Роже Мартен дю Гар - Семья Тибо.Том 1
Прошло минут пять, молчание становилось невыносимым. Жак будто прирос к стулу; он задыхался. Из столовой доносились голоса г-жи де Фонтанен и Антуана. Женни стояла к нему спиной; она напевала одно из своих фортепианных упражнений и вызывающе отбивала ногою такт. Непременно рассказать обо всем брату, пусть он прекратит всякое знакомство с этим нахалом! Она ненавидела его. Украдкой взглянула и увидела, что он сидит красный, с видом оскорбленного достоинства. Ее надменность удвоилась. Ей захотелось придумать что-нибудь очень обидное.
— Блоха, за мной! Я ухожу!
И она ушла с балкона, гордо проследовав мимо него в столовую, словно его вообще не существовало.
Боясь опять остаться в одиночестве, Жак уныло поплелся следом за ней.
Любезность г-жи де Фонтанен немного смягчила его обиду, но теперь ему стало грустно.
— Твой брат вас покинул? — спросила она у дочери.
Женни уклончиво сказала:
— Я попросила Даниэля сразу же проявить мои снимки. Это недолго.
Она избегала смотреть на Жака, подозревая, что тот догадался, в чем дело; невольное сообщничество усугубило вражду. Он счел ее лживой и осудил за ту легкость, с какой она покрывает брата. Она почувствовала, что он осуждает ее, и оскорбилась еще больше.
Госпожа де Фонтанен улыбнулась и движением руки пригласила их сесть.
— Моя маленькая пациентка заметно выросла, — констатировал Антуан.
Жак молчал, уставившись в пол. Он пребывал в полнейшем отчаянии. Никогда не стать ему больше таким, каким он был прежде. Он ощущал себя больным, незримый недуг разъедал его душу, делал слабым и грубым, отдавал во власть инстинктов, превращал в игрушку неумолимой судьбы.
— Вы музыкой занимаетесь? — спросила его г-жа де Фонтанен.
Он словно не понял, о чем речь. Глаза наполнились слезами; он поспешно нагнулся, делая вид, что завязывает шнурок на ботинке. Услышал, как за него ответил Антуан. В ушах шумело. Хотелось умереть. Смотрит ли на него сейчас Женни?
Прошло уже больше четверти часа, как Даниэль и Николь закрылись в стенном шкафу.
Войдя, Даниэль поспешил запереть дверь на задвижку и вынуть пленку из аппарата.
— Не прикасайтесь к дверям, — сказал он, — малейшая щель — и мы рискуем засветить всю катушку.
Поначалу ослепленная темнотой, Николь вскоре заметила возле себя раскаленные тени, сновавшие в красном мерцании фонаря, и постепенно различила призрачные руки; длинные, тонкие, будто отсеченные у запястий, они раскачивали маленькую ванночку. Она не видела Даниэля, ничего не видела, кроме этих двух одушевленных обрубков; но каморка была так мала, что она ощущала каждое его движение, словно он к ней прикасался. Оба старались не дышать, и оба, точно во власти какого-то наваждения, думали об утреннем поцелуе в спальне.
— Ну как… уже что-нибудь видно? — прошептала она.
Он нарочно ответил не сразу, наслаждаясь восхитительной тревогой, которой было проникнуто это молчание; избавленный благодаря потемкам от необходимости сдерживать свои порывы, он повернулся к Николь и, раздувая ноздри, жадно вдыхал ее запах.
— Нет, пока еще не видно, — проговорил он наконец.
Опять наступило молчание. Потом ванночка, с которой Николь не сводила глаз, замерла в неподвижности: две огненные руки ушли в темноту. Казалось, это мгновенье никогда не кончится. Вдруг она ощутила, что ее обнимают. В этом для нее не было никакой неожиданности, она даже почувствовала облегчение, потому что мучительному ожиданию пришел конец; но она начала откидывать туловище назад, вправо, влево, убегая от ищущих губ Даниэля, которых она и ждала и боялась. Наконец их лица встретились. Пылающий лоб Даниэля наткнулся на что-то упругое, скользкое и холодное, — это была коса Николь, уложенная вокруг головы; он невольно вздрогнул и слегка отпрянул; она воспользовалась этим, чтобы не дать ему своих губ, и успела позвать:
— Женни!
Он зажал ей рот ладонью; наваливаясь всем телом на Николь и прижимая ее к двери, он бормотал, почти не размыкая зубов, будто в бреду:
— Молчи, не надо… Николь… Милая, любимая… Послушай…
Она отбивалась уже не так неистово, и он решил, что она сдается. Она же, просунув руку за спину, искала задвижку, неожиданно дверь поддалась, в темноту хлынул свет. Он отпустил девушку и торопливо притворил дверь. Но она успела увидеть его лицо. Оно было неузнаваемо! Жуткая мертвенная маска с розовыми пятнами вокруг глаз, словно оттянутых из-за этого к вискам; сузившиеся, лишенные выражения зрачки, рот, только что такой тонкий, а теперь вдруг раздувшийся, перекошенный, приоткрытый… Жером! Даниэль был совсем не похож на отца, но сейчас, в этом безжалостном всплеске света, она увидела вдруг Жерома!
