалось тут делать? Прежде всего необходимо было удостовериться, что это правда, потом действовать… Вдобавок, предостережение полковницы, ее предчувствие, так скоро сбывшееся, жестоко мучили президента, потому что внутренне унижали его… Он должен был сразу послушаться ее… Теперь мать имела полное право сказать ему прямо в глаза: "Я давно предвидела это! Ты ничего не делал… следовательно, вся вина должна пасть на тебя одного!"
* * *Удалившись в свою комнату, президент долго ходил в беспокойстве. Ему нужен был чей-нибудь совет и убеждение, чтобы немедленно действовать. Целый час он размышлял о том, кого спросить, кому открыться, и наконец решил обратиться к Борновскому.
Это был старый слуга дома Карлинских, один из придворных чинов старинного штата, человек в высшей степени честный. Господа любили его за верность и преданность и долго не решались отнять у него звание ревизора по всем имениям, сопряженное с должностью эконома в ближайшем фольварке. Наконец, когда дела пошли хуже, ему под предлогом старости и слабого здоровья предложили пенсию. Борновский получил домик с огородом, известное количество мер хлеба, триста злотых и, не имея ни жены, ни детей, жил в полном довольстве. Пятидесятилетний и седой старик — он был еще проворен, свеж и, в виде милости, просил себе какое-нибудь занятие, чтобы не есть даром хлеба. Наконец его назначили блюстителем порядка между слугами, но последние только смеялись над ним. Борновский ходил с места на место, суетился, кричал, потому что во всю жизнь был необыкновенно деятелен, и голос его слышен был за версту — так он горланил и ругался! Измучившись от беготни и охрипнув от ругательств, он имел полное право выпить в день пять или шесть рюмок водки, которую любил, и, таким образом, все минуты жизни проводил, по-видимому, в постоянных занятиях, но в сущности ровно ничего не делал.
Борновский принадлежал к числу людей, у которых вся наружность — обман. Высокого роста, здоровый, сильный, вертлявый, любивший поговорить, целый день на ногах, в поту и трудах, — он решительно ничего не делал. Он каждую минуту ссорился в полной уверенности, что делает дело, но был слеп, и все легко обманывали его. В глазах Борновского выражалась сметливость, сверкал огонь, а из уст сыпались одни только обещания: "Да у меня-то все духом! Ведь у нас вот как! Они уж знают меня!" Но Борновский бессовестно лгал, потому что на деле не было ничего подобного. Все время проходило у него в разговоре, криках, рассказах и анекдотах. Он страшно ругался, но никого не бил, потому что имел добрейшее сердце, был глубоко привязан к помещикам и в строгом смысле бескорыстен… Довольно ограниченного ума, он, однако, присмотрелся к людям и превосходно угадывал характеры, но никогда не пользовался этим, постоянно болтая с людьми, лучше всех знал, что делается во дворе, кто что сказал или сделал. Кто хотел узнать о чем-нибудь, тот прямо шел к нему, точно за справкой, и так как Борновский не умел хранить секретов, то его выспрашивали обо всем, даже под веселый час он, верно, не скрыл бы собственного преступления.
Когда сам Юлиан заведовал имением, Борновский употребляем был на посылки, для наблюдения за работами и в других подобных поручениях. Алексей, хотя скоро понял прежнего слугу, но не удалил его из службы и позволял старику воображать себя деятельным членом карлинской администрации, поверяя ему только то, что могло сделаться без него или даже вовсе не делаться.
Борновский носил огромные усы, держался прямо и походил на отставного военного, имел глаза выпуклые и живые, щеки румяные, нос большой, губы толстые и подбородок, покрытый волосами с проседью. Старый холостяк — он еще любил волочиться и в девичьей всегда имел две начатые интрижки: одну, в полном расцвете, а другую на запас — в случае измены, чтобы ни на одну минуту не быть огорченным или осмеянным. Девушки делали с Борновским что хотели и немилосердно смеялись над ним, триста злотых пенсии, до последнего гроша, шли у него на угощения и подарки.
— Любезный Борновский, — сказал президент, засевши в кресло наедине с ним, — скажи мне, что у вас слышно здесь?
— Да что, ясновельможный пане президент? Благодаря господа Бога, все идет хорошо…
— Довольны вы паном Дробицким?
— Как же не быть довольными, ясновельможный пане? Человек аккуратный, дельный, у него все идет, как по маслу… Было не худо и при ясновельможном пане Юлиане, но ему ли возиться с делами? Он, позвольте доложить, не создан для этого, а Дробицкому теперешняя должность — чистый клад!
— Так он деятельный и честный человек?
— О, честный, и добрый, а голова у него… что за голова! Как он умеет узнавать людей! Со мною, позвольте доложить, было так: он только посмотрел на меня и уже пронюхал, на что я гожусь. Если что понадобится ему, то сейчас меня зовут, а у меня все явится духом, живо, по-военному… сказать правду, он слишком строг, не любит потакать, но зато уж человек такой добросовестный…
— Любят его люди?
— Дворовые не слишком, но крестьяне очень любят… Характер крутой, в счетах не думай провесть его… трудится, точно вол…
— А что поделывает пан Юлиан?
— Что? Добрый панич! Теперь отдыхает себе…
— Послушай-ка, Борновский, — спросил президент, понизив голос, — не грезится ли мне, что пан Юлиан пустился в любовные связи с панной Аполлонией? Как тебе кажется?.. Не заметил ли ты чего-нибудь?.. Ведь ты тертый калач…
Борновский с улыбкой покрутил седой ус. Ему очень льстил этот фамильярный вопрос. Потому, оглянувшись на все стороны, старик поднял руку, махнул ею, рассмеялся и утвердительно кивнул головой.
— Обыкновенное дело — молодость…
— Да ты заметил что-нибудь?
— Извольте доложить, пан, дворовый человек знает свою обязанность… должен быть слеп. Я никому не сказал бы этого, кроме вас, ясновельможный пане… Известное дело… молодые люди каждую минуту видят друг друга, могло ли быть иначе?
— Да ты сам видел что-нибудь, или только люди говорят об этом?
— Люди говорить не смеют, но как не видеть, если они вовсе не скрываются?
— Ну, расскажи, что знаешь… Может быть, нужно поискать для них лекарства…
— Вы не измените мне, ясновельможный пане?
— Как ты глуп, любезный Борновский!.. Кому же изменял я?
— Покорно благодарю вас, ясновельможный пане! — отвечал старый слуга с низким поклоном. — Я смотрю на них каждый Божий день… и лучше всех знаю: это формальная интрига, я хорошо понимаю подобные вещи…
— И свидания?