— Поздравляю, — выговорил он наконец свистящим шепотом. — Вся пленка пропала.
Она ответила спокойно и твердо:
— Останемся еще на минутку, мне надо с вами поговорить. Только откройте задвижку.
— Нет, войдет Женни.
Поколебавшись, она сказала:
— Тогда поклянитесь, что вы не дотронетесь до меня.
Ему хотелось броситься на нее, зажать ей рот, разорвать корсаж; но он чувствовал себя побежденным.
— Клянусь, — сказал он.
— Так вот, выслушайте меня, Даниэль. Я… Я позволила вам зайти далеко, слишком далеко. Утром я поступила дурно. Но теперь я говорю «нет». Не для этого я убежала из дому. — Последнюю фразу она проговорила быстро, словно для себя. И продолжала, обращаясь опять к Даниэлю: — Я выдаю вам свою тайну: я сбежала от мамы. О, ее мне упрекнуть не в чем, просто она очень несчастна… и увлечена. Больше я ничего не могу сказать.
Она замолчала. Ненавистный образ Жерома стоял у нее перед глазами. Сын сделает из нее то же, что сделал из ее матери Жером.
— Вы меня почти не знаете, — торопливо заговорила она, обеспокоенная молчанием Даниэля. — Впрочем, я сама виновата, я понимаю. С вами я все время была не такой, какая я на самом деле. С Женни — другое дело. А с вами я распустилась, и вы решили… Но я не хочу. Только не это. Мне не нужна такая жизнь… жизнь, которая началась бы вот так. Стоило ли ради этого приезжать к такой женщине, как тетя Тереза? Нет! Я хочу… Вы будете надо мною смеяться, но мне все равно, я скажу; мне хочется, чтобы я могла когда-нибудь… заслужить уважение человека, который полюбит меня по-настоящему, навсегда… Словом, человека серьезного…
— Да я ведь серьезный, — выговорил Даниэль и жалко улыбнулся; она догадалась об этом по звуку его голоса. И тотчас поняла, что всякая опасность миновала.
— О нет, — отозвалась она почти весело. — Не сердитесь, Даниэль, но я должна вам сказать, что вы меня не любите.
— О!
— Нет, правда. Вы любите не меня, а… совсем другое. И я тоже, я вас… Да, да, скажу вам прямо: думаю, что я никогда не смогу полюбить такого человека, как вы.
— Такого, как я?
— Вернее, такого, как все… Я хочу… полюбить, — конечно, не сейчас, а когда-нибудь позже, но пусть это будет человек… человек чистый… который придет ко мне не так… ради совсем другого… Не знаю, как вам это объяснить. Словом, человек, очень не похожий на вас.
— Благодарю!
Его желание прошло, он думал теперь лишь о том, чтобы не показаться смешным.
— Ладно, — сказала она, — значит, мир? И не будем больше об этом.
Она приоткрыла дверь; на этот раз он ей не мешал.
— Друзья? — сказала она, протягивая ему руку.
Он не отвечал. Он глядел на ее зубы, на ее глаза, на кожу, на это открытое взору лицо, которое она предлагала, как спелый плод. Потом вымученно улыбнулся, и веки у него дрогнули. Он взял ее руку и сжал.
— Не надо портить мне жизнь, — прошептала она с ласковой мольбой. И весело добавила, подняв брови: — На сегодня хватит и катушки пленки.
Он послушно рассмеялся. Этого она от него не требовала, и ей стало чуточку грустно. Но в итоге она гордилась своей победой, гордилась тем, что отныне он будет думать о ней с уважением.
— Ну как? — крикнула Женни, когда они показались в дверях столовой.
— Ничего не вышло, — сухо ответил Даниэль.
Жаку это доставило злорадное удовольствие.
— Совершенно ничего не вышло, — с лукавой улыбкой подхватила Николь.
Но, видя, что у Женни страдальчески искривилось лицо и на глаза навернулись слезы, она подбежала и поцеловала ее.
Как только его друг вошел в комнату, Жак перестал думать о себе; он не мог оторвать от Даниэля пристального взгляда. Маска Даниэля приобрела новое выражение, на которое было больно смотреть; то было кричащее несоответствие между нижней и верхней частью лица, полный разлад между тусклым, озабоченным, блуждающим взглядом и циничной улыбкой, от которой вздергивалась губа и перекашивались влево все черты.
Их глаза встретились. Даниэль едва заметно нахмурил брови и пересел на другое место.
